Обычно, если меня просят назвать свой любимый рассказ, я вспоминаю «Самодельных монстров». Однако перечитывая «Трупорота» перед тем, как составить сборник и написать комментарии, я вдруг осознал, до чего глубоко меня трогают звучащие в нем чувства, как они искренни и чисты. Я до сих пор скучаю по отцу. Хотелось бы верить, что после смерти его душа обрела покой. Не знаю, понравился бы ему мой рассказ или нет, и гадать не возьмусь…
«Якорь». Эта история родилась благодаря нескольким важным событиям. В первую очередь – как следствие разговора с редактором и писателем Джастином Стилом. Мы говорили о творчестве Джеффа Форда (которого оба крепко уважаем), и Джастин в частности упомянул его рассказ «Заклинание мантикоры». Он сказал, что мантикора – очень классное чудовище, но отчего-то про нее пишут редко. Я пообещал Джастину, что обязательно сочиню для него рассказ. О чем он будет, я в тот момент не представлял.
Обещание так и осталось на словах, пока не настала пора для второй важной беседы – с Полом Тремблеем вскоре после того, как Лэрд Баррон переехал на восток и некоторое время прожил в нашем доме вместе с моей семьей. Мы с Полом говорили о том, как мой младший сын Дэвид отреагировал на появление гостя и его собаки Афины (если вкратце: более чем положительно). «Ты обязан написать рассказ с точки зрения ребенка, в чей дом приезжает погостить отцовский друг, – заявил мне Пол. И добавил: – Можешь адресовать его подросткам». Я не люблю писать для детей, но сама мысль внедрить более юного, нежели обычно, персонажа удачно наложилась на идею о моей новой книге.
Катализатором, объединившим мысли в единый сюжет, стало приглашение Майка Дэвиса создать рассказ для его антологии «Осенний Ктулху». Майк искал произведения, передающие настроение этого времени года, и ориентировался он в основном на сдержанную элегантность Чарльза Гранта, мечтательную лиричность Рэя Брэдбери и мощные гиперболы школы Лавкрафта. Разумеется, осень – это время Хэллоуина, и самым логичным вариантом был бы еще один рассказ про День Всех Святых. Я покрутил в голове пару мыслей, но понял, что меня они совершенно не трогают. Гораздо перспективнее выглядела идея со сменяемостью времен года. Повторяемость и цикличность – что-то в этом есть, согласитесь?
Вдобавок свою роль сыграли и другие факторы. Во-первых, я очень люблю великий роман Ричарда Адамса «Шардик» – воистину фантастическую историю, одним из центральных персонажей которой выступает огромный богоподобный медведь. Я обожаю медведей. До сих пор с трепетом вспоминаю, как видел пару бурых хищников неподалеку от своего дома. Они, надо сказать, довольно жуткие. Не могу даже представить, каково это – столкнуться с гризли в диком лесу. Стоит только подумать, как меня трясет от возбуждения и страха. Роман Адамса начинается со сцены, где огромный медведь несется сквозь пылающий лес; и этот образ крепко запал мне в душу.
Еще одна деталь, которая сыграла важную роль в рассказе, – это фраза «стоять и быть честным перед собой», она частенько повторяется в романах Кинга про «Темную башню» или в «Противостоянии». Насколько могу судить, Кинг позаимствовал эту реплику из ранней песни Брюса Спрингстина Jungleland с альбома Born to Run, особенно из последнего куплета, а туда, как мне кажется, она попала из протестантизма и из американских вестернов. В «Противостоянии» героям необходимо выстоять против зла, не побоявшись страшной смерти. В цикле «Темная башня» спутникам Роланда Дискейна предстояло найти в себе храбрость и не отступить перед зловещей угрозой. Я часто использую этот взятый у Стивена Кинга (и возможно, Брюса Спрингстина) образ в своих работах, начиная с раннего рассказа «Эпизод седьмой: Последняя битва со стаей в королевстве пурпурных цветов» и заканчивая «Рыбаком», где он имеет важное значение в нескольких ключевых сценах.
Так и родился замысел рассказа. Но самую значимую роль сыграла моя дружба с Лэрдом. На данный момент он один из моих старейших и вернейших друзей. Я готов считать его братом – тем самым, младшим, который так и не родился. Это показывает, насколько мы близки: и как писатели, и как люди, хоть и выросли в совершенно разных условиях. Когда я приступал к работе над рассказом, еще не получившим названия, то воспринимал Лэрда как путешественника, как человека, проделавшего долгий путь: с Аляски в Вашингтон, из Вашингтона в Нью-Йорк, затем ко мне, а из моего скромного жилища – на запад, в дом его нынешней подруги Джессики. Учитывая, какую роль в нашей дружбе сыграли книги, я намеренно сделал двух центральных персонажей поэтами, при создании альтер эго Лэрда ориентируясь на Чарльза Симика и Джеймса Дикки, а своего – на Браунинга и Джори Грэма. Пока Лэрд гостил в нашем доме, я пошел учиться в школу боевых искусств и впоследствии получил черный пояс. Не раз подумывал о том, чтобы вместе с женой открыть собственную школу; сам так и не решился, но в рассказе свою мечту воплотил. Сын в то время говорил, что намерен стать рыболовным гидом, и я подарил его персонажу эту профессию. Кстати, хоть сюжет во многом отражает мою дружбу с Лэрдом, на самом деле он в большей степени сосредоточен на альтер эго Дэвида. Стыдно признаться, но изначально, во время работы над рассказом, я этого не замечал. Можно разглядеть явную перекличку с «Тенью и жаждой», ведь это еще одна история о взаимоотношениях отца и сына, показанная глазами младшего поколения (как и «Трупорот», пожалуй).
