[50] из Праги в своем сочинении "Нетивотолям" ("Тропы мира"): "Наблюдая небесные светила и их созвездия, человек может познать Того, Кто приводит их в движение, Его могущество и Его мудрость. И когда он по-настоящему вдумается в упорядоченность и масштаб этих процессов, он неминуемо познает Творца".
Но ведь эти строки о гармоничности Вселенной, о неслышимой обычным человеческим ухом "музыке сфер", реальность которой была открыта совсем недавно, были написаны почти три тысячи лет назад, и эти не только поэтические, но и, если хотите, научные озарения Давида не могут не поражать воображения.
Поэтическое творчество, видимо, доставляло Давиду величайшее наслаждение и, будучи, как и всякий поэт, не чужд тщеславия, он стремился любыми путями распространить свои сочинения в народе. Давид явно желал, чтобы люди по всей стране повторяли их снова и снова, не забывая при этом о том, кто является их автором, – многие псалмы начинаются словами "Мизмор ле-Давид" ("Песнопение от Давида") или "Теила ле-Давид" ("Восхваление от Давида").
Другой страстью Давида были, несомненно, женщины. Подражая принятым в регионе обычаям, он вскоре после воцарения в Хевроне завел небольшой гарем, присоединив к первым трем женам Ахиноаме, Авигее и Маахе еще трех местных девушек – Аггифу (Хаггит), Авиталу (Авиталь) и Эглу.
Судя по всему, молодой царь в те дни не обходил ни одну из своих жен вниманием, и они одна за другой подарили ему сыновей. Ахиноама родила ему первенца Амнона, а вскоре после нее настал черед рожать Авигее. Так как Давид поспешил взять Авигею в жены вскоре после смерти ее мужа, то по Иудее поползли слухи, что на самом деле Авигея родила сына не от Давида, а от Навала. Однако когда ребенок подрос, всякие сомнения в том, кто его отец, отпали сами собой; маленький Далуиа (Даниэль) был копией Давида, за что и получил еще одно имя – Килав, то есть "Подобный отцу".
Вслед за этими двумя сыновьями Мааха родила Давиду сына Авессалома (Авшалома), Аггифа – Адонию (Адониягу), Авитала – Сафатию (Шефатью), а Эгла – Иефераама (Итреама). В том, что у Давида в течение столь короткого времени родилось шестеро сыновей, народ увидел особое благоволение Бога к царю Иудеи.
А над домом Иевосфея тем временем все больше и больше сгущались тучи.
Глава третья "Царь умер. Да здравствует царь!"
Все известные нам еврейские источники сообщают, что причиной ссоры между Иевосфеем и Авениром стала наложница покойного Саула Рицпа – женщина поистине удивительная, с самоотверженностью которой нам еще предстоит встретиться на страницах этой книги.
"А у Шаула была наложница по имени Рицпа, дочь Айи. И сказал Ишбошет Авнеру: зачем вошел ты к наложнице отца моего?" (II Сам. 3:7).
Это, видимо, был первый случай, когда безвольный и трусливый Иевосфей открыто возмутился действиями Авенира, игравшего при его дворе роль и премьер-министра, и министра обороны. Дело в том, что, согласно принятым на Ближнем Востоке обычаям, гарем умершего царя отходил к его преемнику, то есть тот, кто пользовался гаремом царя, его женщинами, и считался законным его наследником. Далее нам еще придется столкнуться с тем, как пытались использовать этот обычай в свою пользу сыновья Давида, так что гнев Иевосфея понятен: "войдя" к Рицпе, объявив ее своей женой или наложницей, Авенир как бы заявил и о своих претензиях на трон, о своем намерении низвергнуть Иевосфея. Именно так трактуют поступок Авенира абсолютно все комментаторы и исследователи.
Однако если это действительно было так, то Авенир не остановился бы только на овладении наложницей Саула, а стал бы предпринимать и другие шаги по захвату власти. В сущности, если учитывать расстановку сил при дворе Иевосфея, устроить дворцовый переворот не составило бы для Авенира особого труда. Но дальнейшие события разворачиваются совсем по-другому:
"И сильно вспылил Авнер из-за слов Ишбошета, и сказал: разве я собачья голова в Иудее?! Неужели отныне буду я делать добро дому Шаула, отца твоего, братьям его и друзьям его? Я не предал тебя в руки Давида, а ты упрекаешь меня в грехе из-за этой женщины? Пусть так накажет Бог Авнера и еще усилит наказание, если я не сделаю того, о чем клялся Господь Давиду: отнять царство у дома Шаула и утвердить престол Давида в Исраэле от Дана и до Беэр-Шевы. И не мог больше тот (Ишбошет. – Я. Л.) ответить ни слова Авнеру, так как боялся его" (И Сам. 3:7-9).
Итак, как мы видим, Авенир в ответ на обвинения Иевосфея приходит в ярость и действительно грозит сбросить его с престола, однако не для того, чтобы усесться на него самому, а возвести на него Давида. Согласитесь, странная логика для человека, который завладел наложницей царя для того, чтобы заявить о себе как о его правопреемнике!
