Впрочем, улучшение здоровья больной было временным. Врачи в итоге оказались правы. Жена Сафьянова умерла. Многие обратили внимание на присутствие Томской на похоронах. Она стояла рядом с безутешным вдовцом и что-то говорила ему участливо и доверительно. Вскоре Сафьянова уже можно было встретить в Большом почти каждый вечер. Положение Томской в театре весьма упрочилось. Директор советовался с ней о приглашении новых режиссеров, о репертуаре и гастрольной политике. Она даже утверждала певцов на роли...
Степанов пристально смотрел на Скромного. Тот вздохнул, налил воды из графина в граненый стакан и выпил половину.
— Я многим обязан Томской! Я фактически ее должник. Это ведь благодаря ей я близко познакомился с Михаилом Михайловичем! Но поймите, я всегда действовал в интересах театра!..
Большой театр поддерживался материально не только правительством, а и частным капиталом. Отечественные предприниматели составили Попечительский совет. Еще бы! Ведь в прессе постоянно писали о необходимости денежных вливаний в российскую культуру! Сам президент во время встречи с олигархами заметил, что следует обратить серьезное внимание именно на Большой театр! Это замечание главы государства было воспринято фактически как приказ! Волей-неволей современные российские буржуа теперь регулярно поддерживали главный театр страны крупными денежными взносами. Этот процесс контролировался председателем Попечительского совета. Именно таким председателем сделался теперь Григорий Александрович Овчинников. Но бизнесмены, наделенные в избытке деловой хваткой, всячески пытались превратить Большой театр в коммерческое предприятие. Это, конечно же, предполагало активное вмешательство председателя во внутренние дела труппы, то есть в гастрольную и репертуарную политику...
— Но все-таки, — настаивал Степанов, — с кем Томская особенно конфликтовала?
Скромный помялся, но вынужден был признать, что с женской половиной труппы певица ссорилась регулярно...
— Я доверяю вам, Василий Никитич! — повторял Скромный. — Поэтому я с вами откровенен, предельно откровенен! Томская заметила, что к Сафьянову проявляет активный интерес балерина Молочкова. Начались ссоры, придирки. Однажды я слышал, как Молочкова сказала, что — представьте себе! — с удовольствием накормит солистку толченым стеклом! Ну и Томская, разумеется, не оставалась в долгу! А вы Купаву помните?
— Какую Купаву? — спросил Степанов. Но вдруг вспомнил: — Ах да, это подруга Снегурочки...
— Подруга, подруга! Грушева поет эту подругу. Ну так вот, Томская отбила у Грушевой Байкова! Поехала на гастроли. Так сказать, турне на двоих!.. Ха-ха!.. Он ей, то есть Галине, скоро надоел. Она его бросила. А у Грушевой с ним уже больше не сложилось. И Байков обиделся...
Оказалось, Томская настаивала на преобладании в репертуаре опер, и причем таких опер, где в главных женских партиях блистало бы ее сопрано. И конечно, из-за этого она в последнее время ссорилась с дирекцией. Между тем солистка старела, голос ее слабел, а тут еще и злоупотребление алкоголем! Томская нападала на главного дирижера, уверяя всех, что он нарочно дирижирует так, чтобы все огрехи ее пения были на виду!
То и дело она грызлась со своей теткой, Еленой Ланиной, главным бухгалтером театра. «Разве это деньги? Это же копейки!» — кричала Томская, хотя в театре никому не платили столько, сколько ей!..
Степанов понял, что на самом деле Скромный ненавидит Томскую. Что ж! Значит, и он мог быть замешан в ее внезапном исчезновении. В исчезновении или в убийстве?!
Вдруг оба вздрогнули. Попугай, выпорхнув в очередной раз из клетки, хрипло выкрикнул:
— Томская мертва! Томская мертва!..
Директору с трудом удалось схватить упрямую птицу и водворить назад. Степанов расслышал бормотание Скромного:
— Дура!.. Дура!.. Глупая птица!..
Директор стоял, раскрасневшийся, удерживая клетку с большой птицей обеими руками. Наконец он произнес:
— Я... Я унесу... — Он выставил вперед подбородок, указывая на клетку.
—Конечно, конечно! — поддакнул Степанов. Он был совершенно растерян.
Но когда Скромный покинул кабинет, Степанов пришел в себя и облегченно вздохнул. Вообще-то ему совсем не хотелось, чтобы Скромный присутствовал на допросах.
Вошел Байков. Полноватый блондин, это он пел в «Снегурочке» Леля, партию, предназначенную для женского голоса. Войдя, Байков тотчас посмотрел на свои наручные часы, показывая следователю, что спешит.
— Нет, нет! — говорил Байков. — Я ничего не видел и ничего не знаю. Конечно, Томская и Величаева — великие певицы, но... я ничего не знаю!..
— Я был в тот вечер в Большом, — проговорил Степанов. — Мне показалось, что Галина Томская, уже когда выходили на поклоны, почувствовала себя плохо. Она, кажется, покачнулась, ее подхватили под руки...
— Да, Томская была не в форме, — признал Байков. — Ей и вправду стало нехорошо...
Степанов покраснел. Вот оно что! На самом деле Томская пела плохо! «А нам-то с Машкой представлялось, будто она поет великолепно! Эх, дремучие мы!..»
