Питт оттянул простыню, чтобы посмотреть на торс покойника. Грудь эль-Абда была в синяках и ссадинах, как будто он несколько раз ударился обо что-то твердое, а что-то острое или шершавое в нескольких местах содрало с него кожу. Питт вернул на место простыню и отвернулся.
– Кто-то уже выразил готовность предать его земле по обычаям его веры? – спросил он.
Макдейд удивленно поднял брови.
– Никто не обратился за телом?
– Насколько мне известно, пока никто. Думаю, суд решит, что это он стрелял в лейтенанта Ловата.
Макдейд покачал головой, и его многочисленные подбородки затряслись.
– Вы говорите, будто не сомневаетесь, что так и есть, – заметил он.
– Верно, не сомневаюсь, – ответил Питт. – Но я не уверен, что это вся правда. Благодарю вас, – закончил он разговор и повернулся, чтобы уйти. Почему-то в обществе Макдейда он чувствовал себя неуютно. Наверное, потому, что тот слишком наблюдательный. К тому же Питт хотел еще раз поговорить с представителями речной полиции о том, где именно было найдено тело, в каком состоянии была одежда эль-Абда, а также точный график прилива и отлива вчерашней ночью. Время смерти было крайне важно. Более того, в данный момент этот вопрос затмил собой все остальное в его голове.
Спустя два часа, без четверти девять, у него имелись все ответы. Он стоял на набережной Темзы, под порывистым ветром. Полы пальто хлопали вокруг его ног, шарф то и дело разматывался на шее. Он смотрел на стремительно текшую мимо него воду, которую ветер гнал со стороны моря. Пенистая поверхность реки была сплошь усеяна лодками, пароходами, баржами, одинокими прогулочными судами с полудюжиной пассажиров на палубе.
Тарик эль-Абд умер между часом ночи и пятью часами утра. Точнее никто сказать не мог. В это время большинство людей были дома, в постели. Питт мог легко доказать, что ночью он был дома, ведь Шарлотта всегда просыпалась на любой шорох. Человек, живший один, сказать о себе такого не мог.
Он поймал себя на том, как мало он знает о личной жизни Наррэуэя. Почему-то раньше он об этом даже не задумывался. Более того, он практически ничего не знал о его прошлом, семье, убеждениях. Его личная жизнь была тайной за семью печатями. Единственное, в чем Питт не сомневался, – так это что Наррэуэй всем сердцем предан своему делу и целям, которым служил. Кроме того, между ним и Райерсоном были личные отношения, отчего он принимал случившееся так близко к сердцу и, несмотря ни на что, отказывался его осуждать. Именно это сейчас грызло Питта изнутри тупой, но настойчивой болью, на которую он больше не мог не обращать внимания. Вопрос стоял так: сейчас или никогда. Завтра суд возобновит работу, так что времени у него в обрез. Главное, застать Наррэуэя дома.
Питт встретил его на пороге дома. Как обычно, одетый в свой безукоризненно сшитый темно-серый костюм, Наррэуэй резко остановился. Он был бледен, глаза – широко раскрыты.
– В чем дело? – хрипло спросил он, переводя дыхание.
Питт еще ни разу его не ослушался, ни разу не поставил под сомнение его слова или приказ, отдавая себе отчет в том, что зависит от Наррэуэя, причем не только в том, что касалось его работы в Особой службе. Более того, он был искренне благодарен ему за его советы и защиту, пока он сам лишь овладевал новым для него мастерством. Увы, владевшие им в данный момент эмоции вынудили его отбросить прочь все соображения на этот счет.
– Входите! – резко бросил он.
Ветер дул холодный и пронизывающий; как будто этого было мало, накрапывал мелкий дождь. Лицо Наррэуэя сделалось каменным.
– Надеюсь, это что-то важное, Питт, – сказал он наконец, взяв себя в руки, и его глаза вновь приобрели стальной блеск.
– Безусловно, – процедил сквозь зубы Питт. Возможно, с его стороны было куда разумнее высказать все прямо здесь, на пороге. Он осознал это, когда вслед за Наррэуэем шагнул в дом и услышал, как за ним закрылась дверь.
Наррэуэй по коридору привел его в кабинет, где резко повернулся к нему лицом.
– Итак? – произнес он. – В вашем распоряжении десять минут. После чего я уйду, независимо от того, закончили вы свой рассказ или нет. Заседание суда возобновляется в десять. Я должен быть там. – В утреннем свете, который лился в огромное окно, его бледное лицо имело пепельный оттенок. Вокруг глаз и рта залегли резкие морщины – следствие напряжения и бессонных ночей.
– Но ведь новый свидетель по делу мертв, – ответил Питт. – Теперь никто не поведает миру об истинных мотивах Аеши. Самоубийство эль-Абда говорит само за себя.
– Почти никто, – коротко согласился Наррэуэй. – Тем не менее я должен присутствовать при оправдании обвиняемых. Так чего вы хотите, Питт?
– Что заставляет вас думать, что эль-Абд совершил самоубийство? – спросил Питт. В эти мгновения он мечтал быть где угодно, но только не здесь. – Ведь ему до победы оставался всего один шаг.
– Мы знали, что убийца – он, – произнес Наррэуэй. Правда, в его голосе промелькнула тень сомнения, которую мог заметить только Питт.
Он, не веря своим ушам, посмотрел на Наррэуэя.
– И он испугался? Внезапно? Испугался чего? Что мы арестуем его по пути в суд и не дадим ему выступить там в качестве свидетеля?
Наррэуэй медленно набрал полную грудь воздуха и так же медленно выдохнул.
