Жестокость вместо благодарностиРадость и тоска
Господин Летьерри неистово звонил в колокол. Внезапно он застыл. Из-за угла набережной показался человек. Это был Жиллиат.
Летьерри подбежал к нему, вернее, бросился на него, сжал обеими руками его руку и несколько мгновений молча смотрел ему в глаза. Такое молчание наступает в те моменты, когда переживания слишком остры и не могут найти себе выхода…
Потом, не переставая тормошить и тянуть Жиллиата за собой, сжимать его руки, он втащил молодого человека в нижнюю залу своего дома, распахнув дверь ударом ноги. Летьерри упал на стул, стоявший возле стола, который освещала луна, бросавшая бледный отсвет на лицо Жиллиата. Старик закричал, и в голосе его слышались одновременно смех и рыдания:
– Ах, сын мой! Ах, ночной музыкант! Жиллиат! Я знал, что это ты! Твоя лодка! Расскажи мне! Ты был там? Сто лет назад тебя сожгли бы за это. Ты совершил волшебство! Все винтики на месте! Я уже все осмотрел, все ощупал, все узнал. Я догадываюсь, что лопасти колес спрятаны в те два ящика. Ты наконец пришел! Я только что искал тебя, был возле твоего дома. Я стал звонить в колокол. Я тебя искал. Я кричал: «Где он, черт побери, я его задушу!» Это невероятно. Бестия этакая, он сумел возвратиться с Дуврских скал! Ты вернул мне жизнь! Дьявол тебя возьми! Ты ангел! Да, да, да, это моя машина! Никто ведь не поверит. Они посмотрят на нее и скажут, что это неправда. И все на месте! Все на месте! До последнего винтика, до последней заклепочки. Труба даже не сдвинулась с места. Просто поверить трудно, что все уцелело. Нужно лишь смазать маслом. Но как тебе удалось это проделать? Подумать только, что Дюранда опять начнет ходить по морю! И колесный вал развинчен. По всем правилам. Да это ведь ювелирная работа! Поклянись мне, что я не сошел с ума. – Он вскочил и переведя дух продолжил: – Поклянись! Боже мой! Я не верю своим глазам, дай-ка ущипну себя. Мне больно, значит, я не сплю. Ты мое дитя, ты мой дорогой мальчик, ты сам Господь Бог. Ах, сын мой! Отправиться на поиски моей машины! В открытое море! На эти утесы! Я видел в жизни много удивительного, но ничего подобного не встречал! Я видел парижан, которые способны на все. Но клянусь, это им было бы не под силу. Это трудней, чем взять Бастилию. Я видел в пампасах земледельцев, у которых вместо сохи изогнутый сук не больше фута длиной, а вместо бороны – пучок терновника, перевязанный ремнем, и с такими орудиями они ухитряются собирать хлебные зерна величиной с орех. Но все это ерунда в сравнении с тем, что сделал ты. Ты совершил настоящее чудо! Ах, бестия! Обними меня! Ты осчастливил весь остров. То-то будет теперь разговоров в Сен-Сампсоне! Я сейчас же займусь постройкой судна. Поразительно, черт возьми, все совершенно цело! Вы слышите, он был на Дуврских скалах! На Дуврских скалах! И совершенно один. Дувры! Что может быть хуже? Да! Ты знаешь, тебе говорили? Доказано, что Клюбен погубил Дюранду, чтобы стянуть деньги, которые он мне вез. Он напоил Тангруя. Длинная история, потом я расскажу тебе об этом негодяе. А я, дурак, верил Клюбену! Но он, мошенник, там и погиб, ему, очевидно, не удалось выбраться. Бог его наказал. Ну вот, Жиллиат, теперь мы живо примемся за дело, и Дюранда будет готова. Мы сделаем ее на двадцать футов длиннее, чем раньше, нынче так строят. Я куплю дерево в Данциге и в Бремене. Теперь, когда у меня есть машина, мне поверят, дадут кредит, мне снова будут доверять!
Летьерри остановился, поднял глаза и, глядя на потолок так, будто видел сквозь него небо, пробормотал: «А все-таки там кто-то есть».
Затем он приставил палец правой руки к переносице, что было свидетельством напряженной работы мысли в его мозгу, и продолжал:
– Но все-таки, для того, чтобы поставить дело на широкую ногу, мне не мешало бы иметь немного наличных денег. Ах, если бы у меня были мои банковые билеты, те семьдесят пять тысяч франков, которые мошенник Рантен мне вернул, а мошенник Клюбен у меня украл!