После Байкова в кабинет вошла Елена Ланина, главный бухгалтер. Она тотчас расплакалась и принялась сморкаться в кружевной платочек:
— Я же в отпуске была... Меня специально вызвали!.. Бедная Галочка!.. Я столько для нее сделала! Это ведь благодаря мне ее взяли в Большой! А она... Если бы вы знали, сколько я от нее вытерпела! Придирки, скандалы!..
— Ну а кто, по-вашему, мог?..
— Кто мог? Да это Настька ее угробила!
— Какая Настька?
— Величаева Анастасия Макаровна! — Елена Ланина поджала губы.
— То есть вы хотите сказать...
— Да, да!.. — Ланина тотчас угадала, о чем желает спросить следователь. — Конечно, теперь все партии Галины перейдут к Величаевой!
Что ж, повод для устранения соперницы вполне достаточный!
— И что, — осторожно начал Степанов, — во всех театрах так, как у вас?
— Ой, не говорите, везде крысятник!
— Но не везде же убивают за роли.
С этим отчаянным утверждением Ланина охотно согласилась. Прощалась она со следователем тепло:
— И если я вам понадоблюсь, не стесняйтесь, вызывайте в любое время.
После главного бухгалтера перед Степановым предстал главный режиссер театра Артемий Ефимович Царедворский. Он при ближайшем рассмотрении оказался суматошным старикашкой. Его седая голова то и дело подергивалась.
Царедворский с опаской поглядывал на Степанова, явно ожидая какого-нибудь коварного вопроса. Но следователь спрашивал о гастролях, об особенностях начисления зарплаты членам труппы. Эти вопросы вовсе не казались главному режиссеру коварными. Он даже разговорился, отвечал охотно и, кажется, откровенно. Однако знал на удивление мало. В особенности когда речь заходила об оплате гастрольных поездок. Впрочем, деньги — ясное дело! — не могли не интересовать его. Он также рассказал, что Молочкова и Томская часто ссорились...
— Да, вот еще! Молочкова часто ссорилась и с певицей Грушевой.
Но интересный разговор о ссорах певиц и балерин так и не состоялся. Ужасные крики в коридоре заставили беседующих выскочить из кабинета. Произошло несчастье. Из старого здания в административный корпус путь пролегал через подвальное помещение, где под потолком были укреплены ремонтные балки. Одна из них сорвалась и упала прямо на директора Скромного. Теперь он распластался на полу. Срочно вызвали «неотложку».
Степанов осмотрел место происшествия. Над балками находился строительный помост. Человек, из-за действий которого и рухнуло бревно, вполне мог притаиться там. Но гадать не стоило. И Степанов срочно вызвал бригаду криминалистов. Бригада оказалась на выезде. Надо было ждать.
Сцена одиннадцатая
Скромного несли на носилках в машину «неотложки». Его белая холеная рука свесилась вниз и слабо покачивалась. Губы несчастного директора дрожали. Казалось, он силился что-то прошептать, но только хрипел.
Кто-то тронул следователя за плечо. Степанов оглянулся. Рядом с ним стоял молодой человек, помощник врача Грубера.
— Я тут прибежал... — начал молодой медик. — У нас в поликлинике уже все знают! Нам позвонили... А вообще-то я хотел бы поговорить с вами! — вдруг выпалил он.
— Но я вызвал людей, сейчас приедет криминальная бригада, — возразил Степанов. Ему внезапно почудилось, будто кто-то пристально взглянул на него, посмотрел со спины. Степанов обернулся. Позади курил охранник, тот самый, который передал ему кассеты. Да, именно тот.
Следователь вернулся к директорскому кабинету. У двери взволнованно расхаживал главный дирижер Борис Семенович Грибаков. Он мерил паркет быстрыми шагами, заложив руки за спину. Неподалеку замерли у окна Грушева и Молочкова, поглядывая то на Грибакова, то на Степанова. Молочкова кокетливо покачала головой, всем своим видом желая показать, что ей некогда!
Степанов пропустил Грибакова в кабинет и прикрыл за собой дверь. Первый вопрос, заданный им дирижеру, касался именно Грушевой и Молочковой.
— Как эти красавицы ладят друг с другом?
— Они терпеть друг друга не могут, — коротко и ясно ответил Грибаков.
— Но сейчас они так мирно беседуют.
— Это одна видимость. На самом деле они постоянно грызутся между собой.
— Что же они не поделили?
— Не «что», а «кого». Такой человек у нас только один, — Грибаков выразительно поднял глаза.
— Вы сказали об отношениях Молочковой и Грушевой, что их мирное общение — одна лишь видимость. И много у вас в театре таких видимостей?
— В театре все — одна лишь видимость, — категорично заявил дирижер. — Театр — это же сумасшедший дом. Теперь вот хотя бы Скромный вне игры. И хорошо, что ему балкой по башке попало.
— Вы немного жестоки.
— Вовсе нет. Помните эти строки: «Вакансии как раз открыты. Иных уж нет, другие перебиты»? — Грибаков хлопнул ладонью по столу. — Наш театр застоялся, как добрый конь. Театру, как свежий воздух, необходимы перемены. И теперь, когда не будет Скромного и Томской, эти перемены наконец-то произойдут.