Едва я стер полотенцем с физиономии остатки пены, примчался кастелян-распорядитель. Судя по некоторому беспорядку в прическе и одежде Папака из Артавы, его самого только-только растолкали.
— Ты-то чего в такую несусветную рань, князь, поднялся? — ответил я на его заверения во всемерном почтении и желании вот прямо тут, и прямо сейчас, расшибиться за-ради меня в лепешку. — Ладно, меня этот шкода на ноги поднял…
Я кивнул в сторону кота, устроившего охоту на золоченые шнурки, идущие по краю голенища и свисающие до середины икр застывшего в позе «чего изволите-с» кастеляна.
— Но ведь… Раз поднялись ваше величество, то и царским слугам дремать не резон. — нашелся этот прожженный придворный администратор. — Я тотчас же прибыл получить ваши распоряжения на сегодняшний день.
— А кабы я спал по два-три часа в день, а остальное так, дневной дремой по пять минут наверстывал, ты бы как жить-то стал?
— Очень плохо, государь. — с несчастным видом вздохнул Папак.
— Ладно, я покуда таких издевательств над своим организмом учинять не планирую, так что иди, дорогой, досыпай свое. — я махнул рукой, отпуская кастеляна. — Слуги из дежурной смены ведь на местах?
— Разумеется! — кажется мой вопрос его покоробил.
— Ну так значит и тебе каждый раз подскакивать на каждый мой пук ни к чему. — резюмировал я. — Будет что-то срочное, так позову сам. А эти вот заискивания прекращай давай. Отвык я в монастыре от такого, очень нехорошо воспринимаю.
Кажется мне удалось устроить бедолаге разрыв шаблона вдребезги и напополам. У нас, конечно, не Парсуда с ее возведенным в закон благоговейным раболепствованием низшего перед высшим, но само устройство государства заимствовано-то именно от южных соседей. С поправками на вольнолюбивый народ и тому подобное, но все же, все же…
Надо в ближайшее время крутость норова проявить, а не то решат, что царь у них — тряпка. И так более или менее (скорее — менее) надежных союзников небогато, а тут и последних мигом потеряю. Вместе с троном и, скорее всего, головой.
Я тяжело вздохнул от этой своей мысли. Так хотелось побыть приличным монархом, пользу какую-то принести подданным, голод и нищету в стране извести, например, ну или хоть в целом экономику поднять, а тут первоочередная задача вырисовывается: сядь да придумай кого казнить, и, главное, за что. Так, чтоб ненавязчиво намекнуть окружающим, что вот этого делать не стоит в первую очередь.
— Ну чего, кот? — обратился я к вылезающему из-за указанного мне Румилем гобелена Князю Мышкину. — Давай что ли завтракать?
Царских котов в Ежином гнезде, как выяснилось, кормят тоже по-царски. Ну и самих монархов ничего так — дежурная смена расстаралась. Пришлось их даже пожурить: нечего, мол, мне аппетит перебивать, хватит и легкой закуски, чтобы их пожилой монарх просто заморил червячка и не протянул ноги до официального завтрака.
Попутно вспомнил, что хотел пригласить на утреннюю трапезу с наследниками обеих царевен, чиркнул им записку. Поглядел как Мышкин, с трясущимся от жадности хвостом, трескает разные вкусности и попросил передать на кухню нижайшую просьбу не портить мне зверя, потому как на такой диете тот мышеловом не станет — рыбки там, мяска, потрохов всяких ему заказал. Не откажут, чай, старику в такой малости. В его-то собственном дворце…
После трапезы сгонял в царскую часовню, типа помолиться, помедитировать и все такое — надо же образ государя-инока поддерживать, — а на обратной дороге заглянул в дворцовую библиотеку на предмет разжиться чем-то на почитать.
К моему удивлению библиотекарем оказался не почтенный старец, а вполне себе молодой, лет так двенадцати, парень, ничем канцелярскую крысу не напоминающий: высокий, атлетически сложенный, и ни с какого боку не аристократ, если судить по «бородатому праву», а вовсе даже из сословия ремесленников. Ну то-есть гладко выбритый и с короткой стрижкой «под ежика».
— Внезапно. — прокомментировал я, когда парень, а был он, несмотря на ранний час уже на службе, поднялся из-за столика библиотекаря и вежливо меня поприветствовал. — Неожиданно. Я бы даже сказал — свежо. И как же это столь молодой человек оказался хранителем дворцовой библиотеки?
Бахмет — молодой человек представился когда здоровался, — чуть улыбнулся. Так, кончиками губ, едва заметно.
— Я был лучшим учеником философа и наставника царевичей, Щумы Золотой Язык, ваше величество. — он с достоинством (опять! Да сколько можно?!!) поклонился. — Когда прошлый библиотекарь преставился, он рекомендовал на это место меня.
Так, надо будет выяснить, каком-такому пацифизму учит Асира и Утмира этот Длинный Язык, если после его уроков такие бугаи предпочитают целыми днями пыльными бумажками шелестеть, вместо того, чтобы девок портить. А после дознания на языке-то и удавить!
Ха! А я-то еще расстраивался, что надо придумать повод для казней!
