— Сыну мать не давала денег, он приобрел в рассрочку дорогую квартиру, полагал, что деньги у матери имеются, злился на нее.
— Откуда тебе все это известно?
— Ну, я же провел несколько допросов. И потом, в вечер исчезновения Томской я и сам был в театре и, когда уже садился в машину, заметил «Ягуар». Потом выяснилось, что это транспортное средство Антона Томского. Я также видел снизу, как в уборной Томской боролись мужчина и женщина. И жена моя это видела.
— Но ты ведь не вмешался.
— Да неохота было ввязываться в семейную разборку.
— Откуда ты мог знать, что это семейная разборка?
— Ну, не муж с женой, так любовники! Все равно не хотелось принимать в этом участие: двое дерутся, третий не приставай.
— А что ты думаешь о Сафьянове?
— Ох, не надо о Сафьянове.
Андрей и Василий рассмеялись.
— И все-таки я тебе, Васька, не верю. Хочешь меня, стреляного воробья, вокруг пальца обвести? Если ты подозреваешь сына и бывшего мужа, почему же до сих пор не допросил их?
— Им высланы повестки. Но Антон так и не явился. А Томского я еще не успел допросить. Все пошло наперекосяк. Меня срочно вызвали в Управление. Кстати, Грушеву и Молочкову я тоже не успел допросить.
— Ой, не верю. Наверняка ты не подозреваешь в смерти Галины Томской ни ее сына, ни бывшего мужа.
— Погоди, Андрей. Пока речь идет все-таки не о смерти, а об исчезновении.
— Но все равно ни бывшего мужа, ни сына Томской ты не подозреваешь. Иначе ты бы уже их по всей Москве с собаками разыскивал.
— Хорошо, признаюсь тебе. У меня есть сведения о том, что в тот вечер в уборной Томской видели нескольких человек, и, значит, версия бытового убийства отпадает. И бывший муж, и сын Томской действовали бы в одиночку. Кроме того, одна из сотрудниц театра якобы видела призрак Томской. Вот. — Степанов показал Андрею Александровичу бумажный листок. Тот пробежал глазами по записке и решительно произнес:
— Ну нет. Это ты к делу не приобщай. Мистика какая-то. Курам на смех.
Степанов поторопился сменить тему разговора.
— На выходные-то куда?
— Как обычно зимой. Подледный лов. — Битнев улыбнулся.
Они еще немного поболтали о том о сем. Степанов окончательно уверился в том, что откровенничать с Битневым не следует. Андрея Алексеевича явно приставили к Степанову специально для того, чтобы вытянуть из Василия Никитича побольше сведений.
Домой Степанов возвращался пешком. Ему вдруг показалось, что за ним кто-то неотступно следует в толпе прохожих. Степанов несколько раз оборачивался, пытался разглядеть преследователя в стеклах витрин, но взгляд его наталкивался лишь на равнодушные лица продрогших пешеходов.
Степанов едва успел переступить порог квартиры, как зазвонил телефон.
— Василий Никитич? — произнес мягкий баритон Сафьянова.
— Да, я.
— Ну, как дела?
— Дела таковы, что закрываем дело об исчезновении Галины Томской.
— Понимаю, понимаю. Всего вам доброго.
В трубке раздались частые гудки. Степанов даже немного загордился. Все-таки не каждый день премьер-министр звонит простому следователю.
Маша предложила ему погулять с Чумариком.
— Нет, не проси. Я умираю от голода.
— У меня все готово, только салат осталось нарезать. Ты пока пройдись немного с песиком, аппетит нагуляешь, а я салат нарежу.
Степанову ничего не оставалось, как согласиться. Он взял Чумарика на поводок и спустился во двор.
У детской площадки следователя кое-кто поджидал. Это оказался Книгин, помощник отоларинголога Грубера. Парень прятал лицо в поднятом вороте зимней куртки, как будто хотел скрыться от каких-то неведомых врагов.
Степанов спустил собачку с поводка и приблизился к молодому медику.
— Здравствуйте, — приветствовал тот следователя. — Вот, жду вас наудачу. Очень хочу побеседовать.
— Да, да, хорошо. Я и сам искал вас в поликлинике, но не застал.
— Я был, но ушел.
— Вы хотите сообщить мне нечто важное?
Книгин молчал, словно собираясь с силами.
Он отступил под дерево. Степанов невольно последовал за ним.
— Все началось с Грубера, — тихо начал Книгин.
— А не с неисправного ларингоскопа?
— Так вы уже все знаете? — Книгин вздрогнул.
— Я опытный следователь и умею придавать значение мелочам.
— Так вы знаете, что этот наконечник повредил связки певице Величаевой?
— И пришлось срочно проводить операцию? Трахеотомию, да?
Книгин испуганно замахал руками:
— Слава богу, до этого не дошло. Я все время толковал Борису Вениаминовичу, что необходимо обновить оборудование. А он еще и меня ругал, когда что-нибудь ломалось.
— Понимаю.
— Ну вот. Борис Вениаминович вытащил наконечник ларингоскопа щипцами и нечаянно повредил правую связку. Вы поняли, да? — Книгин уставился на следователя.
— Это было плановое обследование?
— Нет, Величаева обратилась по поводу легкого ларингита.
— Когда?
— Утром, в тот самый день. Ну, в тот день, когда это случилось, когда Томская пропала.
— В тот же день, — задумчиво проговорил Степанов, поглядывая на весело перебегающего с места на место Чумарика. — Как вы думаете, это случайное совпадение?
