– Благодаря ему вы могли увидеть колдовские чары в лунном свете, падающем на осколки мрамора тысячелетней давности, – продолжил Якуб, вертя в руках бокал. – Он умел оживить события и смех прошлого, как будто те никуда не исчезали, просто люди не обладали нужной чувствительностью, чтобы их заметить.
Он помогал им увидеть краски мира, услышать музыку ветра в песках пустыни. Запахи земли и сточных канав, мухи на мусорных кучах, москиты – все это было лишь дыханием жизни.
– А Аеша? – спросил Питт, хотя уже догадывался, каким будет ответ.
– О, она любила Александра Гали, – ответил Якуб и слегка скривил рот. – Она была молода, и ее честь была ей дорога. Она также любила свою страну, ее историю, идеи, ее народ. Но она ненавидела бедность, которая держала людей в невежестве, хотя они могли бы научиться читать и писать, а также в болезнях, хотя они могли быть здоровыми.
Якуб умолк. Питт ждал. По выражению лица Якуба, по печали в его глазах он понял: это лишь начало истории. Между тем, справившись со своими чувствами, чтобы они не слишком отражались на его лице, Якуб заговорил снова.
– Это был человек бесконечных возможностей, – тихо произнес он. – Он наверняка вернул бы Египту и независимость, и самостоятельность в финансовых вопросах. Но у него был один недостаток. Он слишком любил свою семью.
Он дал своим сыновьям и братьям власть, но те обратили ее на собственное обогащение. Сам он предпочитал возвышенную духовную и интеллектуальную пищу, но был слишком слаб, чтобы в чем-то ограничивать своих близких. Лидеры должны быть готовы к одиночеству. Он же не был к нему готов.
Якуб глубоко вздохнул, повертел в руках бокал, как будто хотел сделать еще глоток, но поставил на место. Чувствовалось в его лице напряжение, старая, незалеченная боль.
– Аеша любила его, он же ее предал – ее и свой народ. Не знаю, любила ли она после этого по-настоящему хоть одного мужчину. Например, этого Райерсона? – Якуб посмотрел Питту в лицо. – Или он тоже предаст ее?
Не потому ли она отказалась разговаривать с полицией, подумал Питт. Просто вся онемела, ожидая, что история повторится вновь.
– Ее или свой собственный народ? – спросил он.
В глазах Якуба промелькнуло понимание.
– Вы имеете в виду хлопок? Мол, она приехала в Лондон затем, чтобы убедить его разрешить нам прясть наш собственный хлопок, а не отправлять его на прядильные фабрики Манчестера, где на нем зарабатывают деньги не мы, а британские рабочие? Очень может быть. Это было бы в ее духе.
– В таком случае она просила его сделать выбор между Египтом и Англией, – заметил Питт. – И любое принятое им решение означало бы предательство.
– Да, именно так. – Якуб поджал губы. – Простила бы она его за это, я не знаю. – Якуб снова взял в руки бокал. – Больше я вам ничего сказать не могу. Ведите дальнейшие поиски, если хотите, но вы увидите, что я сказал вам правду.
– А лейтенант Ловат?
Якуб махнул рукой.
– Ничего существенного. Он влюбился в нее, и, пока заживали ее сердечные раны, она, возможно, не имела ничего против. Но это длилось недолго, всего несколько месяцев. Он получил приказ вернуться в Англию. Думаю, к тому времени она вздохнула с облегчением. Возможно, и он тоже. Вряд ли бы он женился на представительнице иного класса и положения.
– Вам что-то про него известно?
– Нет, но вы можете поспрашивать среди британских военных. Их здесь немало.
Питт ничего не ответил. Он очень остро ощущал британское присутствие, причем не только военных, но и гражданских лиц в местной администрации. Да что там, повсюду! Египет не был колонией, хотя со стороны могло показаться, что так оно и есть. И если Аеша Захари мечтала освободить свою страну от иностранного господства, он прекрасно ее понимал.
Неужели именно это привело ее в Лондон? Не столько желание устроить собственную жизнь, а желание помочь своему народу? Но если это так, выходит, она намеренно завязала дружбу с Райерсоном как с человеком, способным помочь ей в осуществлении ее замыслов – при условии, конечно, что она убедит его это сделать?
Но как она намеревалась этого добиться? Сколь глубоко он ни любил ее, вряд ли бы ради нее он пошел наперекор политике правительства. Более того, из слов Якуба Питт сделал вывод, что, поступи так Райерсон, он удостоился бы от нее только презрения.
Но какое значение это имело бы для нее? Разве только в том случае, если она его любила. Но любила ли? Что, если она влюбилась в Райерсона неожиданно для самой себя и теперь для нее это был не просто патриотический долг, но нечто личное?
Или же она планировала шантажировать его, и убийство Ловата было частью ее плана, который, к сожалению, провалился? Ее арестовали, и теперь она, по всей вероятности, уже признана виновной? На что она надеялась, на что рассчитывала? Обещала Райерсону, что не предаст его, и давила на него с тем, чтобы он предоставит Египту большую автономию?
Или же ее целью было опозорить его, чтобы на его место поставили кого-то другого, более сговорчивого, кто согласился бы платить за хлопок запрашиваемую Египтом цену?
Нет, это полная бессмыслица. Никакой министр не пойдет на уступки Египту, если только на этот шаг его не подтолкнут гораздо более серьезные причины, нежели любовь или скандал. Его просто заменят кем-то более твердым, менее уступчивым.
