— Для того чтобы количество трупов не увеличивалось, надо помогать следствию, — наставительно проговорил Степанов.
— Если вы на меня намекаете, то я всегда готова помочь лично вам.
Молочкова кивнула Грушевой и, подхватив Степанова под руку, углубилась с ним в фойе.
— Ирка! Я ему сейчас всю правду открою, — крикнула балерина подруге, на мгновение обернувшись.
— Я вас слушаю, — сказал Степанов.
— Я знаю все. И все в театре знают. Да и вы ведь знаете больше, чем начальство позволяет.
Степанов сунул руку в карман и незаметно включил плеер, обнаруженный у убитого охранника. Теперь диалог Молочковой и следователя записывался на диктофон.
— Если, по-вашему, я все знаю, тогда что же вы хотите мне открыть? — полюбопытствовал Степанов.
— Я вижу, вы мною интересуетесь, — начала балерина. — Так вот, Мих-Мих сказал, что дело по-любому закроют. А вам с нами еще работать и работать, если, конечно, вас не снимут. Я хочу кое-что прояснить для вас.
— Вы говорите загадками. Как это я буду с вами работать? Я ведь не дирижер и не директор Большого.
— Нет, будете работать, в ближайшие пять лет или, может быть, в ближайшие три года.
— Почему именно такой срок?
— Потому что именно столько лет я буду королевой театра.
— Ну, допустим. А почему так недолго?
— Галина Николаевна правила четыре года до Сафьянова и три года с ним. Я столько не протяну. Лет пять или года три. А там посмотрим. Интуиция редко подводит меня.
— В вашей интуиции вы, как и Галина
Николаевна, полагаетесь, разумеется, на кого-то... — Степанов помнил о включенном диктофоне и потому вместо слов только поднял глаза к потолку.
— Ошибаетесь, господин следователь.
— Меня, между прочим, зовут Василий Никитич.
— Это все равно. Дело не в том, кто тебя поддерживает наверху, дело в собственных волевых качествах. Вы что-нибудь слышали о Кшесинской?
— Слышал.
— Невысокого полета балерина была, но благодаря покровительству Николая II, а затем великих князей целых десять лет распоряжалась в театре, как у себя дома. А Дункан, Айседора? Танцевала голая, ни кожи ни рожи, а собирала аншлаги.
— Неужели тоже благодаря чьему-то покровительству?
— Может быть.
— Допустим. И что же вы хотели мне сказать?
И балерина рассказала кое-что любопытное.
В тот вечер, когда исчезла Томская, Молочкова и Грушева задержались в театре. Они сидели в уборной Грушевой и болтали. Грушева примеряла новые туфли, обсуждали спектакль. Обе понимали, что Томская пела скверно, обе досадовали на публику, которая, как назло, ничего не смыслила в оперном искусстве. «Идиоты. Хлопают не хуже клакеров, как будто им заплатили», — сердилась Ирина Грушева. Она говорила, что ни она сама, ни Величаева никогда не смогут сделать карьеру в этом дурацком театре. Можно было бы перейти в Мариинку, но и там глухо, и там старые певицы правят бал. Потом речь зашла о зарубежных гастролях. «Если будут хорошие предложения, я останусь. В Россию не вернусь», — говорила Грушева. Молочкова вспомнила, что совсем недавно повздорила с Томской и наговорила глупостей. Теперь стоило помириться. Молочкова отправилась в уборную примы. Дверь была приоткрыта, явственно доносились голоса Томской и Антона. Мать и сын ссорились. Антон просил денег, мать не давала. Балерина подумала злорадно, что так и надо этой Томской, пусть помается с непутевым сыночком. Молочкова знала и Юпитера, любовника Антона, она уверяла следователя, что тот вымогал у Антона деньги.
—А кто он, этот Юпитер? Как его зовут по-настоящему?
— Понятия не имею.
— Он учится в балетном училище? — Да.
— Его родители работают в Большом?
— Думаю, нет. Если бы работали, я бы знала.
Молочкова рассказала Степанову, что Томская явно недолюбливала Юпитера.
— И вдруг я слышу выстрел, — говорила Молочкова. — Потом вижу — Антон бежит. Я испугалась и спряталась. На четвертом этаже не так много помещений. Вдруг смотрю: еще один сюрприз — Виталик, бывший муж Галины. Прокрался в уборную. Они уже давно разошлись. Когда-то Виталик слыл неплохим певцом, а его отец занимал важный пост в Министерстве культуры. Потом отец умер, Виталик спился. Может, он на бывшую жену и затаил, ручаться не могу. Так вот, крадется он в уборную к бывшей жене, и, конечно, оттуда вскоре раздаются дикие вопли. Я все же узнала голос Томской. Значит, Антон не убил ее. А что с ней творил Виталик, я не могла понять. Только слышала какие-то глухие удары. Я побежала за Ирой. Мы вместе поднялись на четвертый этаж, но там уже было тихо. И все-таки мы решили подождать. Вдруг открывается дверь уборной Томской, и выходит Мих-Мих. Пока дверь была открыта, мы успели разглядеть, что Томская лежит на полу, вся в крови. Похоже, Виталик ее о стенки колотил. Мы с Ирой успели даже разглядеть, что у нее с лицом. Совершенно разбитое лицо. Никакие пластические операции не помогут. С таким лицом уже на сцене делать нечего. Потом я расслышала, как Мих-Мих звонил этим олухам из поликлиники, Груберу и Книгину, племяннику Грубера.