Жиллиат молча вынул из кармана какую-то вещь и положил ее на стол перед Летьерри. Это был кожаный пояс. Он открыл его и вывернул наизнанку. При свете луны на поясе можно было прочесть надпись: «Клюбен». Затем вытащил из пояса коробочку, а из коробочки три сложенные бумажки. Развернув, протянул их господину Летьерри.
Старик смотрел на билеты. Было светло, и он ясно различил цифру – 1000 и слово – «тысяча». Летьерри схватил все три билета, разложил их рядом на столе, посмотрел на них, взглянул на Жиллиата, несколько мгновений просидел неподвижно, а затем точно взорвался:
– Как! И это! Ты волшебник! Мои билеты! Все три! По тысяче фунтов! Семьдесят пять тысяч франков! Ты, должно быть, спускался в ад! Это пояс Клюбена! Черт возьми! Я прочел на поясе его проклятое имя. Жиллиат спас сначала машину, потом деньги! Вот о чем стоит написать в газетах! Да, я куплю теперь дерево самого лучшего качества! Я догадываюсь, ты нашел его труп. Клюбен издох где-нибудь. Мы купим сосну в Данциге, дуб – в Бремене, мы сделаем прекрасную обшивку: изнутри – дубовую, а снаружи – сосновую. Раньше строили корабли хуже, и они выдерживали дольше; это потому, что лес успевали хорошенько выдержать. А может быть, мы сделаем обшивку из вяза. Дерево быстро гниет, ведь оно то находится в воде, то высыхает; а вяз пропитывается водой и всегда остается сырым. Какую славную Дюранду мы теперь выстроим! Никто не будет мной командовать! Я не нуждаюсь в кредите! У меня есть свои денежки. Ну что вы скажете про Жиллиата! Я валялся на земле, раздавленный, мертвый, а он снова поставил меня на все четыре лапы. А я даже не подумал о нем! Мне даже в голову не могло прийти такое! Все вернулось ко мне! Ах ты, бедняга! Да, между прочим, знаешь – ты женишься на Дерюшетте!
Жиллиат прислонился к стене, как человек, у которого кружится голова, и тихо, но отчетливо проговорил:
– Нет.
Летьерри подскочил:
– Как нет?!
Жиллиат ответил:
– Я ее не люблю.
Летьерри подбежал к окну, распахнул его, захлопнул снова, вернулся к столу, взял банковые билеты, сложил их, спрятал в железную коробочку, взъерошил волосы, схватил пояс Клюбена, швырнул его с силой о стену и проговорил:
– Тут что-то не так! – Засунув руки в карманы, он продолжал: – Ты не любишь Дерюшетту? Значит, что же, ты ради меня играл по ночам на волынке?
Жиллиат, продолжавший стоять, прислонившись к стене, побледнел будто мертвец. Чем сильнее он бледнел, тем больше багровело лицо Летьерри.
– Видали вы подобного дурака?! Он не любит Дерюшетту! Так заставь себя полюбить ее, потому что она не выйдет замуж ни за кого другого! Что за сказки ты мне рассказываешь? Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Если ты болен, иди к доктору, но не городи чепухи. Не может быть, чтобы ты уже успел поссориться с ней и рассердиться на нее. Вот уж верно, что все влюбленные – дураки! Если у тебя есть какие-то причины, скажи. Ничего не случается беспричинно. Да, впрочем, у меня вата в ушах, может, я не расслышал, повтори-ка то, что ты сказал.
Жиллиат ответил:
– Я сказал – нет.
– Ты сказал – нет! Он еще повторяет! С тобой просто что-то случилось, это ясно. Ты сказал – нет! Более чудовищной нелепости и придумать нельзя! Таких болванов обливают холодной водой. Ты не любишь Дерюшетту? Значит, ты проделал все это из любви к старику? Значит, ради прекрасных глаз Папы Римского ты полез на Дуврские скалы, умирал от холода, голода и от жажды, питался водорослями, проводил ночи среди тумана, дождя и ветра и принес мне мою машину, как приносят даме сердца чижика, которого она нечаянно выпустила из клетки? Да еще буря, которая продолжалась три дня! Ты думаешь, я не знаю, на каком я свете? Хочешь, чтобы я поверил, будто ты из любви ко мне рубил, пилил, ворочал, тащил, волочил, плотничал, буравил, словом, один совершил больше чудес, чем все святые на небесах! Идиот! Мне в свое время достаточно надоела твоя волынка, ты постоянно играл одну и ту же песенку, животное! Ах, ты не любишь Дерюшетту! Я не знаю, что с тобой стряслось. Я прекрасно помню, как это было. Я сидел вот здесь в углу, Дерюшетта сказала: «Я выйду за него замуж». И она выйдет за тебя замуж! Ты ее не любишь? В таком случае, один из нас сошел с ума. Посмотрите на него: он молчит. Пойми же, нельзя проделать все, что сделал ты, и потом заявить: «Я не люблю Дерюшетту». Нельзя же оказывать людям услуги для того, чтобы потом приводить их в бешенство. Ладно, если ты на ней не женишься, она уйдет в монастырь Святой Екатерины. А кроме того, ты нужен мне, понимаешь? Ты будешь капитаном Дюранды! Неужели воображаешь, что я возьму и отпущу тебя на все четыре стороны? Как бы не так, дорогой мой! Я тебя держу и не желаю ничего слушать. Можно ли найти такого моряка, как ты? Ты именно тот человек, которого я искал всю свою жизнь. Да говори же!
