Он снял фуражку и склонил голову. Все также сняли фуражки и склонили головы.
Однако Цинь Хао явился не для того, чтобы признать свой провал и выразить скорбь. Он всегда был птенцом удачи, везде и во всем искавшим успех и славу.
Истекли три минуты скорбного молчания.
— Товарищи! Мы должны обратить нашу скорбь в силу! — Он высоко поднял голову, выражение его лица стало торжественным. — Нынешнее время — время массового рождения героев, Луншань — место массового рождения героев! Ван Шичжун — гордость прославленной первой роты, гордость Луншаньской стройки!..
Глаза Инь Сюйшэна сразу же засветились…
На обрыве Лунтоу появилась первая могила.
Чэнь Юй и Го Цзиньтай тачка за тачкой вывозили из штрека каменную осыпь, расчищая последние остатки обвала.
После перевода Го Цзиньтая в отделение Пэн Шукуй назначил Чэнь Юя работать в паре со старым комбатом. Сделал он это с умыслом: Чэнь Юй образован, с широким кругозором, мыслит здраво, с ним можно потолковать о том о сем, он способен рассеять мрачное настроение комбата.
Заступив после обеда на работу, Чэнь Юй заметил, что с комбатом что-то не так — лицо его покраснело, и весь он был похож на рассвирепевшего льва.
— Что с вами, комбат? — осторожно спросил Чэнь Юй.
— Массовое появление героев, ядрена бабушка! — громко хмыкнув, выругался Го Цзиньтай.
Дело в том, что, просматривая в обеденный перерыв газеты, он наткнулся в провинциальной газете на одну заметку. Она была помещена на первой полосе в сопровождении фото. Из нее явствовало, что тот самый секретарь Фань, который после хуаньсяньского сражения переспал однажды сразу с двумя дочками помещика, ныне стал заместителем начальника провинциального ревкома и в качестве главы «делегации в поддержку армии» собирался с провинциальным ансамблем песни и пляски приехать на поощрительные гастроли в приморские погранвойска. На фото этот Фань стоял в окружении нескольких артисток ансамбля и широко улыбался. На лбу у Фаня так и остался шрам после того, как Го ударил его прикладом. Но улыбающийся Фань выглядел на фотографии как герой со следами былых рукопашных схваток с врагом. Го разорвал эту газету в клочья! Ядрена бабушка! Эта революция становилась чем дальше, тем чудней! Как, каким образом мог за эти годы выкарабкаться наверх этот Фань?! Го Цзиньтаю хотелось ругаться, потрясать кулаками. Но на кого ругаться? Перед кем потрясать кулаками? Он чувствовал себя как когда-то на фронте, когда он по оплошности попал на минное поле. Разница была лишь в том, что тогда нельзя было сделать ни шагу, а сейчас нельзя даже рта раскрыть: не знаешь, какое слово сыграет роль того запала, который приведет к взрыву «политической мины». То ли дело рукопашная схватка на фронте: винтовку со штыком в руки, с криком на врага, коли налево, руби направо, кругом кровавая бойня, погибнешь — так стоит того, останешься жив — хорошо! А теперь? И говорить умеешь, а поневоле прикидываешься немым!
Чэнь Юй, видя, что комбат снова распаляется, усадил его на камни у входа в штрек, протянул ему сигарету и неторопливо сказал:
— Что бы ни случилось, комбат, надо смотреть на вещи шире. — Чэнь Юй понизил голос. — Что говорить о вас! Вы посмотрите, что делают с большими военачальниками, у которых за плечами блестящие победы и которые стояли у истоков нынешней власти! Уж если с ними чуть что расправляются, то чего уж нам, безвестным, высовываться! Все равно ведь знаем, что ничего не изменим. А случись что — могут так припаять!
Затянувшись сигаретой, Чэнь Юй многозначительно продолжал:
— Вам, конечно, известно, что я солдат с хитрецой и к теперешним порядкам отношусь с известным цинизмом. Так вот, выслушайте от хитрого солдата одну истину: трудно быть дураком. Древние говорили: быть умным трудно, быть дураком труднее, а будучи умным, слыть дураком — еще труднее. По сути дела, это совет научиться прикидываться глупым. Та же мысль заключена в древнем изречении: «Человек большого ума часто выглядит простаком». Таков опыт, который древние оставили нам в наследство.
Выслушав эти рассуждения, Го Цзиньтай заметно успокоился. Неожиданно ему пришел на память разговор с Цинь Хао в ту дождливую ночь. Он загасил окурок и спросил:
— Ты читал «Троецарствие», Чэнь?
— Читал, — непонимающе посмотрел на комбата тот.
— Что это такое — сражение при Гуаньду?
— М-м… Это сражение, которое произошло у города Гуаньду между Юань Шао и Цао Цао. Юань Шао обладал огромным могуществом, располагал великим войском и множеством военачальников. Но Цао Цао малыми силами разбил его войско.
— Там упоминается некто по имени Тянь Фэн?
— А-а… — Чэнь Юй на секунду задумался. — Тянь Фэн был советником в свите Юань Шао. Перед сражением он много раз обращался к Юань Шао, отговаривая его от непродуманного решения. Однако тот не только не послушался Тянь Фэна, но и велел посадить его в тюрьму, обвинив в «сеянии уныния», или, как теперь сказали бы, в «распространении пессимистических настроений». Юань Шао после поражения должен был бы терзаться раскаянием, корить себя за случившееся, он же казнил Тянь Фэна, единственная «вина» которого была в том, что он был прав.
Сердце Го Цзиньтая сжалось от ужаса.