Между тем сам эмоциональный накал разговора между Иевосфеем и Авениром наводит на мысль о том, что последним при женитьбе на Рицпе двигали совершенно другие мотивы. Следует учесть, что в слово "наложница" у евреев вкладывалось несколько иное содержание, чем у других восточных народов. Крайне редко наложница была рабыней – чаще это была свободная женщина, которая сошлась с женатым мужчиной, но при этом (хотя многоженство у евреев и разрешалось) тот не сочетался с ней законным браком, не обвенчался "по Законам Моисея и Израиля". Таким образом, наложница у евреев и в те времена, и позже была чем-то вроде "узаконенной любовницы", "гражданской жены" при наличии другой – "законной жены перед Богом". Как и жена, наложница обязана была хранить верность своему мужу. Как и жена, наложница отнюдь не была целыми днями заперта в гареме, а часто сидела рядом или неподалеку от мужа на пирах.
Будучи главнокомандующим армией и близким другом Саула, Авенир, безусловно, хорошо знал Рицпу и, видимо, давно тайно любил ее. И то, что Иевосфей поставил ему в вину желание соединиться наконец с любимой женщиной, вывело Авенира из равновесия. В словах Иевосфея он услышал в первую очередь черную неблагодарность в ответ за все, что он сделал для него и для его семьи, – ведь именно Авенир возвел его на трон, именно Авенир объединил вокруг него одиннадцать колен, по сути дела, переиграв в развернувшейся битве за власть Давида. И вот сейчас это ничтожество Иевосфей отказывает ему в праве на простое человеческое счастье, указывает на его место слуги, требует, чтобы он беспрекословно придерживался установленных границ – подобно тому, как пес должен есть только под столом, а ни в коем случае не на скамье рядом с хозяевами!
Согласитесь, что после этого Авениру было из-за чего вспылить и начать мстить Иевосфею.
Но дело было, безусловно, не только в этом. Всю свою жизнь Авенир посвятил служению царю, но служил он Саулу именно потому, что был убежден, что сам Бог выбрал его для этой миссии. И Саул с его умом, мужеством и прозорливостью лишь укреплял в нем эту веру. Да, он допускал ошибки. Да, у него были приступы ипохондрии и паранойи, но сомневаться в том, что Саул – великий правитель, не приходилось.
Иевосфей же явно не был тем человеком, который был способен помочь Израилю выбраться из сложившейся ситуации, дать еврейскому народу надежду, вдохнуть в него новые силы, помочь вновь обрести уверенность в себе. С каждым днем разочарование Авенира в Иевосфее росло, и с каждым днем он все чаще думал о Давиде, укрепляясь в мысли, что все происходившее в последний период царствования Саула было не случайным, что Давид и в самом деле избранник и помазанник Божий. Не случайно во время перебранки с Иевосфеем Авенир бросает фразу о том, что он "сделает то, о чем клялся Господь Давиду".
Да, со стороны могло показаться, что Авенир бросил эти слова сгоряча, что никакая сила не может заставить его примириться с Давидом. Но, вырвавшись, видимо и в самом деле случайно, они выражали то, что уже давно было у него на сердце.
При этом Авенир отнюдь не собирался, возведя на трон Давида, уйти в тень. Напротив, он видел себя рядом с молодым царем, снова стоящим во главе победоносной армии и ощущающим на своих плечах тяжкое, но сладкое бремя подлинной, а не призрачной власти.
А потому брошенные Иевосфею угрозы оказываются отнюдь не пустыми. Вскоре после произошедшего между ними разговора Авенир отправляет двух самых надежных своих людей в Хеврон, к Давиду. Отправляет не с письмом, а именно с устным посланием, опасаясь, что письмо могут перехватить или что Давид может использовать потом его как доказательство измены Авенира Иевосфею, если вдруг два царя решат заключить союз друг с другом.
Суть послания Авенира ясна: он готов перейти на сторону Давида и употребить все свои связи и влияние в советах старейшин, чтобы собрать под его властью весь народ. В обмен Авенир рассчитывает получить достойное место при дворе Давида, но что именно это за место и все детали их будущего договора он предлагает обсудить при личной встрече. Чтобы Давид не заподозрил какого-либо подвоха, Авенир выразил готовность прийти в Хеврон, где он окажется целиком в его власти.
Предложение Авенира выглядело, безусловно, крайне заманчиво. Настолько заманчиво, что Давид, помня, что Авенир был его главным противником и ненавистником при дворе Саула, просто обязан был проверить, не таит ли оно в себе некую хитроумную ловушку. Давиду нужны были доказательства честности и серьезности намерений нового союзника, а потому он заявил, что готов встретиться с ним лишь после того, как Авенир выполнит одно "проверочное" условие:
"И сказал он (Давид. – Я. Л.): хорошо, я заключу с тобою союз, только одной вещи потребую я от тебя: ты не увидишь лица моего, если не приведешь Михаль, дочь Шаула, когда придешь увидеться со мною" (II Сам. 3:13).
Смысл этого требования ясен: Мелхола была нужна Давиду как подтверждение родственной связи с Саулом, того, что он является не бывшим, а самым что ни на есть живым и настоящим зятем покойного царя, а потому имеет право претендовать на престол.
Но для этого Мелхола, разведенная с Давидом по повелению Саула, не должна была быть выкрадена или доставлена в Хеврон каким-либо другим сомнительным путем. Нет, она должна была вернуться к нему как законная жена на совершенно законных основаниях. А потому Давид направил Иевосфею официальное посольство с требованием вернуть ему Мелхолу – в задачу же Авениру вменялось убедить Иевосфея выполнить это требование, хотя последний не мог не понимать, что оно означает и к каким последствиям может привести.