Портовый колокол, между тем, разбудил всех. Любовь и Грация поднялись с постелей и вошли в залу, испуганные и безмолвные. Грация держала в руке подсвечник. Соседи – горожане, крестьяне и моряки поспешно сбежались к набережной, изумленно разглядывая трубу Дюранды, возвышавшуюся над баркой. Некоторые, услыхав голос господина Летьерри, раздававшийся в доме, начали осторожно подходить к приоткрытой двери. Первой в дверь просунулась голова господина Ландуа, который вечно оказывался там, где происходило что-нибудь интересное.
Когда люди испытывают большую радость, им всегда приятно иметь свидетелей. Толпа является для них точкой опоры, они делятся с ней своей радостью и вновь переживают ее. Господин Летьерри вдруг заметил людей, окружающих его. Он обрадовался тому, что аудитория столь велика.
– А, добро пожаловать! Хорошо, что пришли. Сейчас услышите большие новости. Вот человек, который был там и вернул мне все. Здравствуйте, господин Ландуа. Представьте себе, я просыпаюсь и вижу перед самым окном пароходную трубу! Все цело, до последнего винтика! Вот везде вешают портрет Наполеона; мне кажется, это будет почище Аустерлицкого сражения. Вы вскочили с постелей, добрые люди. Пока вы спали, Дюранда вернулась! Пока надевали ночные колпаки и задували свечи, человек совершал геройские поступки. Кругом полно лентяев и трусов, люди лечатся от ревматизма, но, к счастью, есть и такие, которые готовы на любое безумство. Они отправляются куда угодно и способны проделать все что угодно. Хозяин Бю-де-ля-Рю вернулся с Дуврских скал. Он вытащил Дюранду из морской пучины и выудил деньги из кармана Клюбена, а это было еще труднее. Да как же ты сделал такое? Ведь против тебя были все силы моря и ветров! Пожалуй, правда, что ты колдун. Люди, говорящие об этом, не так уж глупы. Дюранда вернулась! Как ни злилась буря, она осталась ни с чем. Друзья мои, заявляю вам: кораблекрушения больше не существует. Я осматривал механизм. Он целый, как новенький. Все в исправности. Можно подумать, он только что вышел из мастерской. Вы знаете ту трубу, через которую вода попадает в паровой котел, проходит внутри другой трубы, откуда вытекает использованная вода. Это сделано для того, чтобы не улетучивалось тепло. Так вот, обе трубы целы. Все в целости! И колеса тоже! Ты женишься на ней!
– На ком? На машине? – спросил Ландуа.
– Нет, на Дерюшетте. Да, и на машине! На обеих! Он будет моим зятем вдвойне. Он будет капитаном. Добрый день, капитан Жиллиат! Вот увидите, какой станет наша Дюранда! Мы будем делать большие дела, наладим перевозки товаров и пассажиров, быков и баранов. Сен-Сампсон скоро догонит Лондон! А вот кому мы обязаны всем этим! Говорю вам, подобное неслыханно. В субботу об этом будет напечатано в газетах. Жиллиат-Хитрец действительно хитер! Что это за луидоры?
Летьерри только сейчас заметил, что в коробочке, кроме банковых билетов, лежало золото. Он взял ее, высыпал золото в пригоршню и положил его на стол.
