— …и Святое Сердце наверняка бы такой шаг одобрил. Да только он там, — я ткнул пальцем вверх, — на небесах, ему нет нужды содержать дружинников и домочадцев, заполнять амбары на случай голода, и участвовать во множестве других, не менее неблагодарных занятий. Так что раздавать общинникам владения мы, пожалуй, не станем. Лучше тем, кто нынче лишен почти всего, мы дадим возможность заполучить все. Все, необходимое им для процветания, ибо сказано было: «Дай голодному рыбу, и он ее съест, после чего снова будет голодать. Дай ему рыбацкую снасть, и он прокормит себя сам». Верно я говорю, Первосвященный Йожадату?
— Воистину. — кивнул тот. — Мудрость твоя, о царь, не знает границ.
Конечно не знает — церковникам землицы тоже принадлежит немало, «а свои деньги я никому не отдам».[9]
— Именно потому, досточтимые князья, я и говорю — в первую очередь нам надобно избавиться в наших землях от бедняков, дабы добрые хозяева еще более процветали. — я дошел до конца зала, до самых дверей, развернулся, и столь же неспешно двинулся обратно. — Не наша вина, что именно в горных районах земли, пригодной для обработки, менее всего, а, следовательно, и люд там самый бедный в Ашшории. Но…
Тут я попытался изобразить благостную улыбку.
— …не стоит забывать о том, что эти люди хотя и бедны, но свободны. Они не рабы, не чья-то собственность. Поэтому нет разницы, из какого княжества будет выезжать телега с крестьянскими пожитками — получать под свою руку новые владения будет каждый из вас, соразмерно вкладу в наше общее дело. Ибо сказано было, что как потопаешь, так и полопаешь.
До трона я дошел под бушующую бурю эмоций в зале заседаний — владетельные срочно пытались сообразить, кто будет наибольшим выгодоприобретателем при таком раскладе и не пора ли им снова повторить попытку вцепиться друг другу в бороды.
Первым в ситуации сориентировался примас — покуда князья еще только лишь успокаивались, осознавая, что никто обиженным не уйдет — главное дать не меньше иных прочих, Йожадату склонился в своем кресле и негромко у меня поинтересовался:
— Государь, а мать наша, Церковь, для вспоможения столь богоугодному делу как борьба с язычниками может принять в заселении степи финансовое участие?
— Ну разумеется — может, Первосвященный. — самым что ни на есть ласковым тоном отозвался я.
И после небольшой паузы, дождавшись удовлетворенного кивка первосвященника, благостным голосом добавил:
— Если совет решит признать тебя князем Церкви, разумеется. Ведь согласись, иначе как-то несправедливо выходит — надобно будет дать и другим достойным людям возможность деревенькой-другой обзавестись, а это владетельным, как ближайшим к трону, прямая обида и урон чести.
Ну вот и поглядим, любезный архипоп, как ты выкручиваться теперь станешь. Твое при Кагене непомерное (по меркам князюшек) возвышение почти всем поперек горла, да и история нас учит, что светская и духовная власть постоянно были в контрах, а если ты теперь попытаешься с владетельными совершенно официально в статусе уравняться…
Разделяй и властвуй, Лисапет! Разделяй и властвуй!
Тем временем мнения князей разделились, и слово взял Лексик Баратиани — пожалуй, на этом заседании, самый спокойно ведший себя из владетельных.
— Государь! — произнес он, встав и поклонившись. — Не сочти за непочтительность с моей стороны, но дозволь мне выразить сомнение, каковое, я слышу, многие тут разделяют.
Вот нежданчик-то…
— Верность твоя короне общеизвестна и не подлежит сомнению, так что последним я буду, кто усомнится в твоем почтении к престолу. — кивнул я. — Говори, князь.
— Повелитель, нет сомнения — о бедняках сказал ты верно. Справедливы и твои речи о том, что они свободны, а значит могут переселяться на те земли, которые ты выделишь владетельным в Большой Степи для обустройства. План твой мудр, о царь, однако же есть в нем один нюанс, который многих тут смущает.
Ну вот, я так и знал — раз начал за здравие, значит будет критиковать.
— Самого меня это касаемо мало — мой вор-опекун до такой крайности довел жителей Баратиани, что по сю пору не все поразбежавшиеся вернулись в родные края. — продолжал князь Лексик. — Однако в иных княжествах оскудевших землицей крестьян более чем достаточно, и не справедливее ли было бы всем владетельным облегчить эту ношу в равной мере?
Нет, вы поглядите какой у нас тут адвокат феодализма сыскался!
Хотя, конечно, именно что феодальными отношения в Аршакии назвать никак нельзя — есть некоторые элементы, конечно, но не более того. Скорее уж наше устройство напоминает поместное, во времена где-то так аккурат перед Иваном Грозным. Ну, если я, конечно, в той жизни правильно лекции Клима Жукова[10] понимал.
— Напомнил ты мне одну притчу. Один просветленный мудрец долгие годы сидел на горе и медитировал. — негромко ответил я. — Такой святости достиг, что явился к нему сам Солнце и сказал, что столь высокого тот отшельник достиг просветления, что готовы теперь небеса исполнить любое его пожелания. Отшельник попросил справедливости.
