– Ты уверен, что это существо настроено враждебно?
– Оно спалило мой дом дотла. Уилла обвиняла меня в поджоге, однако следователь заявил, что огонь разгорелся сам собой; возможно, от удара молнии. Прежде он с таким не сталкивался.
– Ясно. Значит, от него не скрыться?
Карсон пожал плечами.
– Понятия не имею. Я нашел в интернете кое-какую информацию, но ничего конкретного. Пока не выясню наверняка, экспериментировать не стану.
– Может, как-то успокоить его?
– Например?
– По всей видимости, он преследует тебя из-за того, что ты выпил воду из чаши. Может, извиниться и искупить вину?
Карсон покачал головой.
– Это бесполезно. Да и, если честно, я бы не стал.
– Почему?
– Ты же писатель. Неужели не понял, что это была за вода? Пиерский источник или нечто подобное. Думаешь, совпадение, что я обрел талант сразу после того, как испил воды?
– Насколько помню, в мифах о стражах-чудовищах ничего не говорится.
– Потому что там рассказывается про суть источника, а не про его земной аналог. Вкусив священной воды, я посягнул на то, что принадлежит богам.
– Тогда почему зверь не настиг тебя сразу и не покарал?
– Не знаю. В интернете говорится, что подобные создания не способны перемещаться в нашем мире традиционным путем, лишь по своим собственным законам. Может, и так. Наверняка не скажу.
– А на том сайте, который ты нашел, написано, как эту тварь можно убить?
– Нет.
Карсон, говоря это, смотрел прямо на меня. На мгновение показалось, будто в глубине его зрачков я вижу две огненные точки, горящие белым пламенем. Впервые за вечер возникло подозрение, что мой друг говорит неправду».
На этом повествование заканчивается. Фрагмент резко выделяется на фоне остального более прозаического содержания – все равно что акула среди форели. Очень странное и абсурдное соседство.
Прочитанные с телефона рецензии вызовут у Уилла глухое раздражение. «Нью-Йорк таймс» обвинит автора книги в том, что тот «выставил Карсона Локьера персонажем из древних мифов с целью превратить своего покойного друга в живую легенду (и тем самым объяснить собственную неспособность сравняться с талантом великого писателя)». «Вашингтон пост» похвалит отца за «вдохновленную попытку превратить Карсона Локьера в своего рода Ахава, которого преследует чудовище, подарившее ему цель».
Может, отец этим фрагментом просто решил отдать дань уважения Стивену Кингу – одному из своих любимых писателей? (Карсон, как помнится, предпочитал романы Кормака Маккарти.) Наверное, лучше спросить у отца напрямую.
Уилл позвонит родителям, но попадет на автоответчик. Он решит отложить разговор на потом.
Только вот когда он на следующий день вернется домой, Мэнди встретит Уилла в дверях с заплаканными глазами и сообщит, что его отец скоропостижно скончался.
9
Боги былые ныне забыты,
Благо сулившие в битве убитым,
Славу снискавшим. И нет больше скальдов,
С ними ушедших – смелость воспевших,
Подвиги ратные в песню сложивших.
На поминках, и похоронах, и на последующем приеме будет неожиданно много гостей. В первую очередь родственников. Приедут братья и сестры отца, младший брат Уилла с женой, сестра с мужем, а также огромное количество кузенов с детьми и даже внуками. Из Аризоны прилетят родители Мэнди, из Бостона – ее старший брат с женой и двумя детьми, из Бруклина – младшая сестра с мужем и дочерью. Мэнди возьмет на себя заботы о старшем поколении: мать Уилла будет ошарашенно молчать, не веря в скоропостижную кончину мужа (от инсульта), и периодически неистово заливаться слезами. Кроме родственников с обеих сторон приедут друзья, близкие и не очень. Среди них – бывшие коллеги матери Уилла и отцовские ученики из школы боевых искусств. Каждый поклонится Уиллу и Мэнди, пожмет им руки и выразит соболезнования. Придут и седовласые морщинистые поэты, которых Уилл по фотографиям сорокалетней давности помнит совсем молодыми. Появятся и более юные писатели: они станут долго держать Уилла за руку и рассказывать о том, какую роль в их жизни сыграл его отец и какие возможности он перед ними открыл. Заглянут и совершенно незнакомые люди, решившие отдать дань уважения человеку, чьи стихи сыграли важную роль в их жизни.
Удивленный и обрадованный таким количеством гостей, Уилл, однако, будет мучиться странным впечатлением, словно отец ускользает из его памяти, превращаясь в публичную икону. С юных лет он знал, что его отец – поэт, литературный деятель и великий талант. Правда, ему всегда казалось, что между тем человеком, которого он знает дома, и тем, каким тот предстает перед читателями, все-таки есть небольшая разница. После смерти же отец превратится в Личность. Наверное, он был бы рад, но Уиллу от этого станет совсем грустно.
Поскольку Карсона Локьера так и не признали официально мертвым, поминальную службу по нему не проводили и в ближайшее время не планировали. Поэтому отцовские похороны станут импровизированным прощанием и с этим великим талантом. Отец, наверное, одобрил бы такое решение.
