– Наверное, ты прав, – говорит мать. – Даже забавно. Твой отец столько лет дружит с Карсоном, что я воспринимаю их как родных братьев. Из общего у них не только карате. На самом деле сходства больше, чем ты думаешь. Да, папины родители были сторонниками образования, но в нем они видели лишь средство достижения цели. Учиться надо на адвоката или врача, а потом открывать свой кабинет. Именно это твой дедушка постоянно внушал отцу – что нужно работать на самого себя.
– Хочешь сказать, работа писателем не считается?
Мать корчит выразительную гримасу:
– Нет, если она не приносит дохода. Твои бабушка с дедушкой, уж прости, совершенно не ценили образование как таковое, не говоря уже о карьере поэта. Извини, может, я к ним несправедлива, – добавляет она, качая головой. – После войны людям нужны были деньги и материальное обеспечение. Колледж давал возможность устроиться в жизни. Использовать этот шанс ради… потакания собственным прихотям было глупо, а если ты к тому времени успел обзавестись семьей – и вовсе безрассудно. Кажется, я видела твою бабушку счастливой только один раз в жизни – на открытии папиной школы. Она, конечно, волновалась, что он преподает никому не нужное карате, но, по крайней мере, в ее глазах он двигался в верном направлении. Будь твой дедушка жив, он чувствовал бы то же самое. Сын-поэт – одна только мысль об этом здорово их нервировала. Дедушка в то время повторял: «Откуда ты знаешь, есть у тебя талант или нет? Мало ли что говорят чужие люди». Бабушка же считала сочинение книжек юношеской блажью, вроде баловства с наркотиками или голосования за демократов… Пожалуй, ты прав, Карсона воспитывали иначе. Его родители тоже хотели, чтобы он разбогател. Школа этому мешала, поскольку зря отнимала время. У них имелось четкое представление о том, как добиться успеха, а сын должен был помогать. Если он проявляет литературный талант, прекрасно: значит, когда подрастет, будет составлять рекламные объявления и готовить буклеты для фирмы. Хочет применять таланты в другой сфере? Глупости! Зачем сочинять стихи, когда есть хороший источник дохода? Насколько понимаю, их злило, что сын стремится к иному образу жизни – будто тем самым он умалял их мечту. Однако и у Карсона, и у твоего отца был настолько яркий литературный талант, что смирить его не удавалось. Порой я представляю папины способности как огромную библиотеку вроде той, что в Пенроузе: оформленную в готическом стиле, с ярко горящими окнами. А Карсона я вижу как костер, пылающий в центре лесной поляны, и свет его озаряет деревья на сто метров вокруг. Именно этот огонь они друг в друге и увидели. Твой отец всегда, сколько его знаю, повторял, что Карсон делает свое дело, обнажив душу и вывернув ее наизнанку. Карсон говорил о нем то же самое. Отсюда…
– Крепчайшая дружба в истории, – подытоживает Уилл.
Мать еще никогда на его памяти не рассуждала про отца и Карсона в таких выражениях, и он невольно теряется, не зная, как реагировать на ее откровения, в итоге решив ограничиться банальной фразой.
– Да, пожалуй, – соглашается мать. – Мне кажется, твой отец ради него готов на любые жертвы.
– Хорошо, что Карсон не потребовал первенца в жертву.
– Я бы на твоем месте не была так уверена, – хихикает мать.
8
Возьмите нож, что поострее.
В тот год, когда отцу Уилла исполнится восемьдесят три, а самому Уиллу – пятьдесят, отец выпустит мемуары о своей дружбе с Карсоном Локьером под названием «Несущий лампу во тьму». Книга, представляющая собой помесь стихов и эссе, будет посвящена пятой годовщине со дня исчезновения и предполагаемой гибели Карсона в дебрях Камчатки на Дальнем Востоке России. Уилл станет брать с собой томик на каждую рыбалку, но откроет лишь год спустя, когда серия свирепых ураганов запрет его на ночь в аэропорту Сиэтла. Многие отцовские фразы, многие эпизоды из жизни покажутся до боли знакомыми. Книга отправит его в прошлое, заставляя вспоминать и стихи, и события, и людей.
В самой середине Уилл прочитает необычный фрагмент:
«Некоторые стихотворения так и не легли на бумагу. Не все мои работы, разумеется, были хороши, но я по пальцам руки могу пересчитать темы, которые не удалось облечь в надлежащую форму. Одной из таких стала история, которую рассказал мне Карсон незадолго до своего развода. С женой он разошелся внезапно, стремительно, безжалостно и к нам приехал в ужасно подавленном состоянии. Первое время, что он жил у нас, мы с ним каждый вечер включали телевизор и смотрели „Гриффинов“ или „Американского папашу“ (абсолютно идиотские мультфильмы) с одной лишь целью – убить время и дать моему другу возможность забыться и отойти от недавней трагедии. Иногда после этого он замыкался в себе, а я доставал из шкафа бутылку односолодового виски и наливал нам по полстакана. Подробностей развода я не знал – и вообще, как ни странно, мало что знал о его браке. В наших разговорах и переписке речь шла в основном о поэзии. Однако я рассчитывал, что в какой-то момент Карсон не вытерпит и захочет выговориться, рассказать подробнее о своих отношениях с женой.
