— В декорацию вмонтирован фотоэлемент, — вмешался Тимошенков. — Он может сработать автоматически, как только человек войдет в этот искусственный костер.
— Интересно, — проговорил Сафьянов и обратился к Тимошенкову: — А вы могли бы попытаться исчезнуть таким образом?
Тимошенков неохотно направился к бумажным лентам, имитирующим пламя. Но тут раздался новый щелчок. Свет вновь погас. И снова все оказались в полнейшей тьме. Степанов заметил, что кто- то движется на них из кулис. Разом прогремели два выстрела. Таинственная фигура дернулась и сложилась пополам. Голова падающего задела ногу Степанова. По сцене пронесся светлым пятном призрак в сарафане Снегурочки. Тут же загремели беспорядочные выстрелы. С треском разлетались лампы прожекторов. Со всех сторон слышались шаги. На сцене все испуганно прижимались друг к другу. Старший охранник Сафьянова опомнился первым и включил мобильник. Засветившийся прямоугольничек экрана должен был теперь сыграть роль фонарика. Остальные последовали примеру охранника. Степанов вглядывался в лицо лежащего. Он узнал его. Это был охранник театра. Следователь схватил его за руку. Пульс прощупывался.
Сафьянов обеспокоенно спрашивал, кто стрелял. Его охранники смущенно объясняли, что стреляли они, потому что не было иного выхода.
— Он на нас напал!
Потом все снова притихли. Никто не знал, как включить свет.
— Неужели это покушение? — пробормотал Сафьянов.
Тимошенков наконец нашел рубильник и включил свет. Сразу же прогремели новые выстрелы. Вдруг раздвинулся занавес. Зрительный зал, конечно, был пуст. Только в директорской ложе все еще возились с трупом.
— Нет, это все-таки безобразие, — громко произнес приятный баритон Сафьянова. — Почему МВД не обеспечивает безопасность театра?
Степанов снова наклонился к лежавшему навзничь театральному охраннику. На этот раз следователю показалось, что пульса нет.
— Скончался, — произнес Степанов, распрямляясь.
— Грустно, грустно, — тотчас откликнулся Сафьянов. — Надо бы сообщить его супруге. Она, кажется, тоже здесь работает, билетерша.
Степанова поразила осведомленность премьера.
— Так вы сообщите... — Премьер повернулся к Царедворскому.
— Да, да, конечно, — тот преувеличенно вежливо закивал.
Сафьянов и сопровождающие его лица явно вознамерились покинуть театр.
Даниил Евгеньевич подбежал:
— Михаил Михайлович, так что же, открываем дело?
Сафьянов тяжело вздохнул:
— Приезжайте ко мне завтра утром. В десять. Нет, лучше в половине одиннадцатого.
— Не быть мне художественным руководителем, — печально сказал Царедворский.
Битнев стонал.
Осведомленные о случившемся криминалисты перебрались из директорской ложи на сцену, где их поджидал очередной труп. Степанов обыскал карманы убитого. Охранник явно отличался старомодными вкусами. Вместо зажигалки он держал при себе коробок спичек, курил простые сигареты «Астра». Но при этом нашелся дорогой плеер с наушниками, соединенный с диктофоном. Следователь переложил плеер из кармана охранника в свой собственный.
— Почему Сафьянов так интересуется вашим театром? — спросил он у Царедворского.
— Не знаю, — Царедворский пожал плечами. — Мецената разыгрывает. А сам распоряжается государственными средствами. Свои деньги поберег бы. Да все дело в Галине Томской. Приучила она Сафьянова к Большому. Ох уж эти богатые покровители! Думают, что сами имеют право назначать на главные роли кого пожелают. А если пресса и публика — против, значит, мы, администрация театра, виноваты. Вот и летят головы режиссеров, директора.
— Многое изменилось после исчезновения Томской?
— И еще изменится. После смерти Сталина тоже не в один день все переменилось.
Степанов понял, что Царедворский не расположен сейчас к откровенности. Даниил Евгеньевич отвел Степанова в сторону.
— А ведь это ты, Вася, во всем виноват. Ты всю эту кашу заварил.
— При чем тут я? Я только слушался вас. Вы велели закрыть дело Томской, вы велели Битневу контролировать мои действия.
— Ты не вали с больной головы на здоровую. Ты кашу заварил, напутал, ты теперь сам и выпутывайся.
— Снова дело открывать? — поморщился Степанов.
— Не спеши. Вот я завтра съезжу к премьеру, потом будем знать, что делать.
— И почему все решили, будто Сафьянов тут главный?
— А вот это, Василий, тебя не касается.
— А если нити поведут к самому Сафьянову?
— Не сходи, друг, с ума. К Сафьянову нити повести не могут, не могут — и все! Ты не записывай Сафьянова в подозреваемые. Он что, сам себя хотел пирожными отравить? Он стрелял в Битнева? Он убил охранника?
— А дело Томской?
— Дело Томской пока отложи. То, что сегодня произошло, возьми в отдельное производство, если ФСБ не определит как покушение на госчиновника и не перехватит. Завтра решим. И запомни: Сафьянов в огласке не заинтересован. Он был связан с Томской. У него не все так гладко наверху, как нам снизу кажется. Ты газеты читаешь?
— Иногда.