— Я тоже льщу себе надеждой когда-то вступить в философское сословие, а здесь — парень обвел помещение широким жестом, — просто неиссякаемый источник знаний, какого ни в одном публичном скриптории не найдешь. Столько редких трактатов, так много почти неизвестных трудов… Мой отец, а он глава гильдии переписчиков, государь, так что мало найдется в Ашшории людей лучше него разбирающегося в книгах, так вот — многие из них он почитал давно утраченными.
— Поди ты!
Ну теперь понятно, откуда деньги на обучение у такого философа взялись. Глава столичной гильдии это вам не хухры-мухры. Этот может дать сыну самое лучшее образование из возможного, а не ограничиться обучением счету и письму в классе философа-ученика, как большинство, или даже литературе, истории и математике у философа-подмастерья, как довольно многие. Финансов хватит.
— А чего же он их не скопировал тогда? — спросил я.
— У него сюда доступа нет, а блаженной памяти царь Каген не слишком увлекался чтением. — вздохнул Бахмет.
— Понимаю. — кивнул я. — Это у нас семейное. Значит, говоришь, утраченные труды в моем дворце мыши едят?
— Я, по мере сил, стараюсь переписывать наиболее изношенные свитки, государь. — ответил библиотекарь. — Князь Папак в должном количестве снабжает меня бумагой, но на пергамент тратится неохотно, увы.
— Экономит? Молодец. Будущее все равно не за выделанными шкурами. — одобрил я рачительность кастеляна. — А книги эти, они содержат ценные знания и лежат тут мертвым грузом, выходит?
— Не совсем мертвым, иногда кто-то из придворных берет свиток-другой для чтения…
— Понятно все. — я махнул рукой. — Можешь не продолжать. Нет, ну когда библиографические редкости лежат невостребованные, и никто кроме нескольких зажравшихся говнюков к ним доступа не имеет, это непорядок. А открыть дворцовую библиотеку для всех, это тоже не выход — мигом раздуванят.
— Государь, если бы вы распорядились переписать их для скрипториев хотя бы в нескольких экземплярах… — Бахмет запнулся.
Оп-па! А чего это мы так мило порозовели? А потупились чего? Ну прям я не понимаю, что заказывать надо у переписчиков, а давать заказ от имени Ежиного гнезда кому-то кроме как главе гильдии — моветон. И пусть он (разумеется) привлечет гильдийских к выполнению заказа, подрядчикам он будет платить за работу гораздо меньше, чем царь — ему самому. Хороший ему выходит профит, на то и глава.
Как по мне — нормальные деловые отношения, так чего смущаться-то? Или, может, парень действительно о книгах радеет, и только сказанув понял, что нечаянно пролоббировал интересы отца, оттого и стушевался?
Ну а что? Возможно. Ученые и философы, они частенько не от мира сего — а Бахмет как раз в их ряды-то и рвется.
— Так… — я вытащил из стеллажа первый попавшийся свиток. — Переписывать они их будут долго…
Подумал несколько мгновений одну старую мыслишку я хмыкнул.
— Вот что, запирай свою лавочку, и пошли со мной. Кажется я знаю, как и книги спасти, и твоей семье озолотиться.
По пути в царевы комнаты я успел ознакомиться с прихваченным мною свитком и удовлетворенно хмыкнул. «Сказание о подвигах Яломиште Лиса». Тот еще был герой древности — помесь Геркулеса, Казановы и Мюнхгаузена, насколько я помню. Однозначно, почитать будет интересно.
Родные пенаты встретили меня обиженным мявом, — ну как же, бросил одного и куда-то ушел, нехороший человек, — и цокотом коготков несущегося ко мне мурлыки. Подхватив кота на руки (спина и колени отдались тупой болью от резкого движения), я кивнул Бахмету на стул, садись де, а сам прошелся по комнате, гладя прижавшийся ко мне и счастливо мурлыкающий пушистый комочек. С мыслями собирался, да формулировки подбирал.
— Скажи мне, Бахмет, горек ли хлеб писаря? — издалека зашел, главное чтоб в затылок не предложили поцеловать…
— Несладок, государь. — ответил библиотекарь. — Весь день корпеть над свитками, разбирать полустертые, порой, буквы и целые слова, выводить каждую черточку с великим тщанием, дабы все было понятно и разборчиво, да еще постоянно следить, нет ли ошибки где… Под вечер спина отказывается разгибаться, пальцы сводит судорогой, а голова кругом идет. Зимой же и того пуще — работать приходится при лучинах или свечах, ибо день короток, а работы не убавляется…
— Вот. — кивнул я. — А скажи, несмотря на все эти старания, есть ли хоть две совершенно одинаковые, до последней запятой, книги?
— Сомневаюсь. — юноша покачал головой. — Как ни следи, а где-то да ошибешься, в ином же месте, наоборот, увидишь что ошибся твой предшественник, да поправишь. Не в людских это силах, большую книгу совсем без ошибок написать. Так, мелочь какую разве — это да, можно.
— Вполне в людских. Только тут на подмогу нам должна придти не усидчивость с внимательностью, а философские познания. — я сел у стола, уложил котенка на колени и выскреб из канделябра застывшего воска. — Сможешь пару букв слепить? Так, чтобы поверхность плоскою была.
— Как на вывесках, куда бронзовые буквы вставляют? — уточнил Бахмет.
— Навроде того. — кивнул я.