В один из вечеров у Карсона и впрямь развязался язык. Это произошло в конце сентября; к тому времени он прожил с нами пять месяцев. До того момента он говорил о своем разводе лишь одно: что с женой он разошелся исключительно по собственной вине. Такие слова вкупе с нежеланием вдаваться в подробности заставляли подозревать его в неверности или, еще хуже, в физическом или психическом насилии. Все, кто знал Карсона, сочли бы это полнейшей глупостью, но порой в каждом из нас просыпается лютый зверь. Возможно, мой друг не стал исключением…
В тот сентябрьский вечер Карсон с моей подачи выпил два стакана „балвени“, а третий – до краев – налил себе сам. От напряжения звенел воздух. Карсон отпил половину и принялся рассказывать:
– Я сбежал из дома, когда мне было восемнадцать. Далеко не с первой попытки. Лет с пятнадцати я пытался убежать в Льюистон. Там есть гавань, это самый дальний внутренний порт на западе США. Я надеялся по примеру Джека Лондона записаться на торговое судно и повидать мир, но не сумел уговорить капитана взять меня на борт. Меня быстро находил отец. Повзрослев, я пытался уехать поездом, но и это оказалось сложнее, чем я думал. Я залезал в вагон и прятался, но состав вскоре останавливали и меня снимали. Отцу приходилось ехать за мной в полицейский участок на другой конец штата. Представляешь, как он был недоволен? Поэтому я перешел на автостоп, который прежде не внушал мне доверия, потому что мама часто рассказывала про всяких извращенцев за рулем. Пару раз и впрямь попадались психи, однако я выкручивался. Как бы там ни было, далеко убежать не удавалось. Отец всякий раз умудрялся меня найти. Он постоянно напоминал, что прекрасно ориентируется в городах, поскольку много где бывал перед тем, как осесть с мамой в деревне. Я же, в отличие от него, – тупой невежда, неприспособленный к городской жизни, и смогу жить лишь в сельской глуши.
Не передать словами, как я ненавидел отца в те моменты, когда приходилось возвращаться в трейлер, который они с матерью считали домом. Представляешь, у нас было два больших шкафа, забитых книгами, в основном старыми томами, купленными на блошиных рынках. Там было много классики: Гомер, Данте, Шекспир, поэты-романтики, Твен, Хемингуэй и Стейнбек в мягкой обложке. Мне разрешали брать все, что захочу, как только управлюсь с домашними делами. Я перечитал все книги до единой как минимум дважды, а некоторые и раз по пять-шесть. Никак не мог понять: зачем иметь такую библиотеку, таскать ее за собой, читать… Да, родители тоже читали, и много… Я не понимал, зачем иметь столько книг и при этом не желать того, что в них прячется. Ты же догадываешься, о чем я, – добавил он, искоса на меня глянув.
Я кивнул. Карсон продолжил:
– Именно поэтому мне хотелось сбежать. Нет, конечно, свою роль сыграли и постоянные унижения, и побои, и плохое питание, и огромное количество непосильной работы, и отсутствие врачей. Меня даже к стоматологу не водили, если болел зуб. Наверное, если бы я глядел на мир так же, как и родители, если бы разделял их желание стать лучшими рыболовными гидами в центральном Айдахо, то охотно терпел бы трудности, не видя в них ничего дурного. Но я был другим и хотел жить иначе, поэтому каждая порка, и пустые спагетти на ужин, и походы на двадцать километров вверх по реке с тяжелым рюкзаком за плечами, и фарингит с бронхитом и пневмонией – лишь копили во мне обиды.
Когда я в очередной раз решил сбежать, то пошел по иному пути. Раньше я всегда отправлялся к людям, в город, в цивилизацию. В какой-то момент меня осенило: если пойти в другую сторону, в дикую глушь, то отец не сумеет меня найти. Наш трейлер стоял возле озера Стэнли. Выходишь из дома, а перед тобой – хребет Лост-Ривер, похожий на зубья огромной сломанной пилы. В этих горах я бывал не раз и знал, что в Салмон впадает множество мелких ручьев и речушек. Его еще называют „рекой, откуда нет возврата“ – и это казалось мне крайне символичным.
В общем, в субботу вечером, когда родители поехали ужинать на ранчо к одному богатому клиенту, я собрал вещи и сбежал. Закинул снаряжение в старый пикап, который купил прошлым летом, и отправился в горы. Из родительских вещей взял только одно – томик „Избранных стихотворений“ Йейтса. Было чувство, что меня обязательно поймают: или родители вернутся раньше срока, или в гости неожиданно нагрянет сосед, или машина заглохнет посреди дороги… Я подумывал, не выключить ли фары (в тот вечер ярко светила луна), но вокруг озера часто ездили патрульные машины. Не стоило давать полиции лишний повод меня останавливать.
От озера в горы вела одна дорога. Изредка ее пересекали другие, более узкие, но по ним я не уехал бы далеко – только до ближайшей фермы. Впрочем, иногда попадались просеки лесорубов и шахтеров. Примерно через полчаса я свернул на одну из таких просек, заехал в лес до упора, бросил пикап на обочине, чтобы не мешать другим машинам, а сам отправился в горы.