Вечером, когда мать примет успокоительное и уйдет спать, свекры удалятся в комнату для гостей, а Мэнди и Флора пожелают спокойной ночи, Уилл сядет на кухне вместе с Даной и поставит на стол бутылку восемнадцатилетнего «талискера». Они будут пить виски медленно, давая напитку время развязать языки и пробудить воспоминания, делясь друг с другом типичными для подобной ситуации историями. Уилл вспомнит, как отец однажды бросил все дела и поехал в Вудс-Хоул, чтобы успеть к прибытию дневного парома с Мартас-Винъярда. На корабле должен был приплыть двадцатилетний сын одной из маминых подруг, который учился в шотландском колледже. Тот парень, Лэнс, устроился работать в дорогой отель, но серьезно проштрафился, и его уволили. Мать юноши не смогла сама забрать сына, и отец Уилла вызвался помочь. Он отвез Лэнса в Ньюарк, и тот благополучно улетел обратно в Эдинбург.
Дана расскажет о том, с каким изумлением впервые увидела, как дедушка в прыжке одним ударом ломает две доски: грузный мужчина взмывает в воздух, а деревяшки сухо щелкают, будто хлопает большая книга. Сколько ей тогда было – шесть лет, семь? Уже почти взрослая… Ее любимый дедушка с привычно растрепанными волосами, потным лицом и заросшей грудью, которая виднелась из-под запахнутого добока, вдруг стал совершенно не похож на себя… От него словно жарким потоком хлынула энергия.
– Такое вообще возможно? – спросит дочь.
– Да, – ответит Уилл. – Вполне.
В какой-то момент, когда кухня потеряет очертания и станет нечетким фоном, Дана оттолкнется от стола, пробормочет, что ей пора спать, поцелует отца в макушку и удалится к себе. На дне бутылки останется лишь спиртовая корочка. Уилл поднимет ее, произнесет «Slàinte Mhath»[7] – любимый отцовский тост – и допьет последние капли. В голове пронесется мысль о том, что надо бы тоже уйти в спальню, но, усталый и пьяный, Уилл поймет, что не найдет дороги. Он решит лечь на диван, который намного ближе. Чуть не опрокинув стул, встанет и, размахивая руками, поплетется в гостиную, где его ждет софа в бело-голубую полоску. Он грузно опустится на сиденье. Сперва возникнет ощущение, будто он падает. Сон медленно затянет его, словно бассейн с густой водой, и Уилл отрубится до самого утра.
Сон, который он увидит, окажется неожиданно ярким, неотличимым от реальности. Начнется он с того, что Уилл сидит на диване. Воздух вокруг вибрирует, как после сильного грохота. Комнату озаряет тусклый свет, выхватывая из темноты очертания шкафов и кресел. Должно быть, на кухне забыли выключить лампу. Кое-как поднявшись, Уилл бредет к дверям, нащупывает кнопку и щелкает ею. Свет гаснет, но гостиная по-прежнему озарена рыжеватым заревом. Он льется из окон, просачиваясь сквозь щели в занавесках. Светает? Вряд ли, солнце встает с другой стороны дома. Уилл подходит к окну и раздвигает шторы. Сквозь стекло за кедрами во дворе видит зарево огня. Он испуганно бросается к входной двери и выбегает на крыльцо дома, где прошло его детство.
Изумленный, Уилл оглядывается по сторонам. Справа стоит деревянное кресло-качалка, в котором отец любил читать теплыми вечерами. Слева висит кормушка для колибри в виде огромной клубники. Прямо перед ним – двор, овраг и крутой холм с дорогой. Там тоже горит огонь – может, тот самый, который виднелся в окне. На верхней ступеньке лестницы, ведущей во двор, возле стены, Уилл замечает цян, китайское копье. Он шагает к нему и берет в руки. В ладони ложится гладкое древко. Неужели отец тоже здесь?..
Уилл торопливо спускается по ступенькам. Держа копье наготове, он бежит по дорожке. Красно-рыжие всполохи освещают лес по обе стороны. Тропа под ногами уходит вниз. Впереди Уилл видит лампу мистера Тумнуса, будто нарисованную черным карандашом на оранжевой бумаге. Рядом с фонарным столбом, слегка наклонившись вбок, стоит человек. Сердце в груди Уилла на мгновение замирает. Не отводя взгляда от темного силуэта, он с трудом преодолевает разделявшие их метры.
Отец, залитый оранжевым светом, ждет его. Выглядит он в точности как в их последнюю встречу: со всклокоченной бородой, которую не мешало бы подстричь, с редкими, но еще не выпавшими волосами, с глубокими морщинами на лбу и подбородке. У босых ног лежит халат. Отец одет в старые тренировочные штаны и любимую футболку с изображением Годзиллы и Гамеры. В правой руке острием к земле он держит дао, изогнутый корейский меч. Отец ехидно улыбается, будто хочет отпустить сомнительную шуточку.
Уилл замирает.
– Папа…
Отец кивает, подходит и обнимает его. На ощупь он как настоящий – гораздо реальнее лежавшего в гробу тела, чей холодный лоб Уилл целовал перед тем, как захлопнули крышку.
У Уилла перехватывает горло.
– Папа, – повторяет он, не зная, что сказать.