и о чем не расспрашивал. Это противоречило всякой логике, нормальным человеческим чувствам и все больше заставляло меня думать, что за ним что-то есть. Если в деревню приехала высокая комиссия, ты должен по крайней мере спросить, зачем она явилась, почему молчит о целях своего приезда.
Но что за ним может быть? Я хоть и не очень хорошо его знаю, а знаком с ним уже давно. Каждый год во время партийного актива я слушал его выступления. Потом, когда между работниками укома распределяли подшефные деревни, я выбрал себе Наследниково. Мое шефство было во многом дутым, я никогда подолгу не жил в ней, но все же бывал там по нескольку раз в году, встречался с Ли Ваньцзюем на разных собраниях. В общем, я более или менее знаю обстановку в Наследникове и не могу представить, что за ним числится.
Конечно, любые заключения лучше делать в конце проверки, я не имею оснований заранее думать, что Ли Ваньцзюй ни в чем не виноват. «Культурная революция» действительно испоганила все в стране, от этого времени можно ждать чего угодно, и никто не вправе за него адвокатствовать.
С расследованием, которое проводил в прошлом месяце Цю Бинчжан, теперь все довольно ясно. Как и говорилось в письме, Цю устроил одно заседание и уехал, да к тому же на второй части заседания действительно клевал носом. Этот толстяк неисправим, любит поспать.
Но, как утверждает народ, выступали на заседании очень активно. Прояснилось и насчет критики Дэн Сяопина, и изображения кошек: факты эти были, хотя и в обычных пределах. Ли Ваньцзюя все оценивают довольно единодушно: это хороший или сравнительно хороший руководитель. Как видим, доклад Цю Бинчжана все-таки правдив.
Насколько можно понять, меньше всех выступала на заседании и обнаружила несколько подавленное настроение Чжан Гуйлянь из бригады подсобных промыслов. Не означает ли это, что она имеет претензии к Ли Ваньцзюю, но не посмела их высказать? Я поручил Вану завтра поговорить с ней отдельно.
Кроме того, непонятно, кто все-таки написал эти анонимки? Он наверняка не посторонний, а житель деревни — слишком уж хорошо осведомлен о прошедшем заседании.
11 сентября
Утром участвовали в физическом труде — копали батат. Чтобы развеять возможные сомнения коммунаров, я собрал их за полчаса до начала работы и сказал, что во всей стране и в нашем уезде обстановка сейчас хорошая, а в Наследниково мы приехали для того, чтобы заплатить старый долг; что раньше я шефствовал над деревней в основном формально и ни разу не жил в ней, теперь решил побыть здесь подольше и послушать мнение народа. Судя по оживленной реакции людей, мои слова произвели на них должное впечатление. Это еще раз заставило меня понять преимущества коротких собраний и речей. В дальнейшем, отправляясь в деревню, кадровые работники должны прибегать именно к таким формам. Иначе они и точки зрения масс не узнают, и людей будут надолго отрывать от дела.
Во второй половине дня я ходил по домам. Поскольку до этого я немного работал с коммунарами, они меня уже знали. Впрочем, едва я приехал в деревню, как все взрослые и дети сразу пронюхали, кто я такой. Принимали меня очень радушно. Я старался познакомиться с жизнью крестьян и выяснил, что по трудодням здесь платят довольно много — и зерном, и деньгами. Такого благосостояния нелегко добиться! Но когда я пробовал уточнить, сколько зерна приходится на душу в год, ответы звучали разные. Одни говорили, что четыреста десять фунтов, другие — четыреста двадцать, третьи вообще уклонялись. Тетушка Лю сказала, что обычная норма — триста восемьдесят шесть фунтов.
Когда я спрашивал мнения о кадровых работниках, особенно о Ли Ваньцзюе, все отвечали, что он хороший человек, «болеет душой за коллектив». Называть его недостатки решительно не желали. Это наводило на некоторые сомнения: разве бывают на свете люди без недостатков? Врагов у него в деревне якобы тоже нет. Странно. Если у Ли Ваньцзюя нет врагов, то кто же тогда писал анонимки?
Покончив с осмотром домов, я отправился в деревенскую сыроварню, которая перерабатывает соевые бобы. Сыроварня оказалась не маленькой, а ее продукция — нежной и белой как снег. По утрам здесь еще продают соевое молоко, неудивительно, что тетушка Лю каждое утро дает нам по чашке молока. Кроме сыра и молока, тут делают соевую лапшу — весь двор увешан этой лапшой, как сохнущими на солнце простынями. Когда я уходил с сыроварни, я видел немало крестьян, которые приезжали сюда за продуктами даже из других деревень. Торговля, похоже, идет очень бойко.
Заведует сыроварней человек лет тридцати с небольшим по имени Ли Чэндэ. Вид у него сугубо деловой, ходит в фартуке, покрикивает, а в глазах какой-то разбойничий блеск. Чувствуя, как он занят, я не стал останавливать его и разговаривать.
