— Ва… — он глотнул ртом воздуха. — Ваше величество не накушались за столом?
Так-то он не жирный, просто с небольшой возрастной полнотой — четверть местного века уже разменял, — но физическая форма у князя не ахти, вот и подводит дыхалка.
— Блюдо поставь. — посоветовал я, мрачно разглядывая Папака из кресла, в котором ждал дворцеуправителя.
— Как… уф… прикажете. — кастелян огляделся, нашел подходящий столик и опустил поднос на него. — Ваше величество… уф… желали меня видеть?
— Желал. — я резко поднялся, и невольно скривился от резкого прострела в спине. — Ты, блядий сын, чего вытворяешь?
— Я… не совсем понимаю…
— В том-то и дело, что не понимаешь. — процедил я сдерживая дозревшую, и теперь рвущуюся наружу ярость. — Ты кота моего покормил?
— Д-да, ваше величество. И поваренка за ним присматривать…
— Видел. — резко, но негромко оборвал его я.
Оный поваренок через пару комнат сидит возле кота, и слышать как разносят его начальство мальчику вовсе незачем — у подчиненных от этого совершенно нездоровые мысли о мировой справедливости и заступничестве от высшего руководства рождаются.
— Видел, и вполне им доволен. — Папак перевел дух, однако лицо его по-прежнему выражало недоумение — ну чем может быть не удовлетворен царь, если все сделано верно? — А скажи мне, бриллиантовый мой, почему кота ты покормить не забыл, а человека голодом моришь?
— Ваше величество, мальчик серьезно провинился — уронил и разбил тарелку с куриными потрошками, отчего те выбросить пришлось, — и в наказание был оставлен без обеда, но когда вы изволите его отпустить он сможет повечерять.
— Скажи, князь, вот ты совсем дурак? — я тяжело вздохнул и устало опустился в кресло. — Ты понимаешь, какую мне создаешь репутацию среди подданных? Царь, в праздник, в день своей коронации, когда он милостив ко всем быть должен, морит ребенка голодом, при том заставляя его кормить своего кота всякими там… Что был за паштет?
— Из печени индюшек, ва…
— Всякими индюшачьими паштетами. — прервал его я. — Ты вообще соображаешь, что ты натворил? Да присядь уже, не стой столбом!
Папак из Артавы плюхнулся на стул со все еще не прошедшим недоумением на лице.
— Но ведь, ваше величество, не наказать его за проступок было никак не можно. — с некоторой даже и обидой в голосе произнес он. — Иначе всех слуг разбаловать не долго. Вы вот, государь, на меня гневаться изволите, а я ведь Руньку этого от голодной смерти, почитай, спас. Отец у него знатный был рыбарь, его улов во дворец мимо торговцев-перекупщиков всегда шел, а как он потонул в шторм, так я сам вдову в Ежиное гнездо прачкой позвал, сходить в их хижину не погнушался. Только кукушка она, спуталась тут с одним из слуг, а ему захребетник оказался ненадобен. Сердце им судья, но я тогда и мальчика во дворец на кухню пристроил, да не гоню, хотя убытка от него больше чем пользы. А вы, ваше величество, мне такое вот обидное выговариваете…
Мнда… Неудобно как-то — обидел человека почитай ни за что.
— За доброту твою и к людям душевность многие грехи простятся. Да и я хвалю. Но и ты ведь понимать должен — такой день, а ты дитё слюнки возле кота глотать вынуждаешь. А кто будет виноват в таком непотребстве, как считаешь? — говорил я уже без нажима и без гнева, в конце-то концов, кастелян по-своему и прав. — Думаешь, ты? Ничуть не бывало. Злых языков у нас предостаточно, а на каждый роток платок не накинешь. Станут по углам шептаться, что царь-то де такой-сякой, над сироткой изгаляется, а еще монах… Тут и моей репутации урон, и церковной. Оно, может, пошепчутся и забудут, а если еще какой случай? Так и сам ославлюсь — друджи бы с ним, недолго мне осталось, — и вере урон. Потому и вызвал тебя на эту нотацию, понимаешь? Надо наказать — так накажи. Но не в день коронации, а с отсрочкой, и без такого вот, чтобы звериного детеныша вскармливать, а человечий возле него голодовал.
На местную веру мне, если честно, с высокой колокольни плевать (правда, в силу отсутствия таких архитектурных конструкций в Ашшории и обозримом окружающем мире, сначала ее надобно построить), но прослыть мудаком, который над детишками издевается меня как-то не прельщает. Оно конечно, времена суровые, никого таким самодурством по отношению к слугам не удивишь, но…
Не стоит забывать, что Лисапет большую часть жизни провел в дальнем монастыре, от него подданные ожидают как раз благостности аж не от мира сего и доброты неземной, а если обмануть эти народные чаяния… Нехорошо может выйти, короче. Простому царю заскоки с самодурством простят, но вот государю-иноку — сильно вряд ли.
— Недодумал, государь. — скуксился Папак. — Моя вина.
— Ну полно, полно тебе, не журись. Давай лучше его покормим, да отпустим спать. Оно и нам бы с тобой уже не плохо, не молоденькие, чай. — сказал я поднимаясь, и проходя к столику с едой. — Чего ты тут принес? Выглядит и пахнет очень хорошо. А в кувшинах что?
— Вино и вода. На случай если ваше величество пожелали бы пить его на парсудский манер, разбавленным.
— Портить благородный напиток водой, это сродни копрофагии. — буркнул я, и, повернувшись к внутренним покоям громко позвал Румиля. — А ты иди, князь, отдыхай. Я тобой сегодня доволен.
