идать, что 70-летним больше, чем «Кольца дыма» вокального квартета «Братья Миллс», понравится песня «Кувалда» Питера Гэбриэла – хотя бы потому, что с первой песней они гораздо лучше знакомы.
Но не только хорошее знакомство и экспозиция объясняют, почему в наших сердцах особое место занимает музыка, которую мы слышали в юности. Холбрук и Шиндлер выдвигают идею, напоминающую концепцию «импринтинга» Лоренца, о существовании «биологически фиксированного» периода, в который происходит формирование родительских привязанностей или изучение языка (хотя давняя концепция «критического периода», когда учится язык, в последнее время подвергается сомнению).
Я считаю, что дело обстоит куда проще. Обычно в студенческие годы мы тратим большое количество нашего времени на поиск и прослушивание музыки. У меня до сих пор иногда побаливает шея от того, что я долго копался в коробках с дисками в музыкальных магазинах. А сегодня у меня едва хватает времени, чтобы просто пробежаться по плей-листу.
В тот период жизни, когда у большинства из нас нет дорогих часов и машин, музыка становится социально значимым и недорогим знаком отличия. Мы примериваем на себя различные индивидуальности, словно майки с надписями. Мои тетрадки в старших классах были заполнены логотипами разных групп, а в одной коробке до сих пор валяется бесчисленное множество использованных билетов на концерты – они словно фетиши, это ключики к моей душе. Споры о том, какая группа лучше, на самом деле были спорами о том, кем бы нам хотелось (или не хотелось) стать. Разве могли эти сильные привязанности сохраниться при переходе к зрелости? В документальном фильме «Rush: За кулисами залитой светом сцены» Мэтт Стоун, создатель «Южного Парка», рассказывает о том, что он был из тех, кто тщетно пытался просветить своих скептически настроенных одноклассников (чьи вкусы склонялись к пользовавшемуся большим признанием критиков Элвису Костелло) обо всех достоинствах прогрессивного канадского рок-трио. «Ну а теперь мы все такие старые, что, даже если вы ненавидели Rush в 70-е и 80-е, вам уже ничего не остается, кроме как признать за ними право на существование. Это ваш долг!»
И действительно, если сегодня я услышу по радио песню вроде «Дух радио» этих самых Rush, черт меня возьми, если я не почувствую определенное удовольствие. Неужто я тогда был неправ по поводу Rush? Мое сегодняшнее удовольствие от их творчества неподдельно или просто отдает ироническим почтением? Или у меня теперь не только не хватает времени, чтобы выяснить, какая музыка мне нравится (все надо начинать заново), но нет времени и на то, чтобы определить, что мне не нравится?[104] Я «теряю хватку»? Я страдаю от «паралича вкуса»? Не слишком ли высока цена альтернативного варианта, если броситься искать моднейшую команду, которая будет звучать для вас грубым подобием какой-нибудь группы, услышанной в юности? Трудно ли избежать того, что называют «пиком воспоминаний» и описывают как «события и перемены, которые имели максимальное влияние в аспектах запоминаемости и произошедшие в течение юности и ранней зрелости данной возрастной группы»?
Такой анализ наводит на мысль, что большое культурное значение фестиваля «Вудсток» объясняется не музыкой, а исключительно статистическими причинами, когда появившаяся в результате крупнейшего в американской истории пика рождаемости обширная возрастная группа достигла возраста максимального влияния. Но почему не только поколение «Большого разочарования», но и все остальные всегда настаивают на том, что музыка их юности была лучше? Как указывает Кэрри Морвейдж из университета «Карнеги-Меллон», поскольку подобный опыт есть практически у всех, он не может быть признан объективно истинным. Морвейдж утверждает, что подобно тому, как мы склонны лучше помнить позитивно (не негативно) окрашенные события жизни, в нашей памяти сохраняется лишь «хорошая» музыка нашей молодости. В шероховатом и нелакированном настоящем мы слышим музыку, которая нам нравится, а также музыку, которая нам не нравится. Память, как говорит исследователь, словно проигрыватель, который играет только то, что нам хочется слушать. Учитывая, что мы потратили так много времени на размышления о музыке, неудивительно, что она легко находится в памяти, и в этом же кроется причина нашей гедонистической к ней привязанности.
Так каким же образом мы выходим за рубеж безопасности, ограничивающий наши обычные «охотничьи угодья», в многообещающий, пусть и пугающий, мир новых перспектив, наполненный неизведанными удовольствиями? Мы ищем тех, кто поможет нам туда попасть. Как пошутил Уэстергрин, «тут, с нашего позволения, в игру вступает какой-нибудь ленивый дядя».
До приезда в офис Pandora у меня завязалась довольно болезненная переписка с их PR-отделом. Проблемой, видно, стало слово «вкус». Они хотели до меня донести, что «не имеют никакого отношения к формированию вкусов», а стремятся «предоставить любому пользователю уникальный опыт». Вот и еще одно подтверждение того, как сильно сдало позиции за последние полвека понятие «Вкуса» (именно с прописной буквы), словно вкус превратился в устаревшую и вышедшую из моды привычку вроде стаканчика мартини перед обедом.
Теперь говорят не так категорично, стараясь употреблять другие обтекаемые формулировки вроде «открытие» и «направление». Клуб «Книга месяца» при своем основании в 1926 году обещал, что любая книга, которая удовлетворит «различные вкусы» и получит «справедливую оценку» клубной оценочной группы, «не может не быть выдающейся книгой». Спустя почти век клуб уже просто сдержанно обещает «понравившиеся нам новые книги, которые вам обязательно захочется прочитать» (обратите внимание на перемену – упор теперь не на высшие объективные критерии, а на ваши личные предпочтения).
Но не навязывается ли и в этом случае некий критерий выбора? Уэстергрин, рассказывая о плей-листах Pandora, старался говорить как можно шире. «Мы хотим исключить критический подход. Кому-то хочется снова и снова слушать десяток одних и тех же песен – мы должны ему это дать», – сказал он. Напрашивается вопрос: не нужна ли им в таком случае армия музыкальных аналитиков и навороченные алгоритмы? Но чуть позже он добавляет: «Мы производим отбор в нашу коллекцию. Ужасно много музыки туда не включается, и потому оставшееся лучше отвечает запросам потребителей».
Свой вопрос я задал Майклу Запрудеру, который вот уже много лет является главным куратором музыкальной коллекции компании. В его задачу входит отбор записей, большинство из которых ему незнакомо, в проект «Геном музыки». Проблему демократического отбора, исключающего элитарность, он сравнил с работой жюри на конкурсе младенцев (проблема достаточно сложная, мы обратимся к ней позже).
Он назвал ее парадоксом и перефразировал Оруэлла: все песни равны, но некоторые равнее. Здесь срабатывает вкус, пусть это и не соответствует замыслу Pandora. Но все же это работает: как рассказал Уэстергрин, более 95 % из миллиона с лишним песен, имеющихся на сервере, запрашивается каждый месяц.
В Pandora была создана огромная музыкальная песочница. Там было во что поиграть, там было что открывать, но существовали и границы. Как сказал менеджер по работе с музыкой компании Стив Хоган, «вот почему у нас только миллион песен». Другие сервисы могут предложить 18 миллионов песен, «но у нас их оценивают люди. Если студия вышлет нам кучу музыки для караоке, мы будем вынуждены отказаться». Хоган говорит, что аналитики Pandora лучше «выберут наиболее характерные для артиста песни, у которых есть шанс стать, по их мнению, популярными».
Но если радио в каждый конкретный момент времени может транслировать лишь одну песню, обычно в формате, которого ожидают слушатели, то Pandora попыталась с помощью математики и музыковедения создать армию невидимых диджеев, каждый из которых ставит микс того, что вам уже нравится, и того, что может понравиться. Мне рассказали как анекдот историю о том, как Тим Уэстергрин однажды попал на встречу с администрацией какого-то городка и услышал там от одного из чиновников, что тот и понятия не имел, что у муниципальных уличных духовых оркестров столько поклонников по всему миру! Ну да, в Pandora есть канал, транслирующий этот жанр, и для данного слушателя Pandora оказалась именно тем, что нужно. Главный технолог компании Том Конрад сказал: «Мы хотим, чтобы у людей было ощущение, что сервис сделан лично для них, и ни наш, ни чей-нибудь еще музыкальный вкус на это не посягает».
Вопрос о том, какую музыку люди потенциально хотели бы слушать, был всего лишь одной из составляющих проблемы. Пытаясь создать станции, учитывающие индивидуальные вкусы, Pandora открыла набитый вкусами «ящик Пандоры» – ведь наши музыкальные (и пищевые) предпочтения подвержены громадному количеству влияний. Послушали много однотипного подряд? Начинается «сенсорно обусловленное насыщение». Что слушали до этого? Грустная песня будет казаться не такой грустной после нескольких веселых треков. Где вы слушаете музыку? В университете я часто посещал один считавшийся «продвинутым» местный музыкальный магазинчик, обитель тайных знаний, где можно было почувствовать нисходящую на тебя благодать, когда один из продавцов чуть кивал, оценив твою покупку. Вскоре мне стало ясно: на свете нет музыки лучше той, что ставили для себя на вертушке за прилавком эти тощие суровые мудрецы.
Появилась и такая мысль: музыка, как и пища, тоже может составляться из базовых «вкусов», только вместо соли или сладости здесь будут степень синкопированности, вокальная насыщенность или количество струн на малом оркестровом барабане – а любить и отличать мы учимся именно оттенки вкуса. Несколько лет назад слушатели Pandora демонстрировали стойкую тенденцию оставлять крайне негативные отзывы на произведения в жанре электронной танцевальной музыки. «Мы проанализировали порядка 45 000 треков и выяснили, что большое количество клубной танцевальной музыки было смешано без какого-либо разбора. Для проекта «Геном» все эти треки считались одним и тем же – бит «бум-бум-бум». А фанаты на своих трансовых станциях слышали техно», – рассказал Хоган. Ну а техно, как сказал Бьешке, «это особый жанр, если вы разбираетесь в электронной музыке. Это только для моего отца все, что я когда-либо слушал, – просто техно». Так что в Pandora, как рассказал Бьешке, добавили в «Геном» с дюжину новых атрибутов. «Какая тут реверберация, какой «эмбиенс»? Какие эквалайзерные эффекты, какие частотные фильтры использовались?»