Я оглядел несколько недоуменные физиономии собравшихся.
— Солнце хотел его разубедить, но мудрец стоял на своем. Тогда вздохнул Солнце и произнес: «Ну что же, да будет так. Век ты сидел на этой горе, теперь она столько же будет сидеть на тебе».
Утмир тихонечко прыснул в кулачок, а Йожадату поперхнулся.
— Это я к тому, князья, что справедливость — это не всегда то, чего мы желаем на самом деле. Да и вообще, как говорил один мудрец[11] — от пользы до справедливости так же далеко, как от земли до звезд.
Я помолчал пару секунд, давая присутствующим проникнуться глубиной озвученной мною умности.
— Уже говорил я вам, князья, что крестьяне наши — не рабы, а вы все про то забыть норовите. — с укоризной в голосе продолжил я. — Мы не можем заставить ашшорцев бросить свои дома, даже если жилищем им служит убогая сакля с дырой в крыше, дабы выпускать дым от очага. Ни закон, ни обычай не позволяют нам сгонять с земли бедняков против их воли, но лишь посулами и уговорами можем убедить переселяться в степь. Да, мы уже определились, что каждому поселенцу будут предоставлены бык или конь и инструмент для пахоты, решили, что первые три года новопоселенцы не будут платить иных податей, кроме как на содержание витязей и это, я убежден, сподвигнет многих.
Я обвел взглядом присутствующих и вздохнул.
— Многих, но не всех, ибо крестьянин, по сути своей, создание консервативное и перемены в жизни принимать не склонен. Если, конечно, на живом примере не увидит, что перемены такие полезны! Первыми, и нет в этом никаких сомнений, сдвинутся самые бедняки, которым и терять-то нечего, кроме блох, те же кто еще может сводить концы с концами не станут поспешать. И, однако же, переселенцы не будут оторваны от Ашшории, к ним, волей-неволей будут ездить купцы, поскольку организовать производство даже всей необходимой мелочи на местах будет совершенно невозможно — по крайней мере в первое время. Если вчерашние бедняки на новых землях будут процветать… Нет, не так! Если мы с вами обеспечим им это процветание, то следом сдвинутся и те, кто сидел на своих убогих клочках земли и гадал, рискнуть ли им, заселяя Большую Степь, или же остаться и тащить жалкое существование, зато без риска попасть в закский аркан. Как это бывает в горах, лавина начинается, обычно, с маленького камня, но со временем набирает силу, так и с колонизацией закских земель ситуация будет схожей. Первых поселенцев будет довольно мало. Вряд ли мы, с князем Тонаем, — я кивнул в сторону отставного главного министра, — доживем до того дня, когда Большая Степь будет распахана хотя бы наполовину, небыстрое это дело. Но наши наследники — о, на их веку это событие вполне может стать реальностью. Слыша от купцов, и иных тех, кто побывает в землях новопоселенцев, о том, как сытно и привольно живется в бывших степях, подобно лавине сдвинутся и те, кто еще сомневался. Ведь как они будут рассуждать? Да очень просто — «Уж коли эти никчемушники смогли добиться таких успехов, то уж я-то и подавно развернусь во всю ширь».
Я замолк, чтобы перевести дух и оглядел владетельных. Ну что тут можно сказать? Внимают. Глазами подобострастно не едят, но слушают с интересом. Значит — пора закругляться, покуда еще им не надоел.
— Именно потому, князья, я и говорил, что большинство переселенцев будет из горских княжеств, а не из долинных. Народ там просто живет беднее, потому и охотников за новой землицей, готовых рискнуть, попервоначалу оттуда будет неизмеримо больше. А так-то, конечно — клич кинем по всей Ашшории.
Я усмехнулся.
— Вот таким вот образом. Сплошной прагматизм и никакой справедливости.
После моего выступления обсуждение переросло в более конструктивное русло. Преподобный Валараш и министры озвучивали планы, князья чесали в затылках и распределяли, кто сколько на что выделит деньгами, провиантом, скотиной ну и тому подобными вещами, вплоть до организации ночлегов и питания переселенцев на территории еще даже и самой страны — с умом подходили, обстоятельно, — да рассуждали, кому за его участие какой должна быть компенсация. В последнем особо отличился Вовк Зорийский, моментально смекнувший, что мастеровых для царской верфи, каковая планировалась к постройке к северо-западу от столицы, у Чаечного мыса, кроме как у него взять особо и неоткуда — под это дело хитрозадый князь попытался выторговать себе особые преференции и наделы пообширнее. Понимания у собравшихся такая его политика, прямо скажем, не вызывала и совет, из дележа шкуры не разгромленных заков, снова стремительно начал скатываться в срач.
Отсрочивать закладку полусекретной верфи — окрестности Чаячьего мыса каменисты и неплодородны, живет там едва ли не полтора человека и смотритель маяка, — мне не хотелось, ибо деньги, которых сейчас в казне пока еще хватает, очень скоро могли бы иссякнуть, поддаваться же на вымогательства этого прохвоста, означало бы не только ухудшение отношений с остальными владетельными, но и демонстрацию собственной слабины, на что идти мне ну никак нельзя. Съедят-с.