Несколько лет назад во время пресс-конференции, которую я проводил для читателей в Музее искусств и наук имени Лавкрафта в Провиденсе, Шон Патрик Бэгли сказал, что важное место в моих работах занимает понятие цикличного времени. Он спросил, так ли это на самом деле. Я согласился, понимая, что Шон уловил самую суть моих произведений и этой истории в частности.
«Возле дома, следя за воронами». Первую половину рассказа я написал в 2010 году или чуть раньше. До этого момента я старался не писать о подростках, поскольку, на мой взгляд, они и так слишком часто фигурируют в хоррор-литературе (вспомнить того же Брэдбери с его романом «Надвигается беда», «Обитель теней» Страуба, «Оно» Стивена Кинга, «Жизнь мальчишки» Маккаммона, «Гуля» Брайана Кина и так далее). Я не хотел следовать проторенной тропой, но у меня возникло желание написать рассказ про музыку, которая внедряется в сознание слушателя.
Немаловажную роль сыграло мое запоздалое погружение в музыку Velvet Underground. Я был знаком с сольным творчеством Лу Рида, оно всегда мне нравилось (особенно альбом New York), также я слышал несколько песен его бывшей группы (в частности Rock & Roll и Sweet Jane). Затем, по неясным для меня причинам – возможно, из-за того, что услышал в саундтреке к одному документальному фильму [какому именно, уже не скажу] песню Heroin, – я взял в руки сборник лучших хитов Velvet Underground. Моему младшему сыну тогда было четыре. Услышанное буквально перевернуло мое сознание. Альбом открывался песней Waiting for My Man, и с первых же нот, когда раздались отрывистые звуки фортепиано и агрессивный вой солиста, меня зацепило не на шутку. В музыке смешались популярные мелодии и городской андеграунд. Не берусь судить, насколько сильны были мотивы Боба Дилана; скорее, чувствовалось, что «Велветы» и Дилан идут параллельным путем. В музыке «Велветов» ощущалось то, что впоследствии будет делать Спрингстин. Как бы там ни было, мелодичность и хрипловатость что-то тронули у меня в душе, дернули за струны, которые в свое время отзывались на гранж начала девяностых (то есть идейных наследников Velvet Underground). Особенно меня зацепило, что вроде бы незатейливые мотивы дают певцу возможность высказать все, что творится у него в душе: точно так же делали я, и Лэрд Баррон, и Пол Тремблей, и прочие представители нашего литературного поколения. Песни с альбома величайших хитов, который я крутил постоянно, вызывали перед глазами разные картинки, навевали мысли о более яркой и примечательной жизни, нежели та, которая меня окружает.
По непонятным причинам (возможно, из-за встречи выпускников, которую я был вынужден пропустить) я взялся описывать в рассказе свой последний год в старшей школе. Я дошел до того момента, когда рассказчик отправляется на выпускной вечер, зачитал готовый фрагмент на книжных чтениях, и друзья спросили, что будет дальше. Я сказал, что не знаю: рассказ не завершен.
Работал я над ним еще пять лет, не в силах придумать, куда должен завернуть сюжет. Я знал, что странная кассета, которая запала в душу герою, музыка, ставшая его личным саундтреком, куда-то заведет его: вопрос – куда именно? Я дал истории отлежаться, изредка возвращаясь к тексту, чтобы исправить ту или иную фразу, а сам ждал вдохновения.
Оно пришло после того, как я закончил «Рыбака». Когда Пола Гуран предложила написать что-нибудь для ее нового сборника, я вспомнил про незаконченный рассказ и понял, что подсказка к финалу кроется в недавней книге. В романе я описал гигантский черный океан и стоящий на берегу древний город. Про город было сказано мало, хотя в одном из других рассказов («Тень и жажда») я упомянул сотрудника местной вампирской полиции. Я понял, что музыка на кассете должна открывать дорогу в тот самый город, название которого (одно из многих) выяснилось во время работы над заключительной частью. Открытый проход должен неизбежно привлечь внимание зловещих Стражей (которые кажутся мне потомками фигур, охраняющих Невон из цикла Фрица Лейбера «Фафхрд и Серый Мышелов»). В образе Криса, страстно желающего попасть в черный город, я невольно вывел типичного для себя персонажа, который не раз появлялся в «Рыбаке» и в моем первом романе «Дом окон», а также во многих рассказах. (Кстати, я только что сообразил, что у моей истории может быть продолжение: представьте, что рассказчик откроет дверь и обнаружит за ней Криса?..) Образ одержимого проповедника уходит корнями к нежно любимым мною героям Германа Мелвилла (капитан Ахав), Джозефа Конрада (Курц из «Сердца тьмы») и Уильяма Фолкнера (Квентин Компсон и Томас Сатпен). «Рыбак» дал мне возможность поразмышлять о желании (особенно сильном в подростковом возрасте) вырваться из этого мира и найти путь к чему-то новому, большому и значительному. Иногда причиной нынешних проблем является то, что ты ничего не делал.