– Это для бедных. Господин Ландуа, передайте эти деньги от моего имени общине Сен-Сампсона. Вы знаете о письме Рантена? Да, я вам его показывал. Так вот, я получил эти деньги. На них могу теперь купить сосну и дуб и произвести постройку. Вот погодите! Да, вы помните, какая погода стояла в течение трех дней? Какой был ветер и ливень! Казалось, небо стреляет из пушек. Жиллиат провел те дни на Дуврских скалах. И это не помешало ему вытащить оттуда Дюранду, как я извлекаю часы из кармана! Благодаря ему я опять человек. «Чертова лодка» старого Летьерри снова начнет ходить по морю! Меня всегда привлекала эта выдумка – ореховая скорлупа с парой колес и дымоходной трубой. Я давно твердил себе, что сделаю такую штуку. Мысль пришла мне в голову в Париже, когда я сидел в кафе на углу улицы Дофен и прочел об этом в газете. Да знаете ли вы, что Жиллиат был бы в состоянии сунуть машину в карман и разгуливать с ней! Да, он создан из железа и кованой стали, из алмаза, он прекрасный моряк, кузнец, словом – замечательный парень! Вот это – настоящий человек! Мы все – мелюзга по сравнению с ним. Вы все и я в том числе – морские волки, а он – морской лев. Ура, Жиллиат! Не знаю, как он смог проделать все это, но ясно, что он сам дьявол. Ну как же мне после такого не выдать за него Дерюшетту!
Дерюшетта уже в течение нескольких минут находилась в комнате. Она не произнесла ни одного слова, не двинулась с места. Девушка появилась словно тень. Незамеченная никем, опустилась на стул позади господина Летьерри, возбужденного, радостного, размахивающего руками и кричащего во весь голос.
Вслед за ней возникла еще одна безмолвная тень. Человек, одетый в черное, с белым галстуком, со шляпой в руке, остановился у двери. Народу в комнате теперь было много, и горело уже несколько свечей. Свет озарял человека, одетого в черное, сбоку. Его молодой и чистый профиль вырисовывался на темном фоне стены будто камея; он облокотился на косяк двери и поддерживал голову левой рукой. Его поза была изящной, и бросалось в глаза, насколько высок его лоб и насколько мала рука. В углу сжатых губ мужчины появилась горькая складка. Он слушал Летьерри с глубоким вниманием.
Люди, узнав приходского пастора Энебезера Кодре, расступились, чтобы дать ему дорогу. Однако он застыл на пороге. Его фигура выражала нерешительность, но взгляд был тверд. Несколько раз его глаза встречались с глазами Дерюшетты.
Жиллиат нарочно или случайно держался в тени, так что видна была лишь его фигура, выражавшая смущение.
Летьерри не видел пастора, но заметил Дерюшетту. Он подошел к ней, крепко обнял ее и поцеловал в лоб. Затем протянул руку, указывая на темный угол, где стоял Жиллиат.
– Дерюшетта, – сказал он, – ты опять богата, и вот твой муж!
Дерюшетта, подняв голову, растерянно посмотрела в темноту.
Летьерри продолжал:
– Мы сыграем свадьбу сейчас же, завтра, если можно. Здесь ведь формальности не так важны, пастор делает все что ему угодно, можно обвенчаться раньше, чем успеешь крикнуть «караул». Это не то что во Франции, где надо делать оглашение, давать объявления и так далее. Ты сможешь похвастаться, что твой муж – храбрый человек, настоящий моряк! Я знал это еще в первый день, когда увидел, как он возвращается с острова Герм с пушкой в лодке. Теперь он вернулся с Дуврских скал и привез оттуда счастье тебе, мне и всей стране; когда-нибудь об этом человеке будут говорить повсюду! Ты сказала, что выйдешь за него замуж, и ты сдержишь слово. У вас появятся дети, я стану дедушкой, и ты будешь женой настоящего парня – он работает, приносит пользу, предприимчив, с ним не сравнятся сто других, он спасает чужое богатство, он добр, честен. По крайней мере, ты не выйдешь, как другие богатые привередницы, за офицера или за пастора, то есть за убийцу или лгуна. Почему ты торчишь в углу, Жиллиат? Тебя совсем не видно. Грация, Любовь! Побольше света! Осветите-ка моего зятя! Обручаю вас, дети мои! Вот твой муж, мой зять, Жиллиат из Бю-де-ля-Рю, славный малый, прекрасный матрос! Никто другой не будет ни твоим мужем, ни моим зятем, клянусь в этом перед Господом Богом. А! Вы здесь, господин кюре, вы обвенчаете этих молодых людей!
Летьерри только сейчас заметил пастора Кодре.
Грация и Любовь исполнили приказание хозяина. Два подсвечника, поставленные на стол, осветили Жиллиата с головы до ног.
– Смотрите, какой красавец! – закричал Летьерри.
Жиллиат выглядел ужасно.
Он был в тех же лохмотьях, в которых покинул утром Дуврские скалы, оборванный, грязный, обросший бородой, со спутанными волосами, с воспаленными, красными глазами, исцарапанным лицом, окровавленными руками. Ноги его были босы. На волосатых руках виднелись волдыри.