Питт допил вино и поблагодарил Якуба. Вокруг них звенел смех, стоял гул голосов. Будучи не в состоянии придумать новые вопросы, он заговорил о богатой, полной событий истории Александрии.
Когда на следующее утро Питт сидел за завтраком, посыльный доставил ему записку от Тренчарда. Тот интересовался, как его дела и не требуется ли ему еще какая-то помощь. Записка также содержала приглашение составить Тренчарду компанию за ланчем, после чего тот с радостью покажет ему менее известные достопримечательности города.
Питт попросил лист бумаги и, написав ответ, в котором принимал приглашение, вручил его посыльному, после чего продолжил превосходный завтрак, состоявший из хлеба, фруктов и рыбы. Он постепенно привык к экзотической пище и получал от нее удовольствие.
Часть утра он провел в английской библиотеке, читая все, что смог найти, о восстании Ораби, и выискивая глазами любое упоминание политика по имени Гали. Страсть и предательство так увлекли его, что он едва не опоздал на ланч с Тренчардом, прибыв в консульство за считаные минуты до полудня.
Тренчард никак это не прокомментировал. С улыбкой поднявшись с кресла, он радушно приветствовал гостя.
– Я рад, что вы пришли, – тепло произнес он, окидывая Питта взглядом с головы до ног. На сей раз тот был в светлой хлопчатобумажной рубашке и брюках, его лицо и руки уже тронул загар.
– Похоже, вы уже освоились… не считая нескольких укусов москитов, – заметил он.
– Отчасти, – согласился Питт. – Этот город можно исследовать целый год и все равно затронуть лишь самый верхний, поверхностный его слой.
Что-то в лице Тренчарда как будто смягчилось – линия рта сделалась менее резкой, взгляд вспыхнул искренней теплотой.
– Похоже, Египет пленил вас, – произнес он с видимым удовольствием. – А ведь вы еще не были в Каире и не плавали вверх по Нилу. Как жаль, что ваши поиски не привели вас в Гелиополис, или к гробницам калифов, или в окаменевший лес. Но вы бы не смогли уехать так далеко, не посетив сначала пирамиды в Гизе, не увидев сфинкса, и не успокоились бы, пока не увидели бы пирамиды Абукира и Саккары, руины Мемфиса. – Тренчард слегка покачал головой, как будто только ему одному известной, любимой шутке. – А потом ничто на этой земле не удержало бы вас, и вы продолжили ваш путь к грандиозным и древним руинам – Фивам и Карнакскому храму. Это нужно видеть. Воображение здесь бессильно. – Говоря это, он сверлил Питта глазами. – Поверьте мне, любой западный человек не в состоянии представить себе их величие, их грандиозные масштабы! – Тренчард не стал ждать, что скажет по этому поводу Питт. Застыв, словно статуя, посередине своего кабинета, он как будто не замечал ни современную мебель, ни груды дипломатических бумаг на рабочем столе. Его внутренний взор был устремлен в бесконечность, туда, где раскинулись не ведающие бега времени пески.
Питт не прерывал его. Его собственное мнение не требовалось.
– А потом дальше на юг, к Луксору, – продолжал Тренчард. – Обязательно пересеките реку на рассвете. Такой красоты вы не видели ни разу в жизни: восход над пустыней, когда первые лучи солнца скользят по водной поверхности. Оттуда рукой подать до Долины Царей, где-то около четырех миль. Если ехать на быстром верблюде, то можно увидеть, как солнце встает над гробницами фараонов, чьи отцы правили Египтом за четыре тысячи лет до рождества Христова. Они были древними еще до того, как Авраам пришел из Ура Халдейского. Вы представляете, что это значит, инспектор Питт? – не без вызова спросил Тренчард. – По сравнению с ними Британская империя, в которой никогда не садится солнце, родилась всего пять минут назад. – Внезапно он остановился и глубоко вздохнул. – Знаю, у вас на это просто нет времени… Да и Наррэуэй не оплатит такие расходы. Простите. Я не сомневаюсь, что ваш нынешний отель вас устраивает и вы как порядочный человек в первую очередь исполняете свой долг.
Питт улыбнулся.
– Долг не мешает мне узнавать что-то новое из истории Египта, как и продолжить изучение истории Аеши Захари в Каире. Правда, мне пока не подвернулся повод, однако я не перестаю его искать.
Тренчард рассмеялся и повел Питта за собой прочь из консульства. Выйдя на улицу, они прошли небольшое расстояние по многолюдной улице в направлении, где Питт до этого еще не был. Он поймал себя на том, что невольно любуется причудливыми фасадами, украшенными изящной, похожей на кружево каменной резьбой, крытыми балконами с каменными колоннами. На одном из таких балконов, укрывшись от зноя, на бирюзовых с золотой вышивкой подушках восседала группа пожилых мужчин – увлеченно беседуя и лакомясь лепешками, фруктами и финиками. Они едва посмотрели на двоих англичан. В их глазах вспыхнули презрение и ненависть, но они тотчас постарались их скрыть. За их спинами грузный мужчина с кожей почти такой же черной, как и его борода, одетый в просторные шаровары, перехваченные чуть ниже колен, похоже, прислуживал им за трапезой. Вокруг летали голуби, а высокая, с узким горлом ваза была полна душистых роз. Питт подумал, что точно такую картину можно было увидеть здесь и тысячу лет назад.