— А почему вы спрашиваете об этом, комбат?
— Э-эх! — вздохнул тот. — История часто повторяется!
Раздался свисток к окончанию работы.
— Комбат, Чэнь Юй, — сказал вышедший из штрека Пэн Шукуй, — сегодня кончаем работу раньше обычного — будем проводить собрание. Снова приезжает секретарь Ян собирать материал!
Собеседования, посвященные сбору сведений из жизни Ван Шичжуна, проводились в ударном отделении уже дважды. Движимые доброй памятью о своем погибшем боевом друге, бойцы отделения выступали на этих собеседованиях очень активно, говорили от всего сердца. Они сказали все, что могли, но секретарь Ян упорно продолжал доискиваться и докапываться дальше и так тянул время, что солдаты и выспаться тогда не успели. Да и самому Яну, чтобы написать этот репортаж, пришлось поработать в поте лица. Ни один из пяти вариантов, которые он написал, не получил одобрения Цинь Хао. И лишь после намека он понял, что в его репортаже не хватает «самого громкого слова эпохи».
Последние два года «самое громкое слово эпохи» звучало в Китае повсюду. Оно звучало над стремниной реки Ганцзян из уст бойца «образцового взвода поддержки левых и заботы о народе» перед тем, как он утонул в этой реке. Оно было первым словом, которому выучился в младенческом возрасте Цай Юнсян, герой с берегов реки Цяньтан. Как мог Ван Шичжун обойтись без него?! По этому поводу Ян много раз опрашивал бойцов ударного отделения. Но ничего не добился: если уж чего нет, то «железные башмаки стопчешь, а не найдешь». Подменять же сказанное бойцами, домысливать требуемое за них нельзя. Выдать три тысячи цзиней арбузных корок за десять тысяч можно, но выдумать что-либо из ничего, на пустом месте, решительно недопустимо. Это вопрос профессиональной этики журналиста.
Собеседование началось. Бойцы расселись по кругу внутри времянки. Инь Сюйшэн самолично прибыл наблюдать за развитием событий. Ян стал задавать наводящие вопросы, пользуясь многолетним опытом репортерской работы.
— Давайте вспомним еще раз, сказал что-нибудь Ван Шичжун перед смертью или нет? — Ян посмотрел на Сунь Дачжуана. — Сяо-Сунь, ты ведь был при этом, вспомни хорошенько.
— Ну… Ну, он сказал: «Коммунисты, за мной!» — простодушно ответил Сунь Дачжуан.
— Я не об этом, — улыбнулся Ян. — Сказал ли он или выкрикнул что-нибудь после того, как его придавило?
Сунь Дачжуан молчал.
— Товарищ Чэнь Юй, ты ведь тоже был при этом?
— Был.
— Ты слышал что-нибудь?
— Я слышал возглас «ой!», — неохотно сказал Чэнь Юй.
— Это я крикнул «ой!», когда упал, — уточнил Сунь Дачжуан, бросив быстрый взгляд на Чэнь Юя.
Наступило молчание.
— Когда Ван Шичжуна придавило, кто первый бросился к нему? — спросил, не выдержав, Инь Сюйшэн.
— Я, — ответил Сунь Дачжуан.
— Ты слышал, чтобы он что-нибудь сказал? — Инь Сюйшэн сверлил его взглядом.
— Я видел, как он… два раза… выдохнул… с таким клокотаньем, — сказал, запинаясь, Сунь Дачжуан.
— Вспомни как следует, он выдыхал или пытался крикнуть что-то? — подсказал ему Ян.
Сунь Дачжуан испуганно смотрел на Яна, не зная, что сказать. Снова наступило неловкое молчание. Го Цзиньтай яростно затягивался сигаретой, насупив брови.
— Я полагаю, что он не выдыхал, а определенно что-то кричал, — снова подал намек Инь Сюйшэн.
— Мо-ожет бы-ыть! — растягивая слова, сказал Чэнь Юй, которому все это уже надоело. — Когда Ван Шичжуна придавило, я заметил, что его рот то открывался, то закрывался в каком-то странном ритме. Он, видимо, что-то кричал.
— Да? — У Яна заблестели глаза. — А что мог кричать такой герой, как Ван Шичжун?
— Хм! Так тут и спрашивать нечего! Конечно, самое громкое слово эпохи! — Чэнь Юй понимал, что гость не успокоится, пока не добьется своего. А если не успокоится, то кто знает, сколько раз им еще придется высиживать на таких собеседованиях!
— Спасибо, товарищи! Спасибо! — Ян наконец выполнил задание Цинь Хао. Облегченно вздохнув, он стал прощаться.
Инь Сюйшэн и бойцы отделения проводили его до дверей. Го Цзиньтай, в конце концов не выдержав, крякнул, вскочил и широкими шагами вышел из времянки.
— Секретарь Ян!
Ян обернулся.
— Старина Ян, я понимаю, у вас, у газетчиков, свои трудности. Вы все должны делать, как указывает начальство. Но передай, пожалуйста, Цинь Хао, что смерть Ван Шичжуна — это несчастье. Это злонамеренное несчастье! — Го Цзиньтай в сердцах швырнул окурок на землю. — Скажи Цинь Хао, что по этому кровавому счету рано или поздно придется ответить!
Лицо Яна пошло красными и белыми пятнами. Подоспевший Пэн Шукуй с трудом затащил Го Цзиньтая обратно во времянку. Го сел на край постели, дрожа от возбуждения.
— Ну зачем вы, комбат! — сказал Пэн Шукуй. — Вы… не должны больше…