— В деревне Наследниково есть помещик по имени Ли Цянфу. Во время всех политических кампаний он позволял себе реакционные высказывания, а сейчас объединенная бригада и с него хочет снять колпак! Мы тут в коммуне думаем, что Ли Цянфу не принадлежит к тем помещикам и кулакам, о которых в постановлении ЦК говорится, что они «давно подчиняются правительству и закону, честно трудятся и не совершают дурных поступков». Он принадлежит к тому «меньшинству, которое занимает реакционную позицию и до сих пор не исправилось», поэтому реабилитировать его нельзя.
— А-а, Наследниково! — Фэн Чжэньминь сразу все вспомнил и поспешно спросил: — Что думает по этому поводу тамошний секретарь Ли Ваньцзюй?
— Он первым мечтает снять колпак с помещика! — проворчал Чжоу Юнмао. — Этот Ли Ваньцзюй очень ненадежен, что хочет, то и творит. Раньше, когда главной была классовая борьба, он числился в ней самым активным. Едва мы требовали от него докладов на этот счет, как он представлял нам целую кучу: какие вредительства чинят помещики и кулаки, как упорно партийное бюро борется с ними, каких удивительных результатов достигает. А на сей раз, получив постановление о реабилитации, он мигом ухватился за него и опять поднял шумиху: готов снять колпаки и с исправившихся, и с неисправившихся. Скажите, разве это дело?
Фэн Чжэньминь все эти дни безостановочно мотался по уезду, загорел дочерна, но чувствовал себя бодрым. Работа в последнее время шла довольно удачно — наверное, поэтому его черные глаза на квадратном лице под густыми бровями блестели особенно ярко. Он давно уже знал о разногласиях между Наследниковом и коммуной, но хотел больше услышать о позиции объединенной бригады.
— По-моему, тебе стоит как следует поговорить с Ли Ваньцзюем и послушать его аргументы. Ведь он в своей деревне ежедневно общается с этими помещиками и кулаками, так что может судить о них гораздо лучше нас!
Чжоу Юнмао покраснел от досады:
— Материалы, которые у меня в руках, тоже он присылал!
Он вынул из ящика стола пачку бумаг и начал перелистывать их.
— Смотрите. Вот материал шестьдесят седьмого года — о том, как Ли Цянфу заступался за Лю Шаоци, крича, будто его обвиняют незаслуженно. Вот материал семьдесят четвертого года — о том, как они строили сыроварню, а Ли Цянфу утверждал, что развитие подсобных промыслов — дело несбыточное, все равно что мечты жабы, желающей полакомиться лебедятиной…
Секретарь парткома хотел читать и дальше, но Фэн Чжэньминь знаком прервал его:
— Ладно, хватит. Поедем лучше в Наследниково и поглядим!
Не прошло и получаса, как они уже были в правлении объединенной бригады. Поставив свои велосипеды, они распорядились созвать собрание кадровых работников деревни, чтобы обсудить — нужно ли снимать с Ли Цянфу колпак помещика.
— По-моему, нужно, — сказал бригадир У Югуй. — Ему уже скоро семьдесят. Негоже человеку с дурацким колпаком в гроб ложиться.
— Это не довод! — снова покраснев, выкрикнул Чжоу Юнмао. У него и так был громкий голос, а при возбуждении становился совсем зычным. — Если человек ведет себя плохо, то снимать с него колпак нет оснований, будь он даже в гробу.
У Югуй хотел сказать еще что-то, но вмешалась Сяо Мэйфэн:
— Бригадир, не говорите вещей, которые не имеют отношения к делу! Мы хотим реабилитировать Ли Цянфу именно из-за его поведения. Все тридцать лет после революции он искренне перевоспитывается, честно работает, во вредительстве не замечен. Почему же не снять с него колпак?
Чжоу Юнмао побагровел еще больше:
— А его реакционные бредни — это разве не вредительство?
Ли Ваньцзюй, одной рукой придерживая трубочку, а другой теребя свои усики, медленно начал:
— У всех людей есть недостатки, у помещиков тоже. Этот Ли Цянфу болтлив очень. Случится что-нибудь новое, другие помещики молчат, а он обязательно сболтнет. Из-за того же недостатка он обожает все разведывать и выспрашивать. Страдал он от этого немало, а никак не может попридержать свой язык. Воистину: реки и горы можно передвинуть, но человеческую натуру трудно изменить. В тот год, когда разоблачали Лю Шаоци, все говорили, что он выступает против партии, против председателя Мао и является главным представителем помещиков, кулаков, контрреволюционеров, правых и уголовных элементов. Другие помещики и кулаки не лезли в это дело, представитель так представитель, главный так главный. А Ли Цянфу влез и во время работы в поле бурчал: «С каких это пор Лю Шаоци стал нашим главным представителем? По-моему, это вранье!» Тогда такие слова считались реакционными, а сейчас вроде ничего…
— Вынужден напомнить тебе, — холодно заметил Чжоу Юнмао, — что Лю Шаоци на третьем пленуме не реабилитирован, он по-прежнему в колпаке!
Ли Ваньцзюй сощурил глазки и не остался в долгу:
— Рано или поздно реабилитируют! Чего он плохого сделал?
— Ну ты уже за всякие рамки выходишь! — обозлился Чжоу Юнмао.
Фэн Чжэньминю пришлось срочно вмешаться:
— Мы тут все коммунисты и имеем право высказывать любые мнения. Даже если кто и ошибется, ничего страшного.