— Книгин — племянник Грубера? — Да.
— А что дальше было, вы знаете?
— Виталика отпустили домой. А Томскую в конце концов доставили в больницу.
— Я должен допросить вашу подругу Грушеву.
— Не имеет смысла. Она скажет то же, что и я.
— А откуда у вас эти идеи насчет вашего царствования в театре?
— А вот я вам подарю иллюстрированную историю Большого, тогда и узнаете откуда.
— Вы достаточно внятно изложили вполне определенную версию. Но в эту версию не укладываются убийства Скромного, театрального охранника и случайная смерть одного из зрителей, студента-медика.
— Но бывают ведь на свете несчастные случаи.
— Бывают, но в вашем театре такое происходит в последнее время слишком часто.
В кармане шубки балерины зазвонил мобильник.
— Я перезвоню, Антон, — бодро сказала она невидимому собеседнику и с вызовом посмотрела на следователя.
Сцена двадцать вторая
Усталые Василий Никитич и Николай возвращались домой поздно ночью.
— Попадет нам от матери, — говорил Степанов. — Ей ведь пришлось одной добираться на метро.
— А ты знаешь, батян, мне певица глазки строила, пока ты с балериной лясы точил.
— Да ну. Взрослеешь. И о чем шла у вас речь?
— Про спектакли рассказывала. Интересно.
— Так и поднаберешься культурки. — Юру жалко.
Входя в квартиру, они попытались не шуметь, но это им не удалось. Чумарик затявкал и разбудил Машу.
А на другой день выяснилось, что Даниил Евгеньевич не был у премьера.
Не побывал Даниил Евгеньевич у премьера и в следующие дни.
Так прошло полтора месяца. Началась весна. По телевизору толковали о возможной смене кабинета министров. О трагических происшествиях в театре никто не говорил и не писал. Наконец премьер назначил встречу.
Утром того самого дня в кабинет Степанова ворвался Даниил Евгеньевич и приказал срочно собираться на захват или ликвидацию террористов. Василий Никитич так и знал, что когда-нибудь его пошлют на такое опасное задание. В порядке наказания. Это уже были не шутки. По коридорам вихрем носились сотрудники, гремела решетка «оружейки». Люди хватали оружие с полок, поспешно застегивали ремешки касок.
А случилось вот что: ночью у Триумфальной арки патруль ГИБДД приказал остановиться джипу. Джип не остановился. Его номера сообщили по рации милицейским постам. Началась погоня.
На очередном перекрестке Можайки джип нырнул под мост и остановился у бензоколонки, чтобы заправиться. Тут-то его и догнали. Нарушителям велели выйти из машины и лечь на асфальт. В ответ прозвучали выстрелы. Два милиционера были ранены. Джип рванул в горку, по нему резанули пули. Зашипело пробитое колесо.
Пассажиры джипа бросили машину, выскочили, побежали и засели в полуразрушенном доме на пустыре. И тут снова произошло случайное совпадение. Это был тот самый дом, где Антон Томский спрятал свой пистолет. Преступников взяли в кольцо. Но они не хотели сдаваться и отстреливались. Прибыли подразделения ОМОНа и «Альфы».
Неподалеку от бензоколонки прогуливались Степанов и Битнев, оба в бронежилетах и защитных касках. Битнев еще не вполне оправился от своего ранения.
— Зачем ты поехал? Выслуживаешься? — спрашивал Степанов.
— Да не выслуживаюсь я! — оправдывался Андрей Алексеевич. — Но ведь у меня семья большая, мне надо в определенные моменты держаться поближе к начальству. Где Даниил?
— Думаю, поехал к Сафьянову.
— Да, Михаил Михайлович важная персона. Лучше, чтобы он остался нашим союзником. Ведь его ребята и убить могут.
— Передадут мое дело тебе, займешься.
— Ну нет.
— Да, да. Ты покладистый.
— Ты посмотри, что происходит, — вдруг воскликнул Битнев.
Бойцы «Альфы» устанавливали миномет.
— Но ведь в городских условиях нельзя! — закричал Степанов и кинулся звонить Даниилу Евгеньевичу. Но начальник находился вне сферы досягаемости.
Прибывший генерал-майор ФСБ объявил Степанову, что в доме точно засели террористы. Он даже предполагал, кто именно. Бандитов вели не один день, а неосмотрительные действия сотрудников ГИБДД спугнули их. Заложников террористы не брали. Стало быть, можно было спокойно уничтожить террористов, не подвергая никого излишнему риску. Генерал гарантировал, что взрыв мины накроет только убежище террористов, а соседние многоэтажки не пострадают. Степанов возражал, говорил, что должен связаться с Даниилом Евгеньевичем как представителем МВД. Ждать пришлось более получаса. Бандиты успели ранить еще четверых сотрудников правоохранительных органов, причем двоих — тяжело.
Ухнул миномет. Засвистели разлетающиеся кирпичи. Запахло гарью. Из дома уже не стреляли. Альфовцы короткими пробежками двинулись к развороченным стенам.
Вдруг из развалин полетела автоматная очередь. Спецназовцы отпрянули, затаились. Старший послал группу в обход. Рванули гранаты. Наступила тишина.