ерва свистели, потом громко бахали. Мы с Бобби, держа мать за руки, бегом спустились по лестнице. Она всегда говорила, чтобы мы не бегали по ступенькам. Особенно Бобби. Но не в этот раз.
На улице было шумно: гудели самолеты, ревели двигатели. Словно гигантские пчелы, они налетели со всех сторон. Со свистом падали бомбы. Наш дом стоял прямо у воды. Когда мы вышли, то увидели город. Повсюду взрывалось, полыхало оранжевым и красным. Шумели не только самолеты: с грохотом рушились здания, выли сирены, кричали и плакали люди. Над головой очень низко пролетел истребитель; от трассирующих пуль на его крыльях проступили зеленые черточки. Постоянно стрекотали, будто кашляли, зенитки. На другой стороне улицы горела машина. В те дни автомобили были редкостью, и вид горящей машины поразил меня до глубины души. Воняло гарью и паленым деревом, углем и бензином. Мать побежала с нами в бомбоубежище. Там были многие из наших соседей. Все в противогазах. Выглядели люди жутко и пугающе. Мать нашла нам место, помогла с противогазом. Всегда говорили, что родители сперва должны надеть маску себе, а затем ребенку, но она сделала наоборот: сначала мы с Бобби, а уже потом она. Приходили люди. Отца с ними не было. Внизу грохотало не так громко, но от снарядов тряслась земля. Я спросила маму, где отец. «Где он? Хочу к папе». Я заплакала, не снимая противогаза. Мать пыталась успокоить меня. «Он сейчас придет, – говорила она. – Подожди минутку. Уже скоро».
В убежище опять зашли люди, с ними – отец. Он был без противогаза. «Видишь, – сказала мать. – Вот и папа». Я снова заплакала, уже от радости. Отец подошел к нам и взял меня на руки. Я обхватила его за шею и пожаловалась, что мне страшно. Он обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Матери объяснил, что его задержали Муиры. Это была пожилая пара, они жили на нашем этаже в конце коридора. Отец постучал к ним и велел прятаться. Они отказались. Заявили, что прожили на этом свете немало лет, и если Господь считает нужным забрать их к себе, пусть так и будет. Отец начал с ними спорить. Сказал, что падают бомбы. Их разорвет на части. Но его не слушали. В конце концов он плюнул и ушел. Я спросила, неужто мистер и миссис Муир умрут, но мне велели молчать. Мы сидели в бомбоубежище до трех часов ночи. Я заснула у матери на коленях. Прямо в противогазе, представляешь?
Его сняли, только когда настала пора выходить. Меня разбудили. Без противогазов лица у всех были пустыми и голыми. Дяде Бобби не терпелось увидеть, что стало с городом. Папа с мамой были напуганы. Они прятали свой страх, но наверняка думали о том, уцелел ли наш дом и есть ли куда возвращаться. За Муиров они тоже переживали. Мать за руку повела меня по лестнице. Небо стало ярко-красным от пожаров. Над городом висели черные клубы. Повсюду ревело и трещало пламя. Плакали люди. Кричали пожарные. От дыма нечем было дышать. Мать твердила: «Не смотри, Маргарет, не смотри». Но я все равно смотрела. Не могла удержаться. Дядя Бобби постоянно повторял: «Глянь туда». И я поворачивалась в ту сторону. Ничего не понимала. Я помнила, какой была наша улица. Многие дома исчезли. От них остались груды кирпичей и дерева. Почти все здания горели. Повсюду бегали люди и тушили огонь.
