А потом то ли святой Дариан помог им, то ли это сладкое яблоко сыграло свою роль, но, так или иначе, признания им не понадобились: просто соединились губы, а слова стали лишними.
Нет, конечно, чуть позже они заговорили о своей любви друг к другу и принялись мечтать и делиться планами на будущее (которые, надо сказать, во многом странным образом настолько совпадали, что казалось, будто мечтают не двое, а один), а само их будущее представлялось обоим столь же неукоснительным, сколь неукоснительно всякий день встает и садится солнце. В эти счастливые минуты оно было для них заведомо ясным, определенным, прозрачным и не могло таить в себе никаких неожиданностей.
Когда же наговорились и нацеловались досыта (нужно понимать, что это просто форма речи, ибо нацеловаться досыта в той ситуации им было никак невозможно), то заметили, что солнце и впрямь клонится к закату. Настала пора возвращаться в кишлак, пока их не хватились и не связали воедино их обоюдное отсутствие. Хоть он и предупредил мать, что идет на дальний выпас, а девушка сказала сестре, что подруга просила ее помочь сучить пряжу, но причина таких парных пропаж всегда почему-то лежит на поверхности. Если бы еще они жили в большом поселке Рухсор, где находится главная усадьба колхоза «Ба номи бисту дуюми Партсъезд», что значит «Имени двадцать второго Партсъезда», и где было много похожих на них девушек и юношей, тогда бы, может быть, сельчане не уделяли столь пристального внимания им двоим. Но они были из совсем небольшого кишлака восточнее Рухсора, а в таких селеньицах, где все знают друг друга, всякий посвящен в соседские дела едва ли не подробнее, чем в свои, и всегда жаждет наладить их лучше, чем собственные.
Напоследок они решили подняться на сам утес.
Влюбленные взбежали и встали на вершине, обнявшись и глядя на солнце, багровым кругом неслыханной величины садившееся за ближний хребет. Скоро все сущее должно было погрузиться в первые легкие сумерки.
Как вдруг у ног девушки появилась змея.
Тварь неслышно скользила по скале, приподняв ромбовидную головку, украшенную силуэтом летящей птицы и драгоценными камнями немигающих глаз. Достигнув же туфель девушки, она замерла, словно зачарованная видом ее тонких лодыжек. Почувствовав что-то и опустив взгляд, девушка не крикнула и не отскочила – она просто остолбенела от ужаса, словно сама оборотилась в такой же камень, что был под ногами.
Но юноша, ни на мгновение не потеряв самообладания, выхватил нож и со всего маху рубанул тяжелым лезвием, чтобы отсечь ядовитую голову.
Он преуспел в своем желании – отделенная от тела голова эфы отпрыгнула в сторону, а само оно стало беспомощно извиваться.
Однако случилось и нечто большее, совсем неожиданное: лезвие рассекло не только аспида, но и саму скалу под ним. Рассекло так, словно некоторая часть утеса была сложена вовсе не камнем, а, допустим, козьим сыром или даже свежим творогом.
Скала с кряканьем расселась, а из глубокой трещины вырвался узкий и стремительный язык синего пламени.
Не причинив им, застывшим от изумления, никакого вреда, луч метнулся ввысь, мгновенно озарив окрестности, и медленно растаял в глубине темнеющего неба.