– Похоже, второе, – говорит Уилл. – И что теперь?
Отец задумчиво смотрит на стоящее перед ними существо – Карсона или того, кем он стал. Он опускает дао и протягивает меч Уиллу.
Тот берет оружие.
– Что ты делаешь?
– Кажется, я должен пойти вместе с ним.
– Зачем?
– Так надо. Это будет логично.
– То есть? В каком смысле – логично?
– В символическом.
– Ты серьезно?
– Другой логики в таких вещах не бывает.
– А если ты неправ и он убьет тебя?
– Тогда отомсти за меня, сын, – говорит отец и ухмыляется.
– Не смешно, – глухо отвечает Уилл.
– Шучу как умею. – Отец берет его за плечи. – Ты хороший человек, и я тобой горжусь. Рад, что ты вырос таким. Я тебя очень люблю.
Они обнимаются. Уилл не находит в себе сил разжать руки. Глаза застилают слезы, и он их не прячет.
– Почему? – спрашивает он. – Почему ты решил ему помогать?
– Он был мне другом, – отвечает отец. – Я не мог поступить иначе. Не говоря уж о том, что нельзя было упускать такой шанс и не увидеть живого монстра.
Потом он уходит – пересекает дорогу и идет к чудовищу с лицом давнего друга, который ждет его возле цветущих огнем деревьев.
На ходу отец кричит:
– Славься, хранитель святого источника! Славься, великий бич! Славься, психопомп!
Чудовище открывает огромную пасть, полную острых клыков, и громогласно рычит, приветствуя друга.
Расскажи мне историю.
Сотвори свой рассказ из неведомых далей и звездного света.
Назови его «Время».
И название сразу забудь.
Возле дома, следя за воронами
Милый мой Сэм!
Знаю: в наши времена писать письма не принято.
Почта нужна лишь затем, чтобы отправлять посылки; а если нам с Лиз или маме со Стивом надо что-то тебе сказать, то достаточно открыть имейл или соцсети. Я долго думал, не отправить ли письмо по электронке. Не просто думал – даже сохранил в папке «Черновики» кусочек текста, над которым корпел несколько часов подряд после нашего последнего разговора. Но потом я решил, что лучше взять стопку писчей бумаги, чернильную ручку (непременно черную), сесть за стол и изложить свои мысли от руки. (Вариант с социальными сетями я отмел сразу же; потом поймешь почему.)
В общем, сижу я и обдумываю начало письма. Раскладываю принадлежности, выстраиваю в голове факты в связный текст. Ни черновиков, ни плана у меня нет. Есть только желание ответить на твой вопрос: «Случалось ли в моей жизни что-то странное – по-настоящему странное, всерьез?» Скорее всего, ты спрашивал не просто так, а вспомнив свои юношеские эксперименты с травкой, о которых мне, пожалуй, лучше не знать. Более того, услышав мой ответ, ты, наверное, подумаешь, что и сам я баловался запрещенными веществами. Даже стыдно рассказывать… Во-первых, история вышла настолько фантастической, что может сложиться впечатление, будто я и впрямь, как грозился, решил попробовать себя в роли писателя-фантаста. Кроме того, те события выставляют меня не в лучшем свете. Ты давно знаешь, что я не идеален, но не стоит лишний раз напоминать о своих грехах. Однако я должен кому-то излить душу. Эти мысли не дают мне покоя уже очень давно. Я думал, что научился контролировать свое желание, подавлять его, но твой вопрос неожиданно взбаламутил меня и лишил сна. Можешь считать это письмо чем-то вроде исповеди, хотя я оставляю за собой возможность уничтожить его, как только просохнут чернила.
Итак, отвечаю на твой вопрос. Однажды летом, еще в школьные годы, я ходил на концерт одной группы под названием The Subterraneans в клубе «Последний шанс» в центре Поукипзи. Людей пришло немного. Кроме меня и одного моего приятеля, с которым я познакомился незадолго до тех событий, в зале было не больше двух десятков человек. Я не стал лезть к сцене, а держался в задних рядах. В самый разгар выступления, когда клавишник выдал очень долгое, почти бесконечное соло, шею мне вдруг защекотал ветер. Я повернулся и увидел, что часть клуба, расположенная под балконом, выглядит иначе. Она стала абсолютно черной, если не считать лунной дорожки посередине, ведущей в узкий переулок на том месте, где прежде находился бар. Мне не чудилось, в тот вечер я не принимал никаких наркотиков, которые могли бы вызвать подобного рода галлюцинации. Из переулка в лицо дул ветер, принося с собой запах океана, соли и горячих водорослей. Я отвернулся, однако запах не пропал. Я обернулся снова. Переулок был на месте. Я невольно шагнул в ту сторону. Вокруг, словно безумный орган, звенело бесконечное клавишное соло. В яркой лунной дорожке на булыжниках мостовой виднелись обрывки бумаг. В самом конце переулка из темноты проглядывали силуэты нескольких высоких людей. Я сделал еще один шаг. Мне не нравился их вид, но меня неудержимо тянуло в ту сторону. Как ни странно, другие зрители ничего не замечали – кроме Джуда, моего приятеля, который вдруг протиснулся мимо, ступил на край лунной дорожки и замер, словно дожидаясь меня.