— То-то, иногда. А на Сафьянова бочку катят, хотят обвинить в махинациях с иностранными долгами, которые проводились через банк Овчинникова. Болтают о нецелевом использовании средств. Здесь надо догадаться, на кого стрелки переведут. Может, и на Сафьянова. В бедной стране премьеров надо периодически менять, чтобы было на кого списать нищету населения. А может, и на Овчинникова. И в том, и в другом случае — скандал вокруг Большого. Ведь Овчинников недавно Попечительский совет возглавил.
— Но ведь, наверно, с подачи Сафьянова?
— Конечно. Они-то оба отмажутся, а ты Овчинникова тоже — ни-ни.
— А я и не собирался, у меня на него ничего нет.
Даниил Евгеньевич отошел в сторону.
«Ну и влип же я, — думал Степанов. — На что бы я ни решился, все может быть истолковано в дурную сторону. Влип».
Пошатываясь, подошел Битнев.
— Ну как ты, Андрей Алексеевич? Оклемаешься? — участливо поинтересовался Степанов.
— Кажется. А ведь чуть не убили, шакалы!
Степанов понял, что речь идет об охранниках премьера. Внезапно кто-то дернул следователя за рукав. Он оглянулся, увидел Николая. Но Василий Никитич даже не успел удивиться, потому что на сцену ворвалась билетерша.
— Убили! Убили! — рыдала она. И налетев на Степанова, принялась колотить его кулачками.
— Это не я убил его, — крикнул Василий Никитич.
Николай пытался оттащить вдову от отца. На помощь поспешили два администратора. Женщина отчаянно рыдала, припадая к телу мужа. Степанов посмотрел на нее с досадой и жалостью.
Сцена двадцать первая
Николай потащил отца на лестничную площадку второго этажа, огражденную мраморным парапетом. Отсюда открывался вид на фойе.
— Слушай, батян, тут две тетки болтают про этого, про Сафьянова. Тебе, наверно, интересно.
Степанов нагнулся. Внизу остановились Грушева и Молочкова в накинутых на плечи норковых шубках.
— Ну, — Степанов улыбнулся, — это не тетки. Это молодые красавицы, балерина и певица.
— Им же за тридцатник, — протянул сын.
— Разве это много?
— Еще бы. Старухи!
— Ну, это только для тебя.
Степанов прислушался. И вправду было прекрасно слышно: акустика была, как в зрительном зале.
— Какой он сентиментальный, этот Сафьянов, — звонко проговорила Молочкова.
— Никак не может забыть свою покойную жену, — подхватила Грушева.
— И как Томская это терпела?
— Ну, она терпела недаром!
— Ты имеешь в виду деньги?
— А что же еще!
— А ты заметила фото Томской на камине?
— А в спальне — фото покойной супруги.
— Послушай, у тебя с ним серьезно?
— Что может быть серьезного у премьера с балериной?
— А почему бы и нет?
— Ты представляешь, какой шум поднялся бы? А Мих-Мих шума не любит. И потом, если бы он сделался моим официальным мужем, он уже не мог бы продвигать меня.
— Почему?
— Ну, знаешь.
— Лучше так?
— Конечно, лучше не раздражать общественное мнение. А слухи мне безразличны.
— Покурим?
Закадычные подружки отошли к подоконнику и закурили. Степанов оглянулся на сына. Бедный мальчик. Сколько разочарований для него.
— Не знал, что балерины курят, — прошептал Коля.
— Бывает, — дипломатично заметил отец.
Задушевный женский разговор между тем продолжался.
— Как ты на него вышла?
— Уметь надо.
— Галка не простила бы тебе.
— Ты уверена, что старуха померла?
Собеседница промолчала.
— Надо бы успокоить Мих-Миха, пусть не убивается так.
Подружки прыснули.
— Я-то его успокою. Но как бы мое посмертное фото не пополнило его коллекцию.
— Он твой портрет на кухне повесит. В комнатах уже нет места.
— Завидуешь?
— Он умеет любить. Я хотела бы, чтобы меня так любили.
— Пока я жива, и не надейся.
— Не дуйся. Я пошутила.
— У него ведь всего две памятные фотки: жены и Томской.
— Тебя на гастроли берут?
— Глупый вопрос.
— Поможешь мне?
— А что, есть проблемы?
— Царедворского побаиваюсь.
— Не бери в голову. Его скоро устранят. Мих-Мих сказал.
— Ой, как здорово! Дай я тебя поцелую. И... вот тебе.
— Серьги? Зачем?
— Просто так.
— Дорогущие.
— Не имеет значения.
— Ты только не подумай, что меня надо будет подкупать, как Томскую.
Николай поскользнулся и ухватился за балюстраду. Женщины разом подняли головы. Степанов и Николай уже спускались вниз.
— Прячетесь, господин сыщик, — сыронизировала Молочкова.
— Напротив, рад вас видеть.
— Желаете обыскать? Мне раздеться?
— А вот этого не надо, — следователь покраснел.
— Ах да, здесь дети, — балерина кивнула в сторону Николая. Тот посмотрел сердито.
Молочкова приблизилась к Степанову почти вплотную. В ее дыхании смешивались запахи губной помады, сигарет и дорогого шоколада.
— Скоро ли обнаружится еще один труп? — спросила Молочкова с вызовом.