Ну а если вас спросят: «Вы сойдете с дороги, чтобы пошуршать опавшими листьями?» – выяснится, что вы вряд ли об этом думали. Поможет ли ответ на такой вопрос как-то углубить понимание за рамками конкретного ответа? Вместо того чтобы спрашивать, хороший ли вы человек, Лю предлагает спросить: «Вы пьете из общественного питьевого фонтанчика на пляже?» Но как сопоставить положительный ответ на этот вопрос с ответом на вопрос: готовы ли вы подвергнуться риску, чтобы спасти чью-то жизнь?
Идея Hunch состояла в том, что при получении достаточного количества ответов на такие вопросы – от легкомысленных и вплоть до на первый взгляд бессмысленных, и на все, что между ними, – и при последующем сопоставлении ответов в виде массивной «кривой вкуса», описывающей в математическом виде соотношения между людьми и их коллективными предпочтениями, можно будет получить ясное понимание человеческого поведения. Можно было использовать «кто» и «что», оставив психологам все «почему» – например, почему любители пошуршать опавшими листьями предпочитают «Тойоты».
Взаимосвязи были поразительными. Журнал «Вайред» описал лишь некоторые: «Люди, получающие удовольствие от работы, имеют пристрастие к газете «США сегодня». Люди, верящие в похищения инопланетянами, в отличие от неверящих, больше любят «Пепси». Среди людей, которые каждый день едят свежие фрукты, больше желающих обзавестись дорогим фотоаппаратом «EOS 7D» фирмы «Кэнон». А респонденты, режущие сэндвичи по диагонали, предпочитают мужские солнечные очки «Рэй-Бен». Был ли какой-то дополнительный смысл в каждом из этих фактов или они были ценны лишь сами по себе, к делу, по сути, не относилось; Hunch мог узнать вас при помощи простого постижения обширной сети ассоциаций. «Негромкий и радикальный многообещающий проект, говорящий о том, что наши вкусы определяются не только тем, что мы покупаем, или тем, что нам нравилось раньше, но и тем, что мы собой представляем как люди» – вот как описал этот проект Wired.
Я не согласен лишь с тем, что это было так уж радикально. В этом даже не было ничего нового. Социолог Георг Зиммель в 1904 году писал, что мода «означает единение с людьми вашего класса», отделяя «все иные группы». Неудивительно – Зиммель писал это в викторианский период истории, когда всех занимали социальные различия. Философы в салонах XVIII века с жаром принялись исследовать эстетический вкус, подстрекаемые нарождавшимся классом буржуазии, в котором, как написала историк Дженнифер Цьен, «каждый считал, что обладает правом судить о книгах и картинах»[98].
В XIX веке вкус из предмета философских размышлений превратился в социальную манию. Появилось большое количество людей с деньгами, и демонстрация того, кто вы есть в социальном плане, сделалась чем-то вроде игры[99]. Социальная и культурная идентификация стала в большей степени определяться не традиционными институтами (принадлежностью к Церкви, аристократии), а количеством денег – сколько их у вас есть и, главное, как вы их тратите[100]. Одежда помогала определять, кто вы такой. А чем более открытым становился вопрос, кто вы такой, тем важнее становилось, что на вас надето.
«Чем более тревожен век, тем больше в нем меняется мода», – писал Зиммель. Подумайте о викторианских «радикальных модернизациях». Когда один из клиентов, представителей верхушки среднего класса, спросил в знаменитой лондонской фирме прикладных искусств «Моррис и компания» у Данте Габриэля Россетти, как лучше обставить новый дом, Россетти ответил быстро и эмоционально, словно современный ведущий телешоу: для начала нужно «сжечь дотла все, что у вас уже есть». Клиент позднее превозносил фирму за то, что ее усилиями огромное количество людей были спасены от «сидения среди пастушков, птичек и бабочек, от вульгарных орнаментов и других издевательств над хорошим вкусом».
В романе Элизабет Гаскелл «Север и Юг» (1855) деление по прихоти географии – на самом деле деление по вкусам: учтивое лондонское общество и нарождающийся класс торгашей с севера страны. Чтобы продемонстрировать недостаток вкуса, не упущена ни одна, даже самая мелкая деталь – от рисунка на обоях и до подобающего «количества закусок» на обеденном столе. Сами выражения «хороший вкус» и «плохой вкус» фактически появились в XX веке (по данным базы данных книг nGram компании «Гугл»). Наибольшую популярность они приобрели в 1950-е, когда настала эпоха господства «обывателя» (один остряк дал такое определение этому понятию: «Обыватели – это люди, которые надеются, что в один прекрасный день привыкнут к тому, что обязательно должно им нравиться»).
Но никто не разрабатывал с такой тщательностью систематику вкуса (что это такое и для чего это нужно), как французский социолог Пьер Бурдьё. Его важнейшую работу «Различение» (1979) назвали «коперниковским переворотом в науке о вкусах». Бурдьё создал «профили вкусов» – как их назвали бы современные интернет-порталы – для 1217 французов. Он комбинировал этнографические наблюдения со всесторонним и инновационным анкетированием, в котором звучала масса вопросов: «Назовите трех любимых художников из перечисленных ниже», «Где вы покупали мебель?» Он спрашивал даже, как люди причесывают волосы.
Все это он подсчитал и сравнил с демографическими параметрами испытуемых, строго научно и твердо поделенных на группы вроде «служащие, технический персонал», «духовенство, низшее звено» (он предупреждал, что его работа крайне «французская»). Путем статистических сопоставлений он обнаружил, что «представители общественных групп, разбитых в соответствии с классификацией, отличаются друг от друга своими характерными особенностями». Само по себе это не было новостью, но Бурдьё придал особое значение тому, сколь несущественны эти различия вкуса, и как крепко они привязаны к занимаемому индивидуумом месту в обществе, и как часто они определяются не богатством индивидуума, а его образованием.
Взаимосвязи были сильные: в музыке «доминирующие классы» предпочитали работы наподобие Концерта для левой руки Равеля; «обывателям» нравилась «Венгерская рапсодия» (так часто звучавшая в мультфильмах середины прошлого века); «народ» увлекался легким жанром вроде вальса «Голубой Дунай». «Культурный» капитал являлся более точным фактором предсказания, чем финансовый. Культурный капитал позволял классифицировать людей точнее, чем это делали деньги: парижским архитекторам нравился Кандинский, а зубные техники предпочитали Ренуара.
Ваш вкус выражается не только в списке фильмов, которые вы посмотрели. Его также выражает то, как вы о них рассказываете, это тоже открытая демонстрация вашего культурного капитала – та «планка, которой вы придерживаетесь, или дистанция, которую вы держите». Вы посмотрели последний «фильм с Джорджем Клуни» или сходили на последний «фильм Александра Пэйна»? Разговор о режиссерах является сигналом, что вам принадлежит определенное место в социальной иерархии. Это неброский жетон, дающий вам право войти в нечто вроде клуба: вы туда вхожи, если вам известно, что американский дизайнер Рей Имз – это женщина, а Ортега-и-Гассет вовсе не два разных человека, а один испанский философ (я привел пример двух своих давних заблуждений).
Бурдьё заявлял, что эти «противоположности» обнаруживались не только в «культурных практиках», но и в более приземленных вещах – например, в «пищевых привычках». Он хотел разбить в пух и прах устаревшее кантовское разделение на «эстетическое потребление» (искусство, которое нам нравится) и «область повседневного потребления» (физическое удовольствие от того, что мы едим и покупаем). Вкусы он видел везде. «Вкус – это основа всего, что мы имеем, и в личностном, и в материальном плане, и это все, что мы представляем для окружающих», – писал Бурдьё. «Изучение вкусов должно положить конец тому священному пределу, что обособляет признанную законом культуру в отдельную вселенную, – чтобы четко установить взаимосвязи, которые роднят якобы несоизмеримые «предпочтения», вроде предпочтений в музыке и пище, в живописи и спорте, в литературе и прическах».
На Hunch по-своему попытались выявить эти четкие взаимосвязи. Hunch представлял собой что-то вроде Бурдьё, усиленного стероидами, накопившего не социологическую мышечную массу, а громадный и обширнейший объем данных (около 55 миллионов ответов) по анекдотически огромному объему поведенческих практик. Речь шла не только об упомянутых Бурдьё живописи и пище, но и о том, какие новогодние елки предпочитают люди (настоящие или искусственные), как они нарезают картошку фри и как относятся к вопросу: «Можно ли держать дельфинов в рабстве и дрессировать?» Каждый ответ на вопрос Hunch, как сказал Лю, «вносил поправку вашей координаты на кривой вкуса». Подобно тому как система GPS использует трехмерную систему координат для определения широты и долготы, нужную для определения вашего местоположения на Земле, Hunch обладал 50-координатной системой определения вашего места в обществе.
Hunch.com производил впечатление «популярного Бурдьё» – неудивительно, что Лю во время учебы в Массачусетском технологическом институте увлекался работами француза. Но большая часть этих исследований проводилась во Франции в 1960-е годы. Позже ученые ставили под сомнение жесткую иерархическую систему Бурдьё для классов и вкусов; если не вдаваться в подробности, многие утверждали, что вкус более не является стратегией высших классов по вертикальному доминированию над низшими классами, а представляет собой горизонтально распределенную систему сосуществующих сообществ по интересам, или «миров вкуса».
Традиционные признаки вкуса стали чуть менее четкими и, в теории, более демократичными. Как и во всех остальных интернет-стартапах, в Hunch не видно четких возрастных различий между сотрудниками; ни у кого нет кабинетов, все носят джинсы и майки – так что по виду определить место сотрудника в социальной иерархии сразу не получится. Эта практика словно отражает новый американский закон: с ростом разницы доходов все больше людей одеваются одинаково. Если топ-менеджер «Гугл» Сергей Брин появляется на людях в сандалиях, не