день пьян». Там, в доме виноторговца и карточного шулера Иоганна Георга Монса, он в 1690 или в 1691 году и познакомился с младшей дочерью хозяина Анной Моне (1672–1714). Этой, родившейся в Вестфалии, плохо говорившей по-русски фривольной девицей, он увлекся, да так серьезно, что находился с ней в интимной связи более десяти лет. До этого у молодого Самодержца в «фаворитках» числилась подруга Анны некая «фройляйн» Елена Фадемрех, которую в Немецкой слободе называли «безотказной»…
Вся Москва знала о предосудительной связи Царя с распутной Анной, и москвичи заглазно презрительно величали Анну Моне «Кукуйской царицей» и «Монсихой». До связи с Самодержцем всея Руси пресловутая Анна состояла любовницей сотоварища и собутыльника Петра I, швейцарского уроженца Франца (Франсуа) Лефорта (1655–1699), которому Петр в 1690 году пожаловал чин генерал-майора.
По возвращении из-за границы в 1698 году (поездку организовывал Лефорт) Петр сразу же отправился к «Монсихе», а свою супругу приказал постричь в монахини, что и было исполнено, несмотря на протесты Патриарха Адриана. Царица Евдокия получила имя Елены и была заточена в Суздальском Покровском монастыре. Судьбу же сына-наследника Алексея он вознамерился решить на «новый манер»: отправить «обучаться» за границу и женить на иностранной принцессе.
Слух об этих планах быстро распространился не только в России, но достиг и далеких пределов. Православный мир узрел в этом признак умаления благочестия Русского Царства. Свою обеспокоенность выразил Вселенский Патриарх Гавриил (1702–1707). В декабре 1705 года Святейший заявил русскому послу (1702–1714) в Константинополе П. А. Толстому (1654–1729): «Говорят-де в народе, будто Царское Величество изволяет сына своего сочетать законного брака на сестре цесаря римского и ежеле сие учинит, конечно-де латинское мудрование в Российском государстве возрастет, а благочестие умалится, и Царское Величество в государстве сыну своему не изволит избрать невесту, или-де мало в Москве благородных честных девиц избранных и благочестивых, и какие-де ради причины сопрящися с крайним свойством со иноверными»[468].
Петр же Алексеевич не считался с мнением православных первоиерархов. В1711 году он устроил свадьбу своего сына на принцессе Софии-Шарлоте Браушвейг-Вольфенбютельской (1695–1715). Эта брачная партия создала печально-гротесковую ситуацию. Принцесса сохранила евангелическое вероисповедание, что было особо оговорено в брачном контракте. Хотя родившийся от этого брака Петр Алексеевич (1715–1730, с 1727 года — Император Петр И), был воспитан в Православии, но происходил он от матери-лютеранки. Когда же он наследовал престол в 1727 году, то оказалось, «что он как Царь носил священнический чин в Церкви, а исповедание его матери подвергалось ежегодной анафеме со стороны Церкви в Неделю Православия!»[469].
Сам Петр I в феврале 1712 года вступил во второй брак с женщиной сомнительной репутации, с которой уже давно, предположительно с 1703 года, состоял в интимных отношениях. Это — уроженка Лифляндии Марта Скавронская (1684–1727), принявшая в 1704 году Православие под именем Екатерины Алексеевны Михайловой[470]. Она уже ранее состояла в браке со шведским драгуном Иоганном Крузе и носила фамилию Крузе![471]
Во втором браке Царя Петра Алексеевича произошло святотатственное смещение духовного и плотского родства. При переходе Марты в Православие ее восприемником являлся Царевич Алексей Петрович. Поэтому Екатерина стала крестной дочерью Алексея (она получила отчество «Алексеевна» в честь своего крестного отца). По отношению к самому Петру она оказывалась в духовном родстве внучкой. В православной традиции духовное родство не отделялось от плотского, оно признавалось еще значимее. Как справедливо заключает исследователь, «обвенчавшись с Екатериной, Петр как бы женился на своей внучке. Это не могло расцениваться иначе как своего рода духовный инцест, кощунственное попрание основных христианских законов»[472].
Удивительно, насколько Петру Алексеевичу было чуждо вселенское православное задание, адресованное и Царству, и ему, правителю Богопоставленному. Хотя этот факт он никогда не отрицал, но воспринимал свою исключительную роль, как право распоряжаться властью без всякого духовного водительства, руководствуясь лишь своими «хотениями» и «разумениями». Он не только не искал пастырских советов и наставлений, но как будто и не слышал голосов архипастырей. В том проявился полный духовный разрыв с традицией Московского Царства, и с наследием отца — Царя Алексея Михайловича.
Рационалистическая самодостаточность петровского мировоззрения в полной мере проявилась в деле церковной реорганизации. Патриарх Адриан, занявший в 1690 году Патриарший престол по меркам того времени в весьма немолодых летах (родился в 1627 году), был избран на Церковном Соборе вопреки желанию Петра Алексеевича; «за» однозначно высказался весь епископат и Царица Наталья Кирилловна. Сразу же по избрании в особом послании — «Увещевание к пастве» — Патриарх выразил свое понимание роли Церкви и роли государства. «Два начальства устроил Бог на земле, священство, глаголю, и царство». Каждое из них имело свои функции: «Царство убо власть имать точию на земли, Священство же власть имать и на земли и на небеси»[473].
В своем наставлении Патриарх в весьма острожной форме прокламировал мысль о первенстве священства в царстве. И по складу характера, и в силу «телесной немощи» Адриан не собирался, как Никон, идти на открытую конфронтацию с Миропомазанником и придать конфликту политический характер. К тому же и общие условия в стране к концу XVII века существенно изменились, и у Патриарха не было никаких надежд на успех в борьбе за торжество священнического начала.
Поэтому, не подвергая критике лично Петра I, Адриан в своих проповедях и наставлениях критиковал различные царские нововведения (насильственное бритье бород, употребление скоромной пищи в постные дни, курение табака). Он проявлял и личное «своеволие», приводившее к вспышкам царского гнева, — отказывался постричь в монашество Евдокию Лопухину, «печаловался» (заступался) за стрельцов, чем показал большое человеческое мужество. Как заметил историк Церкви А. В. Карташев, «Патриарх Адриан не знал, что ему делать с явлениями нового, чуждого ему времени и потому просто в своих церковных поучениях обличал и отрицал новые формы жизни»[474]. Тем не менее, державный властелин проявлял знаки личного внимания к Патриарху, а во время предсмертной болезни Святейшего посещал его и даже произносил «боголюбивые тирады» о том, «что евангельское учение — вот знание Божеское, больше всего в жизни сей нужное людям»[475].
Без колебаний, уничтожая всех и вся, что мешало его делу государственно-имперского созидания, Петр I свою «венценосную руку» на Патриарха все-таки не поднял. При этом сомнений, что Церковь, в первую очередь в лице самого Святейшего, «государево дело» не только не одобряет, но и часто и осуждает, у Царя не имелось. Смерть в октябре 1700 года Патриарха Адриана не привела к скорой ликвидации института Патриаршества в России, хотя Петр и противился созыву очередного Церковного Собора.
Начиная с декабря 1700 года, более двадцати лет, Русскую Православную Церковь возглавлял «Местоблюститель Патриаршего престола» блестяще богословски образованный Рязанский митрополит Стефан Яворский (1658–1722). При этом полномочия «экзарха-блюстителя» по сравнению с патриаршими были существенно ограничены[476].
В Указе о Сенате от 2 марта 1711 года, носившем название: «О власти и ответственности Сената», Монарх прямо обозначил ведомственные приоритеты в России, подчинив духовенство компетенции государственного учреждения в образе Сената и установив жесточайшее наказание на ослушание. «Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским, что Мы, для всегдашних Наших в сих войнах отлучках, определили управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как Нам Самому, под жестоким наказанием или смертию, по вине смотря»[477].
Еще более определенно ведомственная подчиненность земной Церкви была обозначена в Указе Сената от 22 января 1716 года, который был доведен до сведения всех архиереев[478]. Этим Указом все священнослужители под присягой обязывались исполнять следующие требования. 1. Не отлучаться из своих епархий, кроме «крайних случаев». 2. Мягко обращаться с противниками Церкви. 3. Не строить Церквей «более необходимого». 4. Назначать новых священников только по мере потребности. 5. Объезжать свои епархии не реже одного раза в два-три года. 6. Не вмешиваться во внецерковные дела. («В мирские дела не входить ни для чего»)[479].
Теперь Церковь фактически подчинялась не только царской воле, но и распоряжениям государственного ведомства. Подобное положение неизбежно должно было привести к полной административной интеграции церковного управления в системе административного аппарата, что и произошло через несколько лет с возникновением Святейшего Синода.
Сама продолжительность реформирования управления Церковью свидетельствовала о том, что Царю — никогда не любившему долгих процедур в деле преобразований, — было весьма непросто решиться на кардинальную меру. Насколько известно, впервые публично Царь высказал мысль о замене Патриаршего управления коллегиальным в ноябре 1718 года. Когда Местоблюститель Стефан Яворский написал Царю, что ему неудобно постоянно жить в столице, так как из-за этого страдает управление Рязанской епархией, то Петр наложил резолюцию: «Для рязанских дел надлежит епископа устроить», а для «лучшего впредь управления (Церковью. —