Летьерри был в восторге.
– Вот он каков, мой зять! Какую битву с морем он выдержал. Он весь в лохмотьях. Какие плечи! Какие лапы! Ах, какой ты красавец!
Грация подбежала к Дерюшетте, чтобы поддержать ее. Девушка потеряла сознание.
Кожаный сундук
С самого рассвета весь Сен-Сампсон был на ногах. Возбуждение перекинулось и в порт Сен-Пьер. Слух о том, что Дюранда воскресла, разнесся по всему острову. На побережье толпились люди, пришедшие взглянуть на спасенную машину. Всем хотелось рассмотреть ее получше или хотя бы пощупать. Однако Летьерри, еще раз торжествующе осмотрев механизм при свете дня, поставил возле барки двух матросов и запретил им подпускать любопытных. Но глазевшим было достаточно и одного вида торчавшей трубы. Толпа восхищалась Жиллиатом и не переставала говорить о нем. К его имени стали все чаще прибавлять прозвище Хитрец. Но восхищенные речи нередко оканчивались такими словами: «Не совсем приятно знать, что на острове есть люди, способные на подобные вещи».
С улицы было видно, что господин Летьерри сидит за столом у окна и пишет, поглядывая то на бумагу, то на машину. Он так погрузился в это занятие, что лишь однажды оторвался, позвал Любовь и спросил у нее, как себя чувствует Дерюшетта. Любовь ответила, что Дерюшетта встала и вышла из дому. Летьерри сказал:
– Она хорошо сделала, что пошла подышать свежим воздухом. Ночью ей стало дурно от духоты. В комнату набилось слишком много народу. И кроме того – радость, неожиданность, а окна-то были закрыты. Да, у нее будет хороший муж!
И Летьерри снова принялся писать. Он уже запечатал два письма, адресованные владельцам крупных судостроительних верфей в Бремене. Теперь он вкладывал в конверт третье письмо.
Стук колес на набережной заставил его поднять голову. Выглянув в окно, Летьерри увидел, что по тропинке, ведущей от Бю-де-ля-Рю, катилась тележка, которую толкал мальчик. На тележке лежал сундук, обтянутый желтой кожей и обитый медными гвоздями.
Господин Летьерри остановил мальчугана.
– Ты куда, мальчик?
Тот, остановившись, ответил:
– На «Кашмир».
– Зачем?
– Отвезти этот сундук.
– Отлично, ты отнесешь и мои письма.
Летьерри открыл ящик стола, достал оттуда обрывок бечевки, перевязал накрест три письма, которые он только что написал, и бросил связку мальчику. Тот поймал ее на лету.
– Скажи капитану «Кашмира», что это мои письма и чтобы он о них позаботился. Я посылаю их в Германию, в Бремен, через Лондон.
– Я не увижу капитана, господин Летьерри.
– Почему?
– «Кашмира» нет в гавани.
– Вот как?
– Он на рейде…
– Да, верно, он ведь не входил в гавань.
– Я смогу только поговорить с лоцманом, который приплывет в шлюпке.
– Ну вот и отдай ему мои письма.
– Хорошо, господин Летьерри.
– В котором часу уходит «Кашмир»?
– В двенадцать.
– Сегодня в двенадцать будет прилив. Это им помешает.
– Зато у них попутный ветер.
– Мальчик, – сказал Летьерри, указывая на пароходную трубу, – видишь ты эту штуку? Она плюет и на прилив и на ветер.
Мальчуган засунул письма в карман, взялся за поручни тележки и продолжил свой путь. Летьерри закричал:
– Грация! Любовь!
Грация, приоткрыв дверь, спросила:
– Что прикажете, сударь?
– Иди сюда и подожди.
Летьерри, взяв листок бумаги, начал писать. Если бы Грация, стоявшая за его спиной, была любопытнее и, вытянув шею в то время как он писал, заглянула бы через его плечо, она могла бы прочесть такие строки:
«Я написал в Бремен относительно леса. Целый день уйдет у меня на переговоры с плотниками. Постройка пойдет быстро, отправляйся к декану и получи разрешение на венчание. Я хочу сыграть свадьбу как можно скорее, лучше всего – сейчас же. Я занят Дюрандой, а ты займись Дерюшеттой».
Он поставил число и подписал послание – «Летьерри».
Затем, не вкладывая записки в конверт, сложил ее вчетверо и, протянув Грации, сказал:
– Отнеси-ка Жиллиату.
– В Бю-де-ля-Рю?
– В Бю-де-ля-Рю.