Наш же дом стоял на месте. Везде от взрывов вылетели окна, а у нас – остались. Даже у Муиров в комнате. Отец выдохнул. Я видела, как он улыбается и качает головой. Утром ему пришлось уйти на работу – ремонтировать фабрику, которая тоже пострадала. Мы с Бобби в то время учились в школе, но ее закрыли. Мать велела сидеть дома. Бобби злился. Он хотел своими глазами увидеть, как сильно разрушен город. «Нет!» – рявкнула мать, прекращая споры. Поэтому мы двое сидели у окна, и Бобби показывал, куда прилетели бомбы. Многие районы до сих пор горели. Дым поднимался в небо длинными черными клубами. Дома рассыпались – их буквально разнесло по кирпичику. Недалеко стоял ряд высоток: половина из них уцелела, а половина – обрушилась, как снежная лавина. Повсюду бегали люди. Кто-то тушил огонь. Кто-то разбирал завалы в поисках выживших. Из нашего окна виднелись верфи с большими подъемными кранами и кораблями. По сравнению с городом они почти не пострадали. Дядя Бобби сказал: «Понимаешь, что это значит?» «Нет», – ответила я. «Что сегодня ночью немцы прилетят опять. Они должны разбомбить верфи». Мать услышала и велела замолчать.
Но Бобби оказался прав. Ночью появились самолеты, и все началось по новой. В полночь завыли сирены. Мать разбудила меня, велела одеться. На сей раз одежда с вечера лежала возле кровати, так что мы справились быстрее. Противогаз искать не пришлось. Мы с мамой и Бобби побежали вниз по лестнице, а отец опять принялся уговаривать Муиров спуститься. «Бог защитил вас однажды, – говорил он. – Глупо второй раз подряд уповать на его милость». Муиры не послушались. Он пожелал им удачи и ушел. Догнал нас возле входа в бомбоубежище. В этот самый момент на улицу упал снаряд. Так близко, что нас накрыло взрывной волной. Очень мощной. От грохота заложило уши. Я закричала, но себя не услышала – будто голову набили ватой. Родители на руках занесли нас с Бобби в бомбоубежище. Нашли свободные места; мама помогла надеть противогазы. В ушах звенело. Я ничего не слышала. Ну, почти ничего. Звук доносился будто издалека. Мне стало страшно. Я заплакала. Мать что-то говорила, но ее я не слышала. Только видела, как шевелится резиновый противогаз у нее на голове. У моей матери был тихий голос, помнишь? В конце концов она сдалась и просто стала гладить меня по спине. Земля тряслась от взрывов. Не знаю, насколько сильно бомбили в ту ночь, но явно не меньше, чем накануне. Я устала. Несмотря на тряску, меня клонило в сон. Однако и уснуть я не смогла: слишком сильно звенело в ушах. Мы сидели в бомбоубежище несколько часов, к концу мне немного полегчало. Я могла слышать родителей. Правда, слабо, приглушенно. Звон никуда не исчез, только притих, но все равно заливал мне уши. Так я это представляла: что бомба, словно камень, упала в воду, и меня окатило волной.
В конце концов прозвучал отбой тревоги, и мы вышли. Небо словно полыхало в пожаре. Почти все здания были разбомблены. Улицу усеивали горы битого стекла. Из кирпичей торчали куски дерева. Вот пустая оконная рама. Вот будильник в канаве. Вот какие-то бумаги. Вот чьи-то столовые приборы на тротуаре. Дядя Бобби подобрал ножик, но отец сказал что-то, и он его бросил. Повсюду горело. Пахло дымом и пеплом. Кричали люди. Звуки доносились будто из-под воды. Родители опять боялись, что дом разрушен. Но нет, он стоял на месте и ждал нас.
Потом, много лет спустя, дядя Бобби объяснил, почему наш дом уцелел, – потому что он стоял на берегу. Почти все самолеты сбросили бомбы слишком рано. Не попали ни в нас, ни в верфи. Хотя нас должно было разнести на кусочки… Тогда я этого не знала. Просто радовалась, что моя кроватка уцелела. Я так устала, что уснула сразу же, как только легла, несмотря на звон в ушах.
Следующим утром мне стало лучше. Я смогла расслышать мамин голос. Однако звон так и не утих. Я по-прежнему ощущала его, если сосредоточиться. Только он стал другим: звучал уже не ровно, а то тише, то громче. Как мелодия в песне. В тот день нас тоже не выпускали из дома. Бобби ужасно ныл. Мать сказала, что на улицах полно неразорвавшихся снарядов и не только их. «Ты про трупы?» – спросил Бобби. Он корчил из себя взрослого. «Да», – ответила мать таким тоном, что Бобби немедленно заткнулся. Она к тому времени уже знала, что погибли наши друзья.
Мы с Бобби просидели еще один день, выглядывая в окошко гостиной. На сей раз город пострадал серьезнее. Снаряды попали в винокуренный завод. Он горел всю ночь и весь день. Некоторые улицы разбомбило полностью. От них остались груды щебня. Взрывом перевернуло автомобиль и впечатало его в стену. Рядом с ним стоял мужчина, подбоченившись и качая головой. Он будто не понимал, что случилось с машиной. Мы знали, что нельзя смеяться. Это грешно. Но он выглядел так забавно… Мы захихикали, и мама нас услышала. Она подбежала к нам и резко спросила, что смешного мы тут увидели. Бобби показал ей машину с владельцем. Мать выглянула в окно, раздраженно фыркнула и ушла. Она велела не выходить из комнаты, и мы сидели на подоконнике, глядя, как мужчина соображает, что ему делать. Потом он наскучил нам, и мы стали высматривать что-нибудь поинтереснее. В развалинах ближайших домов чего только не было. И диван, стоящий на груде кирпичей. И буфетный шкафчик, валявшийся на тротуаре. И входная дверь от разрушенного дома, которая до сих пор стояла вертикально. Бобби показал мне верфи и корабли на реке. Они почти не пострадали. Брат спросил, понимаю ли я, что это значит; и я кивнула. Немцы вернутся.
И все же они не вернулись. Не знаю почему. Может, решили, что хватит. Или полетели бомбить другой город. Как бы там ни было, больше мы их не видели. Но в ту ночь мы легли спать, уверенные, что они прилетят. Раздеваться не стали. Мой противогаз был рядом с кроватью. Отец прошелся по дому, проверяя, задернуты ли шторы. Казалось, весь город затаил дыхание. Однако ночь прошла тихо. И следующая тоже. И за ней еще одна. Немцы не вернулись, хотя мы со страхом ждали их до самого конца войны.
Мать выпустила нас братом из дома не сразу. Она ужасно переживала за нас: почти весь город лежал в руинах. Но мы с Бобби не могли найти себе места и стояли на ушах. Школу так и не открыли. Наконец спустя несколько дней мама сказала, что мы можем погулять, но только возле дома. Рядом жили другие дети, им тоже велели не расходиться далеко. Мы принялись обмениваться впечатлениями. Наша квартира располагалась на верхнем этаже, и Бобби было чем похвастать. Он до сих пор предсказывал, что вот-вот прилетят немцы.
Мне это было неинтересно: ни его пророчества, ни рассказы других детей. Меня больше занимала песня, игравшая в голове. Тот самый звон в ушах после взрыва – я уже говорила тебе, что он постоянно менял громкость? Звук со временем стал другим. Более сложным, похожим на мелодию. Если хорошенько прислушаться, можно было разобрать слова, но смысла я не понимала. Или не знала языка, на котором поют… Пела, кажется, девочка. Сперва я подумала, что мне чудится и я слышу ее голос по радио. Я спросила у мамы, что за песня играет. Она странно посмотрела на меня и сказала: «Радио выключено». «Значит, это с улицы. Ты разве не слышишь?» – удивилась я. «Нет, – ответила мать. – Ничего не играет». Она потрогала мне лоб, проверяя, нет ли температуры, но я была здорова. «Ты что, выдумываешь?» – спросила она. Я сказала, что нет. Мать обхватила мне голову руками, повертела из стороны в сторону. Заглянула в уши. Потом заявила: «Нет там никаких девочек», – и отправила меня восвояси.