Налетевший ветер взвил снежок, легкими хлопьями разлетевшийся по двору. Книгин придвинулся к следователю и горячо зашептал.
— Я совсем случайно знаю... — Ветер заглушал его слова.
— Вы видели, как Томская заплатила Груберу?
— Да.
— Чтобы он повредил связки Вели-чаевой?
Книгин смущенно молчал, но это молчание говорило Степанову больше, чем самые откровенные признания.
— И что же потом? Величаева сильно пострадала?
— К счастью, нет. Но у нее сделался истерический спазм. Хотя, возможно, Томская и Грубер на это и рассчитывали. Видите ли, для певца голос — самое важное в жизни. Голос — рабочий инструмент. Каждый певец бережет голос как зеницу ока. Особенно в нашем театре, ведь у нас никогда не поют под фонограмму. Во время вечерних спектаклей отоларинголог специально дежурит в поликлинике на случай непредвиденных обстоятельств. В результате неисправности ларингоскопа возникла очень выгодная для Томской ситуация, то есть травма была совсем не опасной, и в то же время Величаева вследствие своего истерического спазма не могла петь, ей казалось, что она потеряла голос.
— И долго может продлиться такое состояние?
— До тех пор, пока она не возьмет себя в руки.
— Значит, если бы Томская не смогла в тот вечер петь, Величаева не сумела бы ее подменить?
— Выходит, что так.
— Значит, Томская осталась единственной и неповторимой?
— Да, никто не мог заменить ее.
— Значит, она могла сорвать спектакль?
— И не один. Да и гастроли могли не состояться. Но кто думает о театре в таких случаях?!
— Странно. Получается, что, в сущности, ни Величаевой, ни Томской не было выгодно то, что произошло. А кому же это могло быть выгодно? Кто мог бы все-таки петь ведущие партии, если бы вышли из строя обе — и Томская, и Величаева?
По двору проехала машина. В свете фар Степанов заметил напряженное лицо Книгина.
— Кто? Пожалуй, Ирина Грушева.
Степанов мгновенно припомнил Грушеву. «Вот она, серенькая мышка!» — молнией промелькнуло в мозгу. Подбежал Чумарик, затявкал жалобно. Должно быть, замерз. Степанов взял собачку на руки.
— Скажите, Книгин, а другие артисты, то есть певцы, тоже платили Груберу?
— Конечно. Платили, дарили подарки.
— А вам в подобных случаях ничего не перепадало?
Книгин на короткое время замкнулся, затем произнес:
— Борис Вениаминович не хотел обновлять оборудование.
— Допустим. Но какими же мотивами могла руководствоваться Томская?
— Величаева пела лучше, об этом все знали. У нас, в Москве, это не имело значения, но за границей... В газетах могли открыто хвалить Величаеву, могли предложить Величаевой выгодный контракт. Дирекции пришлось бы с этим считаться. А в последнее время Галина Николаевна сильно сдала, была не в форме. А тут как раз гастроли на носу... Все нервничают.
— То есть кто нервничает?
— Ну, все, — Книгин замялся. — Вы знаете, я ведь информирую вас добровольно, потому что меня совесть мучит.
А мог ведь и промолчать, как Тимошенков, например.
«Все он знает», — подумал Степанов. Но он вовсе не собирался говорить Книгину о том, что Тимошенков уже отказался от своего заявления. О закрытии дела следователь также предпочел умолчать.
— Все-таки было бы неплохо, если бы вы более подробно рассказали мне о том, что вам известно, — сказал Степанов.
Книгин вздохнул и заговорил:
— Значит, по вечерам в поликлинике дежурит отоларинголог. И как раз в тот вечер было мое дежурство. Я сидел, смотрел телевизор. Вдруг дверь распахнулась с такой силой, что штукатурка на пол посыпалась.
— Вы сидели в кабинете?
— Да. Но не в самом кабинете, а в процедурной.
— И что же произошло?
— Вдруг охранники в форме втащили какую-то женщину. Это была Томская. Следом вбежал Сафьянов. Я понял, что это его охрана. Сафьянов обычно такой мягкий, деликатный, хотя ему палец в рот не клади. А тут я его с трудом узнал. Лицо искаженное. И кричит отчаянно, прямо-таки вопит: «Воскресите ее! Воскресите ее!» А что я могу сделать? Я всего лишь отоларинголог. Надо было «неотложку» вызывать. Томскую волокли под мышки. Ее, наверно, несли через подземный переход. Ведь театр и поликлинику соединяет подземный переход. Я думаю, что сначала она еще своими ногами шла. Потому что ведь это дико: тащить ведущую певицу Большого, будто какой-то мешок. Хотя с них станется!
— И что же с ней приключилось?
— Черепно-мозговая травма. Вид у нее был еще тот. Язык вывалился изо рта, сама задыхается. Лицо и грудь залиты кровью. Охрана Сафьянова и Тимошенков суетились, не зная, как быть.
— А Тимошенков как очутился там?
— Я думаю, не случайно. Наверное, он Томскую и нашел. Или... сам и убил. Тоже весь в крови. Ужас! Ну, я говорю, что сейчас «неотложку» вызову, что ее в реанимацию надо. А Сафьянов возражает, нет, мол, окажите ей помощь вы! Ну, я позвонил Груберу. Он живет на Тверской. А я уже весь дрожал, тоже растерялся. Ищу ключи от шкафа с лекарствами, еле нашел. Ввел ей кофеин подкожно. Я вообще-то покойников боюсь.