Нельзя не упомянуть еще одного удивительного совпадения. По данным разрядной книги 1475–1605 гг., за день до смерти царевича Дмитрия, 14 мая 1591 г., в Москве случился большой пожар. Вспыхнув на Арбате сразу в четырех местах, пламя уничтожило часть города до самой Неглинной. «Новый летописец», составленный около 1630 г., относит этот пожар к июню: «Загорелось в Чертолье, и выгорел Белый город весь от Чертольских ворот по самую Неглинную; не только дворы, но и в церквях каменных все сгорело». Надо полагать, что более точны сведения разрядной книги, которая, кроме того, сообщает нам и о том, что пожар случился не сам по себе: «Зажгли Москву на Орбате, у Ивана Милославского колымажной двор». Позднее современники увидят в этом событии злую волю Бориса Годунова. Немецкий наемник Конрад Буссов, в частности, писал, что «правитель подкупил… нескольких поджигателей, которые подожгли главный город Москву во многих местах, так что на обоих берегах реки Неглинной сгорело несколько тысяч дворов, а сделано это было с той целью, чтобы одна беда перекрыла другую, и каждый больше скорбел бы о собственном несчастье, нежели о смерти царевича». Немцу вторит греческий эмигрант, архиепископ Арсений Елассонский: «В том же году сгорела большая часть Москвы, при содействии боярина Бориса, как говорили многие. В том же году, при содействии боярина Бориса, как говорили многие, явился на Москву хан татарский ради беспокойства царя и всего народа, дабы не было расследования о смерти брата его Димитрия». Голландский купец Исаак Масса также передает информацию о том, что Москву поджигали по распоряжению Бориса Годунова, который «приказывал поджигать Москву в разных местах, и так три или четыре раза, и каждый раз сгорало более 200 домов, и все поджигатели были подкуплены Борисом».
На четвертый день после разыгравшейся в Угличе трагедии, 19 мая 1591 г., в город приехала присланная из Москвы следственная комиссия, состав которой сам по себе дает любопытную информацию для размышления. Главой комиссии официально являлся митрополит Крутицкий Геласий. Этот человек, показания которого во многом определили вынесение в Москве вердикта о невольном самоубийстве царевича Дмитрия, оставался в своем чине до смерти, последовавшей в 1601 г. Сказать что-либо определенное о его политических пристрастиях мы не можем. Равным образом нейтральной фигурой в составе следственной комиссии выглядит Елизарий Вылузгин, дьяк Поместного приказа. Он определенно пользовался доверием Бориса Годунова, поскольку во главе этого ключевого ведомства находился бессменно 18 лет – с 1584 г. до самой своей кончины в 1602 г.
Что же касается окольничего Андрея Петровича Клешнина, то его современники не без оснований считали креатурой Бориса Годунова. К тому моменту Борис Годунов и Андрей Клешнин были близко знакомы никак не менее 15 лет. В 1575/76 г., когда Борис вместе с матерью подарил Троицкому Ипатьевскому монастырю одну из своих костромских вотчин, послухом (т. е. свидетелем) при оформлении дарения был именно Андрей Клешнин. В начале царствования Фёдора Ивановича Клешнин, бывший «ближней думы дворянином», поднялся на более высокую ступень в придворной иерархии, получив чин окольничего. Многие современники именно ему и приписывали организацию убийства царевича Дмитрия по заданию Бориса Годунова. Интересно, что и через полвека после угличской трагедии родственники Андрея Клешнина были вынуждены отводить обвинения в том, что их родич виновен в смерти царевича Дмитрия: «Будто дед наш точен (т. е. виновен. – Д. Л.) кровь государя царевича блаженные памяти князя Дмитрея Ивановича всеа Русии, и будто умыслом деда нашего кровь крестьянская лилась». И, что интересно, внуки Клешнина, заявившего в 1591 г., что царевич зарезал себя сам, через полвека не сомневались в том, что в Угличе имело место убийство, а не несчастный случай: «И про то… вестно тебе, государю, и всему государству, хто убил государя царевича, и от чево кровь лилась». Андрей Клешнин оставался в чести у Бориса Годунова до своей смерти в 1599 г., успев перед тем побывать дворецким у царицы Марии Григорьевны Годуновой.
Самой неоднозначной персоной в составе следственной комиссии был боярин князь Василий Иванович Шуйский. Направление этого человека в Углич для проведения расследования само по себе как будто отводит от правителя Бориса подозрения в причастности к убийству. Шуйские, как было сказано выше, не так давно были соперниками Годунова в борьбе за власть. Потерпев в ней поражение, они оказались в опале, а глава этого боярского клана, князь Иван Петрович Шуйский, вероятно, был убит в ссылке по приказу Бориса Годунова. Из опалы в Москву князь Василий Иванович Шуйский был возвращен в 1591 г. и вскоре после того назначен в состав следственной комиссии, отбывшей в Углич. Сторонники версии о невиновности Бориса Годунова пишут о том, что правитель, будь он причастен к смерти царевича, не включил бы в состав комиссии своего недоброжелателя. Однако не следует забывать и о том, что князь Василий Шуйский состоял с Борисом Годуновым в свойстве – брат Василия Шуйского, князь Дмитрий Иванович, как и Годунов, был женат на дочери Малюты Скуратова. Кроме того, только что возвращенный из ссылки князь Шуйский мог и не решиться выступить против Годунова, поскольку это было сопряжено с риском новой опалы.
Василий Шуйский. Портрет из «Титулярника» 1672 г.
Шуйский пережил и Бориса Годунова, и всех членов следственной комиссии. За 15 лет после расследования угличских событий он успеет несколько раз кардинально поменять свои показания относительно того, что случилось с царевичем. В 1591 г. он озвучил версию, полностью удовлетворявшую Бориса Годунова, – Дмитрий Иванович по неосторожности сам перерезал себе горло, а Нагие злонамеренно организовали в городе мятеж. В 1605 г., после смерти Годунова, когда к Москве приближались войска Лжедмитрия I, Василий Шуйский внезапно покаялся перед народом, сообщив, что в Угличе погиб вовсе не царевич, а другой ребенок; сам же царевич Дмитрий, младший сын Ивана Грозного и законный наследник престола, спасся и вот-вот сядет на отеческий трон. Правда, чуть позже Шуйский неосторожно заявит: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить!» За эти вырвавшиеся у него в досаде слова Василий Шуйский едва не был казнен и, взяв на плахе свои слова назад, был помилован. Но спустя несколько месяцев он, свергнув Лжедмитрия I, вновь вернется к прежней версии о том, что настоящий царевич Дмитрий пал жертвой властолюбия Бориса Годунова. Более того, объявленный чудотворцем царевич по инициативе воцарившегося Василия Шуйского был причислен к лику святых.
Какая же из трех озвученных Шуйским версий была правдой? Все они были провозглашены князем Василием Ивановичем в обстоятельствах, заставляющих сомневаться в его искренности. В 1591 г. он сказал то, что от него желал услышать всесильный правитель Борис Годунов. В 1605 г. жителям Москвы, с восторгом ждавшим воцарения младшего сына Ивана Грозного, Шуйский пролил бальзам на душу заявлением о «чудесном спасении» царевича. В 1606 г., придя к власти, он своим заявлением категорически провозгласил своего предшественника самозванцем, а заодно бросил тень на Бориса Годунова, объявленного убийцей настоящего царевича. И лишь однажды, вскоре после вступления Лжедмитрия I в Москву, с уст Василия Шуйского слетели слова, которые, надо полагать, были искренними, поскольку сказаны были не на публику: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить!» Не исключено, правда, что подобного рода несдержанность Василий Шуйский продемонстрировал и ранее. Во всяком случае, по возвращении из Углича он на несколько месяцев пропадает из поля зрения исследователей. Мы не видим его среди воевод, назначенных командовать полками при отражении крымского нашествия (хотя его товарищи по следственной комиссии Андрей Клешнин и Елизарий Вылузгин в это время числятся вместе с Борисом Годуновым в составе Большого полка, действовавшего против Гази-Гирея). Не упоминается Василий Шуйский и среди участников разного рода дворцовых церемоний. И лишь 21 ноября 1591 г., «во Введеньев день», мы видим его в числе тех, кто был у государева стола, т. е. присутствовал на царском праздничном пиру.
О причинах временного исчезновения Василия Шуйского из числа участников придворных церемоний можно только гадать. Что же касается вердикта следственной комиссии, то он вполне удовлетворил правительство Бориса Годунова. Царевича признали жертвой пусть и неумышленного, но все же самоубийства. Жителей Углича, убивших ни в чем не виновного дьяка Михаила Битяговского, обвинили в бунте: активных участников беспорядков казнили, 60 семей угличан отправили в Западную Сибирь, населив ими только что построенный Пелымский острог. На Нагих, подбивших население города на мятеж, возложили государеву опалу: их также разослали в ссылку по дальним городам. Наказан был и колокол Спасского собора, поднявший народ на бунт: в наказание за это его сбросили с колокольни, отрубили ему «ухо» и «язык», публично высекли кнутом (колокол получил 12 ударов), а затем отправили в ссылку в Сибирь (ссыльные угличане несли его на себе). Спасский колокол доставили в новую столицу Сибири – Тобольск, где по приказу местного воеводы на нем сделали надпись: «Первоссыльный неодушевленный с Углича». И лишь через 300 лет колокол вернули обратно в Углич.
Царевич «вернулся» намного раньше. Его имя долго еще оставалось средством борьбы за власть. Призрак «воскресшего» царевича впервые мелькнет в воображении москвичей в 1598 г., сразу после смерти царя Фёдора Ивановича. Тогда кто-то распустил слух о том, что Борис Годунов держит у себя на дворе самозванца, очень похожего на покойного Дмитрия Угличского, чтобы с его помощью удержать в руках власть над страной. Во время голода 1601–1603 гг. слухи о «чудесном спасении» царевича будут звучать уже вполне отчетливо; Бориса Годунова, не скрываясь, станут обвинять в попытках убить отрока царской крови. Именно тогда и появился первый самозванец, присвоивший себе имя покойного ребенка и заявивший на этом основании о своих правах на царский венец. Испуганный таки