ое, превращая его в мертвое.
Затем по лощине ринулся бешеный поток воды. С каждой секундой он набирал силу, крушил, калечил и умертвлял все, что еще шевелилось.
А когда сель чуть утих, явились алаваны.
Визжа и бешено крутясь на своих лошаденках, они безжалостно орудовали пиками. Останки разметенного лагеря стали местом жестокой бойни.
Дариан не узнал, чем кончилось дело, потому что при очередной вспышке молнии алаванский всадник с визгом метнул в него аркан, набросив прямо на голову, стянул с лошади и поволок во тьму.
Дариан успел лишь сунуть ладони под веревку и только благодаря этому не задохнулся. Но все-таки в конце концов потерял сознание от боли и удушья, а когда пришел в себя, обнаружил, что руки и ноги у него крепко связаны, он лежит поперек лошадиного крупа, а лошадь трусит куда-то, неся дремлющего наездника и его неподвижную добычу.
Когда они достигли стойбища, алаван безразлично столкнул Дариана (тот рухнул на землю плашмя, от удара перехватило дух), спрыгнул сам и принялся гортанно кричать и махать руками, вероятно призывая соплеменников порадоваться его удаче.
– Я царь, – через силу сказал Дариан, когда к нему вернулось дыхание. – Кто тут знает дарианский язык?
Но вместо того чтобы найти переводчика, веселые алаваны стали плясать и прыгать вокруг пленника, то пиная ногами, обутыми, к счастью, в довольно мягкие кожаные сапоги, а то угощая своими плетями – и вот они-то были совсем не мягкими.
Дариан кричал, бранился, выл, скрежетал зубами и плевался – но он был крепко связан, а связанный человек мало чем может ответить своим обидчикам, сколь бы несправедливой ни казалась ему обида.
Наконец появился тот, кто знал несколько дарианских выражений.
– Я царь, – повторил Дариан, замечая, что переводчик кивает каждому его слову, и сильно сомневаясь, понимает ли тот хоть одно из них. – Я богат. Пошлите гонца в мою столицу, в Дараш, с моим перстнем. Перстень докажет моему брату, что я оказался в плену. Брат пришлет выкуп.
Алаваны долго галдели. В конце концов кто-то поспешил к высокому шатру в некотором отдалении от прочих, а когда вернулся, с ним шагал высокий, плотный, налитой силой человек, физиономия которого хранила презрительное и жесткое выражение.
Дариан догадался, что это алаванский вождь. Прислушиваясь к невнятному ему в целом разговору, он понял и то, что вождя зовут Мастан.
Выслушав толмача, Мастан обошел вокруг лежавшего в траве Дариана и несильно попинал его сапогом в бок, будто проверяя, жив ли. Потом бросил несколько слов. Тут же кто-то опустился на колени и перерезал веревки.
Мастан поднял бровь.
– Дай перстень, – сказал толмач.
Дариан снял перстень.
Мастан покрутил его в пальцах, рассматривая. Опять что-то буркнул.
– Мастан говорит, это не царский перстень.
– Ну да, – саркастически кивнул Дариан. – Я смотрю, вы тут лучше меня в царских перстнях разбираетесь. А какой же он, интересно знать?
Должно быть, Мастану не понравилась интонация Дарианова голоса. Он сделал к нему шаг и коротко, но сокрушительно ударил в лицо. У Мастана была тяжелая рука – у Дариана потемнело в глазах, и он долго лежал, сплевывая кровь.
Один из воинов принес что-то вроде лошадиной торбы.
– Ладно, Мастан согласен послать гонца, – сказал толмач Дариану. – Видишь этот мешок? Если твой брат наполнит его золотом, мы тебя отпустим.
2
Тремя днями позже два всадника, одним из которых был толмач, знавший кое-какие дарианские слова, а вторым тот самый воин, что пленил царя Дариана, приблизились к стенам Дараша.
Их появление в первый момент вызвало смятение – блюстители ворот решили, что это самые лихие бойцы из передового отряда алаванов и в ближайшее время следует ждать осады.
Сравнительно быстро путаница рассеялась. Толмач повторял как заведенный: «царь Дариан, царь Дариан» – и показывал перстень. Вызвали начальника стражи. Он рассмотрел перстень, но не смог определенно сказать, царский он или не царский, поскольку прежде царских перстней не видел. Алаванов спешили и, перед тем как вести во дворец, заковали в железо. В принципе, они не возражали против кандалов, но категорически отказывались оставить в караулке привезенный с собой мешок. Начальник стражи тщательно осмотрел его. Не обнаружив, куда в нем можно было бы спрятать кинжал или другое орудие кровавого убийства, он в конце концов разрешил им взять его с собой.
Два дня их держали взаперти – правда, не в подземелье, а в одной из клеток для диких зверей. На третий день повели в Зеленый зал. Длинные нефы, отделенные колоннами от боковых проходов, освещали канделябры на медных цепях. Стены завешивали шелковые ткани, пол застилали цветастые ковры.
Войдя в Зеленый зал, алаваны окончательно оторопели. А когда царский трон стал возноситься к небу, оба едва не потеряли сознание от изумления и гордости за то, что им довелось такое увидеть.
Из поднебесья раздался ясный голос:
– Зачем вы явились в мой город, презренные дикари?
