Они стоят на улице не так много времени, но Уилл устает держать в вытянутой руке китайское копье, цян, причем не тренировочную версию, с которой он упражняется в отцовской студии боевых искусств, а настоящую: в три метра длиной, из полированного твердого дерева и увенчанную острым заточенным лезвием. Копье Уилл замечает сразу, как только они выходят из дома: оно стоит возле стены. Отец протягивает его Уиллу, тот удивленно спрашивает: «Серьезно?» (прежде ему не доверяли настоящее оружие), но все-таки берет его в руки.
– Серьезно, – усмехается отец, сам вынимая из ножен длинный изогнутый меч – дао, – который засунул за пояс халата перед тем, как выйти из дома.
Дао тоже настоящий, заточенный до бритвенной остроты. Обычно отец берет его лишь на крупных турнирах. Он снимает халат. Под ним обнаруживается его любимый домашний наряд: старые спортивные штаны и застиранная футболка. Он берет меч в обе руки, выпрямляет спину и направляет конец клинка в сторону леса через дорогу. Уилл по его примеру тоже поднимает копье и разворачивается в том же направлении.
Он не знает, не берется даже гадать, зачем они это делают. Отец, как правило, не совершает необдуманные или импульсивные поступки, разве что изредка может без предупреждения сорваться в Уилтвик за мороженым с шоколадным соусом или молочным коктейлем. Прежде он никогда не будил сына посреди ночи. Скорее наоборот – это Уилл, больной или напуганный кошмаром, мог поднять родителей с постели. Сегодня же его трясут за плечо, он с трудом разлепляет глаза, приподнимается с подушки и хрипло со сна спрашивает, в чем дело. В ответ отец велит надеть кроссовки и выйти на улицу. Уилл, засыпая на ходу, спускается на первый этаж и обнаруживает отца возле двери. В правой руке тот держит меч в богато украшенных ножнах. Увидев оружие, Уилл мигом стряхивает с себя сон. Отец засовывает дао за пояс, открывает дверь и выходит. Уилл решает, что раз он взял с собой оружие, значит, во дворе их ждет нечто опасное – хищный зверь, например, а может, какой-нибудь псих, сбежавший из больницы на другом конце улицы. Он радуется, что его позвали оборонять дом.
Однако чем дольше они стоят с оружием наперевес, тем более сомнительной выглядит отцовская затея. Любой противник – что зверь, что человек, пусть и больной, – к тому времени должен был объявиться. Уилл чувствует, как отец напряжен; воздух рядом с ним сгущается, будто в преддверье грозы. Такое бывало и прежде; например, в зале во время тренировок, когда отец изводил себя упражнениями, особенно перед экзаменом на черный пояс третьего дана. Но даже тогда он застывал в одной позе не более двух минут и не злился, если Уилл прерывал его во время занятий с шуангоу («Я изучаю Танг Су До ради тебя и твоей матери, – повторял он. – Искусство ради семьи, а не семья ради искусства»). Сейчас же Уилл боится лишний раз моргнуть, поскольку не знает, как отец отреагирует, если нарушить его концентрацию.
Услышав шорох с противоположного края улицы, из рощи, которая спускается по холму к окружной дороге, Уилл взволнованно выдыхает. Отец рядом с ним тоже. Видимо, и ему надоело ждать. Уилла захлестывает эмоциями: руки трясутся, а конец цяна дрожит. Он перехватывает древко удобнее, готовясь встретить того, кто с шумом приближается к ним по склону. Ветки трещат и ломаются. Молодое деревце с громким хрустом, будто подкошенное выстрелом, падает на землю. Соседнее стонет, словно на него наваливается тяжкий груз. Что-то урчит, точь-в-точь как паровой двигатель, сбрасывающий давление. Кусты шуршат, пропуская сквозь себя неведомого зверя. Мертвые листья и сосновые иглы, устилающие землю, шипят под тяжелым шагом. Между двух белых берез, словно в дверном проеме, возникает силуэт. Тьма за деревьями сгущается, заслоняемая фигурой немыслимых размеров.
Уилл глядит на отца – тот сжимает зубы. Он хочет спросить: «Что это?», но источник шума протискивается между берез и выходит на свет.
Это медведь. Не один из тех черных хищников, которые обитают на севере штата Нью-Йорк; нет, этот зверь – темно-рыжий, будто пламя, охватившее древесный ствол. Он намного крупнее здешних собратьев. Приплюснутая башка – размером с бочку для дождевой воды; лапы – толще, чем шины на материнской «камри». Тварь весит, наверное, целую тонну. Гризли, скорее всего. Причем один из самых крупных представителей породы. Беда в том, что настоящему гризли в здешних местах делать нечего, и его появление вызывает огромное количество вопросов.
Лапы зверя касаются дорожного полотна, и он замирает. Поворачивает голову влево, словно только сейчас заметив Уилла и его отца. Может, так и есть – Уилл не знает, насколько чуткий у этих тварей нюх. Медведь дергает мордой, оскалив желтые зубы длиной с человеческую ладонь, и издает низкий рокочущий рев, пробирающий до костей. Уилл никогда не слышал ничего страшнее. Ему хочется бежать: бросить копье и рвануть к дому, побивая мировые рекорды. Но он не может – тело не слушается: ни руки с ногами, которые словно налились свинцом, ни губы, беспрестанно дрожащие, ни глаза, куда накатывают острые слезы. Медведь не просто ревет – он давит своим присутствием, обжигает их, словно жаром от горящего костра. Уилл никогда не чувствовал себя настолько беспомощным.