— Ладно, этой проблемы пока не будем касаться, — сдержал себя Чжоу Юнмао. — А что говорил Ли Цянфу, когда вы строили сыроварню?
Этот вопрос неожиданно поставил Ли Ваньцзюя в тупик. Он уже не выглядел таким уверенным, когда ответил:
— Ли Цянфу всего лишь произнес несколько ошибочных слов, но не упорствовал в своих заблуждениях. Мы, кадровые работники, и то говорим немало ошибочного. Чего же требовать от помещика?
— Позвольте мне сказать об этом деле! — поднялась Сяо Мэйфэн.
Ли Ваньцзюй поспешно остановил ее:
— Ну зачем это разжевывать? Мы ведь всегда судим о человеке по его поведению вообще. Помещик тоже не должен быть исключением, он…
— Ты брось нам заливать, Ваньцзюй! — оборвал его Чжоу Юнмао. — Черное не обелишь, а белое не очернишь. Ваша бригада каждый год подавала нам критические материалы, разве они не в счет?
— Да, этим вы меня загнали в угол! — Ли Ваньцзюй нахмурился и пошевелил губами, как будто собираясь засмеяться. — В счет, не в счет, а критические материалы тоже можно по-разному рассматривать. Одни из них соответствовали действительности, но другие вы сами требовали, не подать их было нельзя. Когда верхи нажимают, низы привирают! Не сердитесь, секретарь Чжоу, это чистая правда.
— Выходит, ваши материалы были сплошной липой и мы сами толкали вас к этому? — У Чжоу Юнмао даже руки задрожали от бешенства — его позорили перед самим секретарем укома.
— Нет, не сплошной.
— Ну а если они были правдивыми, почему вы сейчас предлагаете реабилитировать этого помещика? — Чжоу Юнмао чувствовал, что на сей раз крепко ухватил Ли Ваньцзюя.
Тот хотел что-то ответить, но в разговор вмешался Фэн Чжэньминь:
— Ладно, хватит об этой проблеме. Я хочу задать вам только один вопрос: все ли бедняки, середняки и кадровые работники бригады согласны снять колпак с Ли Цянфу?
Поскольку Ли Ваньцзюй молчал, за него ответил У Югуй:
— Кадровые работники не раз обсуждали это, бедняки и середняки — тоже. В конце концов все проявили высокую сознательность и согласились.
— Это так? — Фэн Чжэньминь хлопнул по плечу сидевшего рядом счетовода Ян Дэцюаня.
Тот не ожидал этого обращения и не знал, что сказать. Подняв свое круглое лицо, он поглядел на Ли Ваньцзюя, старого бригадира, Чжоу Юнмао и только тогда промолвил:
— Да, так.
Его растерянный вид вывел из себя Сяо Мэйфэн.
— Ты что, правду сказать боишься? Мы ничего плохого не сделали, ничего ни у кого не украли! Говоря откровенно, некоторые были против реабилитации Ли Цянфу. И были, и сейчас есть. В деревне несколько сот человек, не по одному штампу вырублены, как не быть разногласиям?!
Ее речь, точно выстроченная из пулемета, еще больше накалила атмосферу в комнате. Секретарь укома глядел на девушку и даже забыл зажечь сигарету, торчавшую во рту. Чжоу Юнмао был изумлен еще больше: он никак не ожидал, что в деревне у него есть союзники.
— Ну и кто же против? — спросил Фэн Чжэньминь.
— Например, Гу Цюши.
У Югуй протестующе поднял руку:
— Мэйфэн, ты Цюши не приплетай, он парень очень хороший!
— Я и не говорю, что плохой. Чего я такого о нем сказала? — Девушка сверкнула глазами на бригадира и вдруг в упор бросила: — Разве вы не знаете, что он выступал против реабилитации Ли Цянфу?
Секретарь укома, конечно, понятия не имел, кто такой Гу Цюши, и поинтересовался этим у Ли Ваньцзюя. Тот сидел, опустив голову, и с отсутствующим видом курил. Ответил не сразу:
— Демобилизованный. Бригадир полеводческой бригады.
Тогда первый секретарь решил отправить Чжоу Юнмао в коммуну, а сам переночевать в деревне.
Дом тетушки Лю снова превратился в гостиницу. Необычным было лишь то, что теперь у старухи гостил сам хозяин уезда, и она принимала его по высшему разряду, со всей возможной сердечностью. Первым делом она сбегала в сельпо, купила две пачки хорошего чая, заварила его, посадила гостя на кан, а сама достала из погреба лучшей капусты, выбила в миску больше десятка яиц и на скорую руку приготовила пельменей из белой муки с сочной начинкой.
Когда Фэн Чжэньминь, расстегнув свой ватный халат, уселся на жаркий кан, он почувствовал в пояснице такую теплоту, какую не ощущал даже под специальной лампой в провинциальной поликлинике. Хозяйка поднесла ему жареного арахиса, рюмочку вина, и его смуглое лицо сразу раскраснелось. А тут и пельмени подоспели. Уплетая их, он одновременно заговорил с тетушкой Лю, усевшейся на краешке кана:
— У вас тут есть помещик по имени Ли Цянфу?
— Есть, есть.
— Что он за человек? Честный или нет?
— Очень честный. Что ему велят, то и делает. Если на восток пошлют, на запад ни за что не пойдет!
— Наверное, теперь ему колпак пора снимать?
— Конечно. Ему уже под семьдесят. Неловко в дурацком колпаке в гроб ложиться!
Тетушка Лю подложила гостю еще несколько горячих пельменей. Он проглотил парочку и снова спросил: