— Ай-ай, батюшки, помогите! Помогите! — завопил Ваня и хотел было вон из избы.
На ту беду разулся у него лапоть, и Ванюша прихлопнул дверью оборку от лаптя; растянулся в сенях и вопит благим матом:
— Ай, батюшки! Ай, соседушки! Помогите! Отымите! Держит меня кто-то!
Прибежали соседи, подняли Ванюшу ни жива, ни мертва; а как узнали, в чём дело, то и стали над ним смеяться.
Долго потом все дразнили Ванюшу и расспрашивали его: как это он испугался теста в квашне, кочерги в углу, лаптя на своей ноге?
К. Д. УшинскийОхотник до сказок
Жил себе старик со старухой, и был старик большой охотник до сказок и всяких россказней.
Приходит зимою к старику солдат, просится ночевать.
— Пожалуй, служба[18], ночуй, — говорит старик, — только с уговором: всю ночь мне рассказывай; ты человек бывалый, много видел, много знаешь.
Солдат согласился.
Поужинали старик с солдатом, и легли они оба на полати[19] рядышком, а старуха села на лавке и стала при лучине прясть.
Долго рассказывал солдат старику про своё житьё-бытьё, где был и что видел.
Рассказывал до полуночи, а потом помолчал немного и спрашивает у старика:
— А что, хозяин, знаешь ли, кто с тобой на полатях лежит?
— Как кто? — спрашивает хозяин. — Вестимо, солдат.
— Ан нет, не солдат, а волк.
Поглядел мужик на солдата — и точно волк. Испугался старик, а волк ему и говорит:
— Да ты, хозяин, не бойся, погляди на себя, ведь и ты медведь.
Оглянулся на себя мужик — и точно стал он медведем.
— Слушай, хозяин, — говорит тогда волк, — не приходится нам с тобою на полатях лежать; чего доброго, придут в избу люди, так нам смерти не миновать. Убежим-ка лучше, пока целы.
Вот и побежали волк с медведем в чистое поле. Бегут, а навстречу им хозяинова лошадь. Увидел волк лошадь и говорит:
— Давай съедим!
— Нет, ведь это моя лошадь, — говорит старик.
— Ну так что ж, что твоя, голод не тётка.
Съели они лошадь и бегут дальше, а навстречу им старуха, старикова жена.
Волк опять и говорит:
— Давай старуху съедим.
— Как есть? Да ведь это моя жена, — говорит медведь.
— Какая твоя! — отвечает волк.
Съели и старуху.
Так-то пробегали медведь с волком целое лето. Настаёт зима.
— Давай, — говорит волк, — заляжем в берлогу; ты полезай дальше, а я спереди лягу. Когда найдут нас охотники, то меня первого застрелят, а ты смотри: как меня убьют да начнут шкуру сдирать, выскочи из берлоги да через шкуру мою переметнись — и станешь опять человеком.
Вот лежат медведь с волком в берлоге; набрели на них охотники, застрелили волка и стали с него шкуру снимать.
А медведь как выскочит из берлоги да кувырком через волчью шкуру… и полетел старик с полатей вниз головой.
— Ой, ой! — завопил старый. — Всю спинушку отбил.
Старуха перепугалась и вскочила:
— Что ты? Что с тобой, родимый? Отчего упал? Кажись, и пьян не был!
— Как отчего? — говорит старик. — Да ты, видно, ничего не знаешь!
И стал старик рассказывать: мы-де с солдатом зверьём были — он волком, я медведем, лето целое пробегали, лошадушку нашу съели и тебя, старуха, съели.
Взялась тут старуха за бока и ну хохотать.
— Да вы, — говорит, — оба уже с час на полатях во всю мочь храпите, а я сидела да пряла.
Больно расшибся старик; перестал он с тех пор до полуночи сказки слушать.
И. З. СуриковНашла коса на камень
Приехал барин к кузнецу.
Он был силач немалый;
Своей он силою любил
Похвастаться, бывало.
— Эй, слушай, братец!.. Под коня
Мне сделай две подковы:
Железо прочное поставь.
За труд тебе — целковый!
Я нынче с раннего утра
Охотиться собрался;
Уехал из дому, а конь
В дороге расковался.
Кипит работа, и одна
Подкова уж готова.
Подкову барин в руки взял,
Погнул, и — трах подкова!..
— Железо, братец мой, плохо,
Поставь-ка ты другое:
Не хватит, верно, и на час
Коню добро такое.
Кузнец на барина взглянул
С усмешкою лукавой,
И вновь подкову он сковал,
Сковал её на славу.
— Ну, эту, барин, верно, вам
Сломать уж не придётся. —
И барин вновь подкову взял.
Погнул — не поддаётся.
Он натянулся сколько мог,
Напружились все силы…
Подкова чёртовски стойка.
Сломать её нет силы.
— Ну, эта, братец мой, прочна,
И куй по этой пробе;
Меня охотники давно,
Чай, ждут в лесной трущобе.
Подкован конь, и в землю бьёт
Он новою подковой.
Кузнец за труд смиренно ждёт
Обещанный целковый.
— Теперь я смело на коне
Отправлюсь на охоту.
Ну вот, мой милый, получи
Рублёвик за работу.
— Эх, барин, рубль-то нехорош,
Пускай хоть он и новый. —
И, взявши в пальцы, как стекло
Кузнец сломал целковый.
Теперь уж барин поглядел
На парня, — неказистый:
Лицом невзрачен, ростом мал,
Но жилистый, плечистый.
И вновь достал из кошелька
Ему он два целковых:
— Ну, эти будут хороши,
Хотя и не из новых.
— И эти, барин, не годны:
Металл-то не по чести! —
Кузнец и эти два рубля
Сломал, сложивши вместе.
— Ну, я, брат, дам тебе рубли
Теперь иного сорта:
Наткнулся в жизни я впервой
На этакого чёрта!
И три рублёвки кузнецу
Даёт он за работу.
И силой хвастать с этих пор
Покинул он охоту.
А. П. ЧеховМальчики
— Володя приехал! — крикнул кто-то на дворе.
— Володичка приехали! — завопила Наталья, вбегая в столовую. — Ах, боже мой!
Вся семья Королёвых, с часу на час поджидавшая своего Володю, бросилась к окнам. У подъезда стояли широкие розвальни, и от тройки белых лошадей шёл густой туман. Сани были пусты, потому что Володя уже стоял в сенях и красными, озябшими пальцами развязывал башлык. Его гимназическое пальто, фуражка, калоши и волосы на висках были покрыты инеем, и весь он, от головы до ног, издавал такой вкусный морозный запах, что, глядя на него, хотелось озябнуть и сказать: «бррр!» Мать и тётка бросились обнимать и целовать его. Наталья повалилась к его ногам и начала стаскивать с него валенки, сёстры подняли визг, двери скрипели, хлопали, а отец Володи в одной жилетке и с ножницами в руках вбежал в переднюю и закричал испуганно:
— А мы тебя ещё вчера ждали! Хорошо доехал? Благополучно? Господи боже мой, да дайте же ему с отцом поздороваться! Что я не отец, что ли?
— Гав! Гав! — ревел басом Милорд, огромный чёрный пёс, стуча хвостом по стенам и мебели.
Всё смешалось в один сплошной радостный звук, продолжавшийся минуты две. Когда первый порыв радости прошёл, Королёвы заметили, что, кроме Володи, в передней находился ещё один маленький человек, окутанный в платки, шали и башлыки и покрытый инеем; он неподвижно стоял в углу, в тени, бросаемой большою лисьей шубой.
— Володичка, а это же кто? — спросила шёпотом мать.
— Ах! — спохватился Володя. — Это, честь имею представить, мой товарищ Чечевицын, ученик второго класса… Я привёз его с собой погостить у нас.
— Очень приятно, милости просим! — сказал радостно отец. — Извините, я по-домашнему, без сюртука… Пожалуйте! Наталья, помоги господину Чечевицыну раздеться! Господи боже мой, да прогоните эту собаку! Это наказание!
Немного погодя Володя и его друг Чечевицын, ошеломлённые шумной встречей и всё ещё розовые от холода, сидели за столом и пили чай. Зимнее солнышко, проникая сквозь снег и узоры на окнах, дрожало на самоваре и купало свои чистые лучи в полоскательной чашке. В комнате было тепло, и мальчики чувствовали, как в их озябших телах, не желая уступать друг другу, щекотались тепло и мороз.
— Ну, вот скоро и рождество! — говорил нараспев отец, крутя из тёмно-рыжего табаку папиросу. — А давно ли было лето и мать плакала, тебя провожаючи? Ан ты и приехал… Время, брат, идёт быстро! Ахнуть не успеешь, как старость придёт. Господин Чибисов, кушайте, прошу вас, не стесняйтесь! У нас попросту.
Три сестры Володи, Катя, Соня и Маша — самой старшей из них было одиннадцать лет, — сидели за столом и не отрывали глаз от нового знакомого. Чечевицын был такого же возраста и роста, как Володя, но не так пухл и бел, а худ, смугл, покрыт веснушками. Волосы у него были щетинистые, глаза узенькие, губы толстые, вообще был он очень некрасив, и если бы на нём не было гимназической куртки, то по наружности его можно было бы принять за кухаркина сына. Он был угрюм, всё время молчал и ни разу не улыбнулся. Девочки, глядя на него, сразу сообразили, что это, должно быть, очень умный и учёный человек. Он о чём-то всё время думал и так был занят своими мыслями, что когда его спрашивали о чём-нибудь, то он вздрагивал, встряхивал головой и просил повторить вопрос.
Девочки заметили, что и Володя, всегда весёлый и разговорчивый, на этот раз говорил мало, вовсе не улыбался и как будто даже не рад был тому, что приехал домой. Пока сидели за чаем, он обратился к сёстрам только раз, да и то с какими-то странными словами. Он указал пальцем на самовар и сказал: