Среди кирпичей и бревен появились две фигуры. Альфовцы хотели было открыть огонь, но поняли, что это всего лишь бомжи. На бойцов двигались растрепанные мужчина и женщина, оба тащили хозяйственные сумки со своими нехитрыми пожитками. Оказалось, что бомжи отсиживались в подвале, а террористы ничего о них не знали. И хорошо! Если бы знали и взяли в заложники, операция затянулась бы, приехали бы журналисты с камерами и диктофонами.
Бомжи предъявили замусоленные паспорта. У мужчины не оказалось московской регистрации. Появился еще один бомж. Полная женщина прикрывала лицо платком. Кажется, она что-то хотела сказать, но изо рта вылетали одни лишь нечленораздельные звуки. Всех троих затолкали в автозак и повезли в приемник.
В джипе нашли двадцать пять килограммов пластита. Если бы рядом рванула граната, бензоколонку вместе с людьми стерло бы с лица земли.
Можно было считать, что операция прошла успешно. Спецназовцы и эмвэдэшники поздравляли друг друга.
Наконец позвонил Даниил Евгеньевич собственной персоной.
— Как дела? — Голос был веселый. Значит, встреча с Сафьяновым прошла удачно. Ну и слава богу. Степанов вздохнул с облегчением. Это было для него важнее, чем ликвидация террористов. Степанов с улыбкой бросил Битневу ключи от джипа:
— Держи. Будешь хранителем взрывчатки.
— Да почему же я?
— Ты же раненый, больше ни на что не годишься.
Генерал ФСБ порекомендовал вести машину осторожно. Пресса так и не появилась, и это обстоятельство радовало Степанова и всех остальных.
А Даниил Евгеньевич и Сафьянов решили все-таки сделать смерть певицы Томской достоянием общественности. Теперь уже не было смысла скрывать ее кончину. Степанову и Битневу велено было разработать следующую версию: известная вокалистка Галина Томская после вечернего спектакля внезапно почувствовала себя плохо. Тотчас вызвали «неотложку». В «Склифе» поставили роковой диагноз: нарушение мозгового кровообращения. Врачи долго боролись за ее жизнь, но Томская все же скончалась от инсульта. Степанов и Битнев, да и Даниил Евгеньевич были совершенно уверены в том, что врачи их не подведут и все тайны сохранят. За молчание Грубера и Книгина также можно было ручаться. Тимошенков свое заявление забрал. Видеокассеты были так обработаны, что ни о чем уже свидетельствовать не могли. Правда, оставался еще известный только Степанову микро-план, но веским доказательством эти кадры служить не могли, скорее лишь слабой путеводной нитью. О привидении вообще речи не было. Антон не объявлялся, его и не искали. Юпитер был уверен, что сын Томской все-таки появится на ее похоронах. Большой театр с честью прошел испытания. Газе- ты скорбели о безвременной кончине солистки.
Вскоре состоялось официальное прощание с Томской. Гроб был установлен в ритуальном зале ЦКБ, где обычно проходили траурные VIР-церемонии. Труп привезли из больницы. Почти никто, кроме нескольких заинтересованных лиц, не знал, что какое-то время известная певица числилась Людмилой Федоровной Петровой. Лицо умершей было тщательно загримировано, щеки задрапированы шарфом. После официального прощания толпа переместилась на Ваганьковское кладбище. Все было как обычно: речи, венки. Царедворский перечислял заслуги певицы, говорил о ее роли в современной российской культуре. В толпе шептались, злорадно припоминая, что при жизни примадонна не жаловала Царедворского, относилась к нему насмешливо, а порою даже и грубо. Говорили, что Томская намеревалась попросту выжить из Большого Скромного и Царедворского.
Сафьянов сказал о доброжелательности певицы, о ее щедрости и бескорыстии. Его выступление также сопровождалось шушуканьем, судачили о его возможной отставке.
Величаева непрерывно вытирала глаза уголком носового платка. Тимошенков тоже плакал, и, кажется, искренне. Что же касается Байкова, Грушевой и Молочковой, то они, конечно, притворялись огорченными. Грубер и Книгин застыли с постными лицами.
Грибанов молчал. Бухгалтер Елена Ланина рыдала, причитала, бросалась на гроб. Виталик был совершенно пьян, подошел было к гробу, но пошатнулся, махнул рукой и пропал в толпе. Антон не появлялся.
К Степанову подошел Овчинников под руку с неразлучной Амалией.
— Завидую, — начал бывший банкир, — завидую Галине Николаевне. Меня-то уж ни за какие деньги не похоронят ни на Ваганьковском, ни на Новодевичьем.
— Кто знает, может, еще и заслужите, — загадочно отвечал следователь.
— Где там! — Овчинников махнул беспечно рукой. Затем, подхватив под руку свою Амалию, направился к гробу.
Степанов также принялся пробираться в толпе, протискиваться поближе. Вдруг что-то словно бы ударило Василия Никитича в грудь, прямо в сердце. Он почувствовал, что среди притворного горя находится чье-то искреннее отчаяние. Следователь оглянулся и увидел Антона, едва сдерживающего рыдания. Юпитер придерживал друга за локоть и казался растерянным. Антон остановился у гроба и замер, не отрывая отчаянного взгляда от лица мертвой.
— Вы... вы никогда не любили, — повторял он сквозь слезы. — Вы всегда врали, вы и сейчас врете, врете! А я... я... Я — такой же, как мама, я умею любить и ненавидеть. — Он наклонился к мертвой матери и хотел поцеловать покойницу в лоб, но внезапно резко отшатнулся. Впрочем, никто не обратил внимания на замешательство молодого человека.
Гроб понесли. Ланина и Виталик взяли Антона под руки. Овчинников и Степанов снова оказались рядом.
— Ну вот, теперь Антон — богач, — произнес бывший банкир с неуместной игривостью.
— И что, много ему достанется? — спросил следователь хмуро, досадуя на себя за то, что уподобляется Овчинникову.
— За квартиру расплатится, — уверенно ответил Григорий Александрович, — если, конечно, не проиграет деньги.
Между тем сына Томской окружили дотошные журналисты. Но Антон явно не желал говорить. Степанов подошел к нему и тихо и участливо произнес:
— Пойдемте со мной, они оставят вас в покое.
Антон и Юпитер покорно последовали за Степановым. Он представился молодым людям. Юпитер показался ему нервным и каким-то слишком растерянным. Степанов пригласил Антона в свою машину. Конечно, воспользоваться милицейским транспортом было нельзя, это вызвало бы среди собравшейся публики неуместный интерес. Тем не менее кто-то из журналистов успел сфотографировать садящегося в машину следователя сына Томской. Вдруг торопливо прошел Сафьянов, как всегда сопровождаемый свитой.
Степанов взялся за руль. Машина тронулась. Антон сидел рядом со следователем, по-детски положив руки на колени.
— Примите мои соболезнования, — начал Степанов.
Антон всхлипнул.
— Я бы вам посоветовал рассказать мне все, — следователь старался, чтобы голос его звучал помягче.
— Вам, наверно, Вера Молочкова говорила... — В голосе молодого человека все еще звучали слезы.
— Допустим.
— Я не хотел убивать мать. Я всего лишь хотел попугать ее. Оружие купил мой приятель, Юпитер. Я потренировался. Мне нужны были деньги, требовалось внести взнос за квартиру.
— А у своего товарища вы не могли попросить?
— У Юпитера? Это бесполезно, у него вообще нет денег.
— Значит, деньги за квартиру вносили только вы?
— Нет, вначале и он тоже. Но он ведь сирота. Пока жив был его дядя, Юпитер получал от него кое-какие средства, но когда дядя умер, парень остался на бобах. Теперь он фактически живет за мой счет. Но он все же славный.
— А могут ли у него еще появиться деньги?
— Вполне возможно. Он ведь очень перспективный балетный танцор.
Степанов подумал, что Антон так же, в сущности, доверчив и непрактичен, как и его покойная мать. Следователь припомнил, как Юпитер снимал с помощью камеры спектакль, после которого и произошло убийство.
— Ну, и каким же образом вы намеревались испугать мать?
— Я сначала вовсе не хотел пугать ее.
Но она сказала, что денег ни за что не даст. Я разозлился и стал упрекать ее в пьянстве. Слово за слово, я выстрелил. Но я уверен, что оба моих выстрела были холостыми.
— Действительно уверены?
— Да, конечно.
— Вы посмотрели, где стояла метка на барабане? Вдруг кто-то перевернул барабан или барабан случайно сам перевернулся и потому оба выстрела получились боевыми?
— Нет, нет, мать упала просто от страха. Она не была ранена.
— Да, какое-то время после вашего нападения Галина Николаевна была жива, но при падении она сильно ушиблась, а кроме того, ваш поступок спровоцировал кое-кого... — Степанов не договорил. Антон смотрел на него во все глаза. Следователю было жаль парнишку. Вдруг зазвонил мобильник Василия Никитича.
— Извините, — сказал Степанов Антону. Звонил Даниил Евгеньевич.
— Антона нужно оставить в покое. И вернись на кладбище. И еще вот что: к тебе будет деликатное поручение.
Степанов досадовал. Кто успел донести? Битнев? Овчинников? Неужели красотка Амалия? Кто-то из работников театра? Молочкова? Грушева? Кто-нибудь из людей Сафьянова?
Собравшиеся на похороны уже начали расходиться. Степанов увидел Виталика и подружек, Молочкову и Грушеву. Антон вытер глаза мятым носовым платком. И вдруг спросил почти задиристо:
— Что вы сделали с матерью? Зачем кольцо сняли?
— Какое кольцо?
— Когда отец и мать поженились, купили обручальные кольца. Мама свое никогда не снимала, а отец свое кольцо где- то посеял, в каком-то санатории. Потом они развелись. Я слышал, что потерять обручальное кольцо — дурная примета.
Вот оно что! Но Степанов не помнил, было ли кольцо на пальце у одной из женщин в палате реанимации. А все Даниил Евгеньевич виноват: то терзает звонками, то приказывает, то отменяет собственные приказы, то какие-то непонятные деликатные поручения выдумывает...
— Антон, а тогда, в театре, кольцо было на пальце матери?
— Я же говорил: мать кольцо никогда не снимала. Она даже в шутку называла себя окольцованной птицей. Кто снял кольцо?
— Такое бывает. Некоторые санитары в моргах...
— Я убил бы этого санитара!