Толмач не понял вопроса, начал было беспомощно озираться, но, к счастью, здесь имелся свой переводчик, некий ученый дарианец, сносно владевший алаванским. Он перевел.
– Мы взяли в плен вашего царя Дариана, – сказал толмач. По алаванским меркам он тоже был довольно ученым, не зря ведь именно ему вождь Мастан поручил вести переговоры. – В доказательство того, что он пребывает у нас, царь Дариан передал вам свой перстень с печатью. Мы отпустим вашего царя, если вы наполните наш мешок золотом.
Мешок был у второго алавана, и он потряс им, демонстрируя его нешуточную вместимость.
– Покажи перстень, – послышался гулкий голос свыше.
Толмач послушно отдал перстень стоявшему рядом вельможе.
Должно быть, уже через несколько секунд перстень каким-то образом оказался у того, чьему голосу они внимали. Во всяком случае, из поднебесья послышался радостное и чуточку визгливое хихиканье.
– Нет, это совсем не перстень царя Дариана, – сказал тот, чья фигура мерцала и переливалась у них над головой. – Да и вообще, что за глупость! Как может царь Дариан быть у вас, если царь Дариан – это я. Если вы заметили, я сижу здесь, в Зеленом зале, на своем царственном троне, а вовсе не у вас в плену. Что же касается того несчастного, что попал к вам в руки, то я его и знать не знаю. Но могу сказать определенно: это просто какой-то жалкий червяк, что надеется продлить свою никчемную жизнь с помощью нелепого обмана!
Алаваны растерянно переглянулись.
– Вообще-то, следовало бы вас казнить, – задумчиво продолжил царь. – Зачем вы отнимаете у меня время нелепыми россказнями? Сделать, что ли, вас обоих покороче, чтоб неповадно было… С отрубленной-то головой не помошенничаешь, верно? – Он снова захихикал. – Но я великий царь Дариан, а не мелкий вождь какого-нибудь жалкого племени. Всякий, кто оказывается в Зеленом зале, уходит отсюда с моими царственными дарами. Вы тоже получите. Прощайте.
Вельможа ткнул толмача локтем в бок, и алаваны стали пятиться к дверям, беспрестанно кланяясь тому, кто витал в поднебесье: он был уже совсем неразличим и представлял собой всего лишь туманное пятно лучезарного света.
Когда гости выбрались в прилегающий коридор, их ждали два мешка золотых монет, каждый раза в три больше их заветной торбы.
Тот, что пленил Дариана, увидев царские дары, все-таки потерял сознание. Толмач, хоть и у него сильно помутилось в голове, сумел кое-как устоять.
Обратный путь занял у послов неделю. Во-первых, кони были сильно нагружены: тяжелее золота нет ничего на свете. Во-вторых, приходилось проявлять сугубую осторожность, выбирая путь. Встретиться с кем-нибудь означало потерять и богатство, и жизнь: обнаружив содержимое вьюков, их бы просто зарезали, а ведь нужно было явиться к Мастану.
Благополучно прибыв в стойбище, послы тут же к нему и направились.
Еще в дороге они пытались выработать политику, которой следует придерживаться при встрече с вождем. Скрыть от него царские дары не представлялось возможным, имущество кочевника у всех на виду. Отдать все казалось чрезмерным – ведь именно они, рискуя жизнью, ездили в Дараш. Кроме того, если бы воин, что составил компанию толмачу, не пленил того жуликоватого самозванца, вообще бы ничего не было.
Сошлись на том, что предложат Мастану половину.
Выслушав их, Мастан покачал головой.
– Значит, никакой не царь, – сказал он. – Я так и думал.
– Но одежда на нем все-таки была не простая, – заметил тот алаван, что пленял Дариана.
– Если судить по одежде, так они все цари, – заметил Мастан. – Хлебом не корми, только дай расфуфыриться. Ладно, пойдем глянем, стоит ли то, чем вы так хвастаетесь, хотя бы старой подковы.
Они вышли из шатра и приблизились к усталым лошадям.
Мастан ткнул кулаком один из вьюков. Вьюк был так плотен, будто до отказа набит речным песком.
– Открой, – приказал он.
Толмач растянул горловину.
Золото слепило, Мастан невольно отшатнулся.
– Ну что ж, – протянул он, поднимая лицо к небу. – Оба молодцы.
Потом сделал знак, и четверо его охранников бросились на обоих молодцов с ножами.
Осиротевший груз Мастан приказал отнести в его шатер.
– И этого мне приведите, как его там, – сказал он, морщась. – Лжецаря этого, будь он неладен. И толмача еще.
– Толмача? – растерянно переспросил слуга, оглядываясь на одно из тел. – Так это… Нету теперь толмача.
Но Дариан и без толмача понял, за что его бьют. Он успел уяснить значение самых расхожих слов алаванского языка. Их было трудно произносить – много гортанных звуков, какого-то змеиного шипения и еще чего-то, похожего на икоту, – но ничего произносить ему и не требовалось.
Его полосовали плетями за то, что он солгал простодушным алаванам: говорил, что царь, а сам не царь. Обманывал их, а ведь обманывать нельзя, хуже лжи ничего на свете нет, бог Тангар ясно сказал об этом людям. И еще Тангар сказал, что как ни прячь, а правда все равно себя покажет. Вот она себя и показала.