Едва успел выйти Папак, как на пороге нарисовался и поваренок, крепко прижимающий к груди коробчонку с Князем Мышкиным и щурящийся на яркий свет — дожидаясь кастеляна я свечи в «прихожей» зажег.
— Чего звал, дедушка? — он зевнул. — Ой, прости, брат — я в потемках не разглядел, что ты монах. Думал — тоже слуга.
— Невелика разница, богам служить, или господам. — хмыкнул я. — Садись вон, поешь. Тебя же только обедом наказали — а вот поужинать прямо сюда и принесли, пока кошачьей нянькой служишь.
— Ух-ты! — Рунька восхищенно уставился на поднос. — Это мне все? А откуда?
— Тебе-тебе. Кастелян-распорядитель принес — ты же сегодня на особо ответственном посту, не каждому Блистательному царского кота обиходить доверят, — вот он и расстарался. Лопай давай.
— Сам князь Артави? Скажу кому — прослыву вралем. — ответил мальчик, но упрашивать себя не заставил, и приналег на пищу, не забывая притом подкармливать и кота.
— На вино только не налегай, рано тебе еще. — пробурчал я.
— Угмум. Тут вода ешть. — прочавкал поваренок.
Наконец мальчик насытился и сыто откинулся на спинку стула.
— Все, не голодный больше? — пацан лишь отрицательно помотал головою в ответ. — Ну тогда давай котенка, и иди спать.
— Ик. Нельзя, мне велено было только лично царю его отдать. — отдуваясь ответил он.
— А, ну да. — согласился я. — Погодь.
Сходив до кровати, на которую бросил опостылевший за день венец, я нацепил золотой ободок на голову и вернулся к Руньке.
— Так лучше? — окаменевший от испуга мальчик едва нашел в себе силы, чтобы кивнуть. — Ну тогда давай кота и иди отдыхай.
Поваренок мухой вылетел из апартаментов, стоило лишь коробке с Князем Мышкиным оказаться у меня в руках. Ну никакого, понимаешь, к монарху почтения — зато завтра всем будет рассказывать, что ужинал с царем.
— Ну что, кот? — я вытащил Мышкина из коробки, погладил, а тот замурлыкал и прижался ко мне. Скучал, хвостатый… — Пойдем что ли спать? Завтра тяжелый день. И послезавтра. И все оставшиеся вообще…
Проснулся едва начало светать. Нет, не от старческой бессонницы, каковой у меня нет, а от того, что мне обгрызают нос. Мохнатый мурлыкатель, который всю ночь провел у моей щеки, на подушке, завернувшись сам в себя, проснулся, и решил что остальным прочим дрыхнуть тоже нечего, а то скучно ему, понимаешь.
— Кот, не наглей. — пробормотал я, ухватив его правой рукой под брюхо и передние лапы, и убирая от своего лица. — Еще и петухи не пели.
Свисающий с ладони звереныш аккуратно ухватил меня зубами за косточку на запястье и поглядел озорным взглядом — кто еще тут кого поймал, мол, это надо посмотреть.
— И только мявкни мне, что тебя тут не кормят, хышник комнатный. — я опустил Мышкина себе на живот и высвободил руку.
Хвостатый князь-союзник вертикально взлетел вверх из положения лежа, приземлился на все четыре лапы, выгнув спину и распушив торчащий вверх хвост, после чего галопом рванул к краю кровати, сиганул с нее, и с топотанием умчался куда-то в глубины царских апартаментов.
— Не кот, а какой-то егозец. — со вздохом сел я.
Чего без толку валяться, если все одно растолкали?
Первый день своего царствования (вчерашний все ж таки не в счет, поскольку на его начало я еще корону не заполучил, да и вообще обоснованно в таком исходе сомневался) я начал с очень важного дела. С посещения уборной.
Не знаю как уж в феодальных замках, дворцах разных там Карлов, Фридрихов и Луёв — я в них не живал, — а Ежиное гнездо оборудовано самым натуральным ватерклозетом. Не совсем таким, правда, как это сейчас принято в нашем мире, до концепции фаянсового брата тут не додумались как-то, но принцип тот же. Наклонный дельтовидный… ну, наверное все же унитаз вмурованный в пол — было у нас нечто подобное в армии, — над которым стоит тяжеленное даже на вид, обитое бархатом кресло с здоровенным отверстием в седушке. Понятно зачем оно там.
— Дожился. Даже в сортире на троне восседаю. Царь в любом месте, понимаешь. — хмыкнул я и до упора повернул рычажок для слива.
Снизу раздался громкий шум текущей воды, а мои ноги и голую задницу в дырке окатило брызгами. Вот так я первый раз за все свое правление не рассчитал и подмочил себе… репутацию.
Мысленно костеря напридуманные блага цивилизации (то ли дело у нас в монастыре — удобства во дворе, как ни изгаляйся, а что-то напутать там крайне сложно) я привел себя в порядок, накинул поверх ночной рубашки халат, и вызвал «дежурного по царю» слугу — повелел теплой воды и мыла подать. Царь я или где? Сколько можно морду скоблить смазав ее топленым жиром с золой? Все, сел на трон, можно и побарствовать!
Влажная передняя часть ночнушки прижалась к ноге и моментом напомнила о последствиях давешнего «барствования на троне». Мндя, аскетичнее быть надо, обойдемся без вызова брадобрея и прочих припарок на свежебритую царскую морду.