Что было дальше, рассказывать пока не стану, хотя на этом история не заканчивается. Прежде чем продолжать, надо описать события, без которых будет непонятно, что именно со мной произошло. Если говорить откровенно, то я не уверен, что эти происшествия связаны и что с ними картина станет яснее. Но рассказать все равно надо. Для этого придется достать старый конверт, который я бережно хранил двадцать пять лет, переезжая из одной квартиры в другую, пока наконец не обзавелся собственным домом. Там лежит аудиокассета, корешок от билета и полароидный снимок, выцветший до неузнаваемости. Кассету прослушать не получится: однажды ее зажевало в магнитоле, и лента запуталась так сильно, что ее пришлось разрезать в нескольких местах, Я долго пытался починить ее: расправлял складки, склеивал концы, наматывал на бобышки – ничего не получилось. Достать новую я не сумел: то была копия пиратской записи, оригинал которой существовал в одном-единственном экземпляре (вряд ли он вообще сохранился, поскольку кассету, откуда скопировали запись, я не видел). Я искал песни в интернете, но ничего не нашел. На кассете было выступление упомянутой мной группы The Subterraneans длительностью пятьдесят девять минут. Корешок – от билета на концерт той же группы в клубе «Последний шанс», который состоялся двадцать первого июня тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
Ты, наверное, думаешь, что на снимке музыканты, но нет. На нем ребята, с которыми я гулял той весной после уроков. Хотя фотография за эти годы сильно выцвела, я все равно узнаю людей, изображенных на снимке, хотя местами картинка поблекла и приходится напрягать память. Сейчас ты разглядел бы на ней лишь череду бледных фигур, словно вышедших из-под пера начинающего портретиста, на каждую из которых можно лепить бирку «Восьмидесятые!». Длинные волосы с жуткими начесами у парней, короткие ершистые стрижки или фиолетовые пряди у девчонок. Кожанки и джинсовки, украшенные пуговицами с логотипами музыкальных групп, значками анархистов и лозунгами вроде «Палки и камни ломают мне кости, но плети и цепи возбуждают меня». Джинсы с мартинсами или длинные юбки с кедами, кожаные мини с чулками в сетку и кроссовками… В общем, панк вперемешку с нью-вейв и зачатками готики.
Нет-нет, сам я так не одевался. Был слишком застенчив и малодушен, чтобы расстаться с любимой рубашкой-поло, джинсами и конверсами, не говоря уж про сине-желтую спортивную куртку, которую носил в любую погоду, кроме самой лютой жары или морозов, еще с тех пор как получил ее на весенних соревнованиях по легкой атлетике в младшей школе. В общем, одевался я скромно; рубашки и джинсы покупал в самых дешевых сетевых магазинах. Зато не выделялся в толпе. Разве что на куртку изредка поглядывали местные качки со своими подружками, но обычно меня не трогали. Подобная маскировка помогала избегать лишних насмешек, чего я, собственно, и добивался.
Итак, ты, наверное, спросишь: если я старательно прятался от чужих взглядов, то почему проводил вечера в столь примечательной компании? Начнем с того, что там была девушка. Звали ее Лорри Картер. С ней я ходил на выпускной. Позвал ее безо всяких романтических намеков. В ответ на мое приглашение она склонила голову набок, прищурилась и уточнила:
– Я должна пойти как твоя девушка или как друг?
Я тут же выдал: «Как друг», стараясь говорить уверенно, чтобы у нее не возникло ни малейших подозрений.
Лорри была очень красивая. Я охотно предложил бы ей встречаться, но считал, что у нее наверняка есть парень, а мне срочно требовалась спутница на выпускной. Впрочем, даже знай я точно, что у нее никого нет, все равно ответил бы так же. В отличие от тебя, к шестнадцати годам у меня еще не было девушек. Я даже ни разу не целовался. Мы порой играли в бутылочку, только мне никогда не везло: обычно горлышко указывало на тех, кто сидел слева или справа от меня. Впрочем, это лишнее и к делу не относится… Я просто хотел сказать, что опыт общения с противоположным полом у меня отсутствовал.
Так вот, Лорри согласилась пойти со мной на выпускной, а заодно пригласила погулять вместе с ней и ее друзьями в пятницу вечером после работы. (Подрабатывал я в книжном «Уолденбукс»; тот находился в торговом центре, который давно снесли, да и сама эта сеть магазинов, надо думать, уже не существует.) Родители охотно меня отпустили. Пока я учился в школе, они постоянно твердили, что не надо раньше времени водиться с девочками, но как только мне исполнилось шестнадцать, принялись ворчать и спрашивать, когда же я найду себе девушку? Кажется, они не поверили, что мы с Лорри всего-навсего друзья. Узнав, что я иду с ней гулять, родители укрепились в своих подозрениях.
Побывай они со мной на той прогулке, то судили бы не столь уверенно. С Лорри и ее друзьями я встретился на главной парковке колледжа в Датчессе. Я бывал в тех краях, но только один раз, когда вместе с дядюшкой Мэттом ездил на окружную научную ярмарку. Парковка располагалась у подножья холма, на котором стоял кампус. Помню, как меня удивило, что чуть ли не во всех окнах горит свет, а стоянка, несмотря на поздний час (было без четверти десять), забита машинами. Лорри и ее приятели уже заказали китайскую еду и передавали друг другу белые бумажные коробочки. Кто-то ел палочками, кто-то – обычными пластиковыми вилками.