По-видимому, зажиточность Наследникова во многом связана с подсобными промыслами. Некоторые деревни не умеют развить их, выращивают только зерно, но чем больше сеют, тем больше беднеют. Так доходы крестьян никогда не поднять! Ведь нужно платить и за минеральные удобрения, и за ядохимикаты, и за электроэнергию, и за машины. В результате крестьяне стонут, государство вынуждено давать им дотации… Я всегда сомневался, что в землю нужно вкладывать столько минеральных удобрений — по-моему, органические куда лучше, а применение ядохимикатов тем более надо ограничивать. В одной овощеводческой бригаде злоупотребляли ядохимикатами и вырастили отравленные овощи, которые никто не решался есть. Сейчас этот вопрос еще недостаточно ясен, но будущее все покажет.
Тетушка Лю — очень сердечная женщина, о нас с Ваном печется неустанно, каждый день готовит разные блюда. Сегодня вечером подала нам оладьи, яичницу да еще соевый сыр, жаренный с луком. Все было таким вкусным, что я слегка объелся.
Интересно, что эта старуха беспокоится и о делах государства, много слышала о них. Особенно заботит ее слава коллектива: о своей деревне она не позволяет сказать ни одного дурного слова. Видно, что она предана Ли Ваньцзюю и другим кадровым работникам бригады, знает о доносе на Ваньцзюя и догадывается, что мы прибыли для расследования. В процессе разговора она явно волновалась. Мне очень хотелось ответить, что Ли Ваньцзюй — хороший человек, что мы не собираемся преследовать его, но пока еще я не могу ей этого сказать.
Сегодня Ван беседовал с Чжан Гуйлянь. Как я и ожидал, она хотела кое-что добавить на прошлом заседании, но не решилась. Оказывается, Ян Дэцюань, который вел протокол, — ее муж. Он тогда признался, что рисовал кошек на стенде критики, заявил, что к Ли Ваньцзюю это не имеет отношения, но последнее — неправда. Чжан Гуйлянь была недовольна недостаточной искренностью своего мужа и сказала, что насчет кошек он предварительно советовался с Ли Ваньцзюем, так что нельзя все спихивать на одного Яна.
По-видимому, эпизод с кошками еще требует уточнения, но, даже если мы уточним его, что это даст?
Самое противное, что помещик Ли Цянфу, как сообщил мне Ван со слов крестьян, повсюду рассказывает, что секретарь укома Ци к нему прекрасно относится: едва, мол, приехал в деревню, как заглянул к ним в дом и даже помогал носить воду. Да, недаром этот старый негодяй эксплуатировал народ, чтоб ему провалиться!..
— Ваньцзюй, ты должен срочно что-нибудь придумать! Этот Ци…
Тетушка Лю ворвалась в дом Ли Ваньцзюя, но, увидев, что на кане сидят старый бригадир, секретарь комсомольского бюро Сяо Мэйфэн и другие кадровые работники, тут же замолчала.
— Ну, что случилось, тетушка? Говорите! — подбодрил ее Ваньцзюй, тоже сидевший на кане.
— Да ничего особенного. Вы заседайте себе! — Тетушка Лю попыталась сменить беспокойство на улыбку.
— Мы уже все обсудили, так что, если у вас есть дело, говорите скорей! — Ли Ваньцзюй подвинулся, освобождая ей место.
Каждый раз, когда в деревню приезжало начальство, его определяли к тетушке Лю. Она сама считала себя агентом местных кадровых работников и ежедневно докладывала им о своих постояльцах. При «банде четырех» из коммуны однажды прибыл представитель для выявления «незаконных доходов». Его тоже поселили к тетушке Лю, так она выведала цель его визита, мигом сообщила секретарю партбюро, вся деревня сговорилась и ушла от большой беды — обвинения в разбазаривании государственного провианта. С тех пор авторитет тетушки Лю среди масс заметно возрос, а она, как верный подданный, стала стремиться к новым заслугам. Ее активность была просто неудержима.
Увидев, что все руководители деревни, сидевшие в комнате, ждут ее доклада, тетушка Лю с торжественной миной уселась на кан, поджала под себя ноги и, вытаращив глаза, начала:
— Ох, этот секретарь Ци просто невозможен! Не смотрите, что он похож на белолицего интеллигента, говорит приветливо и все смеется, в душе у него темно! Рот держит на запоре, ни одного правдивого словечка не вымолвит! Я его три раза в день кормлю, так каждый раз за столом его пытаю. Ну и что ж вы думаете? Он мне всякую ерунду мелет, все хи-хи да ха-ха, а ни гор, ни воды не видать! Но вчера вечером я собственными глазами видела…
В речах тетушки Лю, как в газетных сообщениях, всегда было много воды. Руководители деревни знали это и почти не принимали ее всерьез, но слова «я собственными глазами видела», да еще произнесенные с таинственным видом, заставили навострить уши даже Сяо Мэйфэн, которая больше других недолюбливала тетушку Лю.
— Возвращаюсь я вчера из свинарника, слышу, мои болтуны уже умолкли, и вдруг вижу: в комнате у секретаря Ци свет. Я подкралась к двери, поглядела в щелочку: молодой Ван уже храпит под одеялом, а Ци что-то пишет в книге!
У Югуй не удержался и захохотал:
— Только и всего? А где вы видели кадрового работника, который бы не вел записей? Вы уж лучше не лезли бы в такие вещи!
— Хороший человек не может заниматься дурными делами! — сердито добавила Сяо Мэйфэн. — Как вам не стыдно подглядывать за людьми?