– К чему вы клоните, Питт? Сейчас не время для игр.
Если он не скажет этого прямо сейчас, момент будет окончательно упущен, и тогда Питта до конца его дней будут терзать сомнения.
– Как удобно для нас! – ответил он. – Теперь можно спать спокойно. Ведь Суэц остался в наших руках. – Он, не мигая, смотрел на Наррэуэя.
Лицо Наррэуэя стало мертвенно-бледным.
– Возможно, – согласился он, однако по его лицу промелькнула тень.
– Почему эль-Абд это сделал? – спросил Питт.
– Не знаю. Это полная бессмыслица, – признал Наррэуэй, по-прежнему стоя как вкопанный посреди кабинета.
– Если бы мне… – произнес Питт. – Или вам…
Наконец до Наррэуэя дошло. От его лица отлила последняя капля крови, отчего его кожа сделалась серой, как бумага.
– Боже милостивый! Вы считаете, что я убил эль-Абда?
– А разве нет?
– Нет, – быстро ответил Наррэуэй. – Я его не убивал.
Он не стал задавать Питту тот же вопрос, ибо уже знал ответ. Знал он и то, что Питт спрашивает его искренне и что ему больно это делать. Но шевельнувшееся в его груди сомнение заставило его заговорить.
– Его убили?
– Вы уверены, что его убили?
– Не на все сто процентов, но полагаю, что да, – ответил Питт. – Это было сделано весьма умело, я бы сказал, мастерски. Невозможно определить, когда эль-Абд получил травмы – до или после смерти, ударил его кто-то или же он сам, падая, случайно ударился, или же его задело проходившее мимо судно. Невозможно ничего доказать.
По лицу Наррэуэя вновь промелькнула тень.
– Но кому понадобилось его убивать и почему?
– Думаю, это сделал тот, кто знал о резне, – предположил Питт. – Кто был готов пойти на что угодно, даже на преступление, лишь бы отправить Райерсона на виселицу и не допустить, чтобы правда всплыла. Ибо это дорого бы стоило ему самому.
Наррэуэй был искренне ошарашен.
– Вы так считаете? – спросил он надтреснутым от удивления голосом. – Что я хочу видеть Райерсона в петле?
– Нет, я так не думаю, – честно признался Питт. – Думаю, вам это самому неприятно. Думаю, вас терзает вина. Но вы скорее отправите его на эшафот, чем позволите правде получить огласку, ибо в этом случае мы теряем Египет.
Наррэуэй ничего не ответил. Молчание повисло между ними, словно бездонная, темная пропасть.
– Не тратьте понапрасну мое время, – произнес Питт, делая шаг к двери и отрезая Наррэуэю к ней путь. В его планы не входило применять физическую силу. Более того, он не был уверен, что он на нее способен. Пусть Наррэуэй легче и ниже его ростом, однако он поджар и, возможно, искушен в способах самообороны, которые ему самому неизвестны. Возможно, даже вооружен.
Тем не менее Питт поклялся себе, что не сдвинется с места, пока не получит ответ. Им владели чувства, а не разум. Он даже не задумался о том, как поступит, если Наррэуэй признается в убийстве эль-Абда.
На какой-то миг тучи за окном рассеялись и в комнату проникли солнечные лучи.
– Это никак не связано с Египтом, убийством Ловата или резней, – наконец произнес Наррэуэй глухим, сдавленным голосом.
Питт ждал, что он скажет дальше.
– Черт побери, Питт! Это не ваше собачье дело! – взорвался Наррэуэй. – Это случилось много лет назад. Я… я… – Он снова запнулся.
Питт даже не пошелохнулся.
– Двадцать лет назад, – продолжил Наррэуэй, – я работал над ирландской проблемой. Я знал, что готовится восстание, акты насилия, убийства…
По спине Питта пробежал холодок.
– Я должен был узнать, что происходит, – продолжил Наррэуэй. Он немигающими глазами посмотрел на Питта. Впрочем, взгляд его был исполнен внутренней муки. – У меня был роман с женой Райерсона. – Его голос дрогнул. – Она погибла по моей вине.
Так вот оно что! Наррэуэя терзало раскаяние. А Ловат, или Аеша, или что-то еще были здесь совершенно ни при чем. Внезапно Питт поймал себя на том, что верит Наррэуэю.
Тот ждал, пристально глядя ему в глаза. Он не стал ничего спрашивать. Питт медленно кивнул. Он все понял. Более того, внезапно, к его великому изумлению, до него дошло нечто такое, что наверняка никогда не будет произнесено вслух даже в виде намека: Наррэуэю не все равно, что он подумает.
– Так мы едем в суд? – внезапно рявкнул Наррэуэй. Он видел: Питт поверил ему, и этого было достаточно. Мучительное напряжение ушло, и он поспешил этим воспользоваться. Он должен был вернуть старый долг и сгорал от нетерпения это сделать.
– Да, – ответил Питт, вновь поворачиваясь к двери, и, даже не обернувшись на Наррэуэя, вышел из кабинета.
На этот раз зал суда Олд-Бейли не был набит битком. В последние дни интерес к громкому процессу явно пошел на спад. Газеты сообщили о смерти Тарика эль-Абда, но лишь как о смерти неизвестного иностранца, который, по всей видимости, совершил самоубийство. Ни о какой связи с делом Райерсона даже не упоминалось. Вердикт присяжных воспринимался как само собой разумеющееся, хотя и будет вынесен не раньше завтрашнего дня. Считалось, что адвокат обвиняемых должен сделать некое объяснительное заявление, высказать собственное сомнение – что угодно, лишь бы все подумали, что он сделал все, что мог.