– Уилл. – Голос отца доносится издалека. Кажется, его зовут не впервые.
Уилл хочет сказать «Да», но губы не слушаются, и он выдавливает лишь глухое «Угу».
– Ты должен опустить конец копья. Не острие, а древко. Упереть его в землю. Справишься?
– Угу.
Как ни странно, получается. Он прижимает нижний край древка к сухой земле.
– Хорошо, – говорит отец. Голос у него звучит чуть громче обычного, но в остальном он спокоен. – Теперь, если наш гость решит напасть… Это вряд ли, но предупреждаю на всякий случай: используй землю в качестве опоры. Если он кинется, ты сумеешь его проткнуть. Ясно?
– Угу. – Уиллу наконец удается стряхнуть с себя оцепенение и заговорить. – Куда целиться?
– В середину туши, – инструктирует отец. – Лучше всего в шею, но можно и в грудь. Если что, он сам насадится на копье. Как только это произойдет, беги. До дома далеко, поэтому беги к Смитам, они ближе.
– А как же ты?!
– А я с ним поговорю и предложу разойтись миром.
– Нет, не надо!
Уилла снова накрывает паникой. Он крепче перехватывает копье.
– Спокойно, – говорит отец, и Уилл направляет цян в сторону медведя, наблюдающего за их разговором с таким видом, словно ему понятно каждое слово. – Все будет хорошо. Он не станет нападать, потому что человека, которого он ищет, здесь нет.
На мгновение возникает абсурдное впечатление, будто отец обращается к медведю. Оно мигом проходит, как только зверь шагает на дорогу. Уилл втыкает древко копья в сухую грязь, а отец сдвигает ладони на рукояти меча.
– Спокойно, – повторяет отец, и опять Уиллу кажется, что это сказано огромному зверю, который стоит посреди улицы в трех метрах от них.
– Спокойно, – произносит отец.
Медведь смотрит на него. Уилл нацеливает острие копья ему в шею, чуть ниже и правее пасти, туда, где у человека проходят крупные кровеносные сосуды: сонная и яремная артерия. Медведь так близко, что слышно его тяжелое дыхание: зверь с шумом втягивает и испускает из себя воздух. В ноздри бьет запах гнилого мяса, травы и звериной мочи.
Уилл вдруг сознает, что если медведь вздумает напасть, отец постарается отвлечь его на себя и дать сыну шанс ткнуть в зверя копьем.
«Не надо, – хочет сказать он. – Не думай обо мне. Бей сразу, не мешкая. За меня не волнуйся».
Отец с медведем глядят друг на друга, в свете фонаря отбрасывая глубокие тени на дорогу. Уилла охватывает абсолютная уверенность, что он видит отца в последний раз в жизни. Его захлестывает ужасом и острой тоской, но он не выпускает копья, нацеленного в звериную шею.
Медведь фыркает, будто с презрением. Он качает массивной башкой, и необъятная туша разворачивается в сторону. Зверь неспешно шагает вверх по улице. Отец медленно поворачивается вслед за ним, не опуская клинка. Уилл – тоже. Наконец медведь исчезает во тьме, но они долго стоят на месте, слушая, как хищник уходит вглубь леса. Только сейчас Уилл понимает, что остался без сил. Происходящее не укладывается в голове. Перед глазами плывет. Фонарь разгорается ярче, словно тьма наконец отступает. Там, где стояло чудовище, воздух кажется другим: чернее обычного и опаленный чужим присутствием.
В какой-то момент, когда все окончательно замирает и в тишине слышится лишь гул автомобилей на шоссе, отец Уилла опускает меч и поворачивается к сыну. Он тоже выглядит усталым: глаза запали, щеки втянулись, короткие волоски в бороде посветлели. За последний час он постарел лет на десять.
– Пойдем домой, – говорит он. – Думаю, теперь можно.
Уилл закидывает копье на плечо и тащит его к дому. Отец хоть и опускает клинок, но не торопится убирать оружие в ножны. Уилл понимает, что сейчас самое время задавать вопросы, однако не может найти в себе сил: они уходят на то, чтобы переставлять перед собой ноги и не уронить копье.
Отец, остановившись возле своей машины, наконец вкладывает дао в ножны и, не глядя на Уилла, говорит:
– Думаю, матери об этом рассказывать не стоит.
Уилл никак не ожидал такого услышать: родители всегда учили, что в семье самое главное – ничего не скрывать. Но все равно кивает. Он смотрит на пустое место слева от внедорожника, где совсем недавно стоял пикап Карсона, отцовского приятеля, гостившего у них, и его осеняет странная догадка. Он произносит, не успев опомниться:
– Искали Карсона, да?
Отец поднимает брови, тем самым отвечая без слов. Затем произносит:
– Да.
– Нам больше ничего не грозит?
Отец явно хочет ответить «Ничего», потому что так положено: родители всегда должны успокаивать детей, уверяя, что защитят их от любой опасности.
Однако он что-то замечает на лице у сына, поскольку неожиданно молчит. А потом вдруг произносит:
– Не знаю.