— Что? Ты… это сделал?
Он стыдливо отвернулся, не смея глядеть ей в глаза.
— Я…
Она внезапно размахнулась и изо всей силы закатила ему пощечину. Оба на мгновение оторопели. Потом она стала крениться и как подкошенная повалилась наземь.
— Цзюйцзюй! Бей меня! Бей изо всей силы! — отчаянно кричал он, вытирая слезы. — Я виноват перед комбатом! Я недостоин называться человеком!
Он нещадно колотил себя кулаками по голове.
И человек высокой души, если обстоятельства сильнее его, может иногда стать жалкой тварью. Боже милостивый, прости его! Очнувшись от внезапного затмения, Цзюйцзюй поняла, что ударила Пэн Шукуя слишком сильно. Она бросилась к нему, крепко обхватила его голову и прижала к себе.
— Шукуй, не надо! Не надо так! Это я виновата! Это ты из-за меня! Мне ли тебя бить!
Оба заплакали. Когда плач постепенно стих и приступ раскаяния и угрызений совести миновал, они почувствовали еще большую горечь и безысходность.
— Шукуй, милый, я знаю, что ты крепкий парень и ты никогда так не поступил бы, если бы не безвыходное положение, — говорила Цзюйцзюй, уткнувшись лицом ему в грудь. — Но больше, что бы ни случилось, не поступай во вред комбату! Ну что за горькая доля наша! Мы даже совесть свою не можем сохранить в чистоте!
Цзюйцзюй снова расплакалась. Видя, как она убивается, Пэн Шукуй стал успокаивать ее:
— Цзюйцзюй… Я… Я никаких тяжких обвинений против комбата не выдвигал… Я сказал…
— Как ты не понимаешь, Шукуй?! Какая разница, тяжкие или не тяжкие! Ведь если комбат узнает, что ты… Что он подумает?! — Цзюйцзюй вытерла слезы. — Он сейчас в таком положении, а мы сыплем соль на его рану!
— Дурак, какой я дурак! — Сердце его снова сжалось.
— Ты это сделал ради меня, я понимаю. Но ты должен знать, что я всей душой предана тебе, что ты для меня самый близкий, самый желанный. В тот день, когда я сбежала, приходил этот негодяй из правления коммуны. Видит, что я скорее умру, чем выйду за него замуж, и говорит: поспи, дескать, со мной одну ночь, и я с вас эту тысячу юаней требовать не буду… Но я осталась невинной, Шукуй, милый, я осталась чистой…
— Цзюйцзюй! Хорошая моя! — Он крепко прижал ее к груди, слезинки из его глаз капали на ее лицо.
— Когда я приехала сюда, я думала, что поживу здесь несколько дней, а потом уеду в Дунбэй и там буду ждать тебя. Но теперь гони меня отсюда — я ни за что без тебя не уеду. Шукуй, милый! — В голосе ее была печаль. — Когда я увидела то, что случилось там, в штреке, я подумала: когда-нибудь это может случиться и с тобой!..
— Не надо об этом, Цзюйцзюй. Не надо думать только о плохом, — успокаивал ее Пэн Шукуй.
Они долго сидели и плакали молча.
— Не будем больше плакать, Шукуй, — сказала Цзюйцзюй, освобождаясь из его объятий и садясь рядом с ним. Полой кофты она вытерла слезы сначала ему, а затем себе. И снова уткнулась ему в грудь, с нежностью говоря: — Шукуй, милый… мы с тобой помолвлены с детства и до сих пор мучаемся в ожидании. Не будем зря тратить жизнь в ожидании. Давай… сейчас поженимся… Здесь… Пусть небо будет нам крышей, а земля — постелью…
Их горькие слезы смешались, а жаркие сердца стали биться вместе…
О жизнь! Как ты сурова и жестока и как прекрасна и трогательна! Луна то появлялась, то исчезала за плывущими по небу облаками, земля местами оставалась во мраке, а кое-где освещалась лунным светом. Тянул легкий ночной ветерок, в меру прохладный, в меру ласковый…
У Сунь Дачжуана уже неделю держалась высокая температура, вызванная нагноением и воспалением раны на спине. От сильного жара в теле потрескались губы, все суставы нестерпимо болели. Однако он не охал, не стонал, а, стиснув зубы, терпел. Там, дома, в горах, он никогда не смазывал никакими мазями ссадины или царапины, даже когда кровь шла. Никогда не принимал никаких лекарств, если болела голова или был жар в теле. Дети горцев привыкли терпеть боль, да у них и денег не было, чтобы покупать лекарства. Он верил в свое крепкое здоровье, в то, что при малой хвори стоит лишь перетерпеть — и все пройдет. Если бы в тот день Пэн Шукуй не настоял на том, чтобы его увели из штрека и направили сюда, Сунь в такое время не лежал бы в постели. Но сейчас он почувствовал, что действительно болен. Попытался сжать пальцы в кулак, но они, словно деревянные, не гнулись, и все тело словно не принадлежало ему. Он корил себя за то, что слег. Вчера вечером он один выгрузил целый грузовик мраморных плит, а сейчас нет силы даже на то, чтобы сесть в кровати. Он злился на свою беспомощность. Последние дни политрук часто хвалил Суня, призывая роту следовать его примеру и не покидать «огневой рубеж» из-за «мелких царапин». А он теперь лежит здесь без толку, как это можно?!
Отделение сейчас заступило на смену. Он вдруг почувствовал в душе пустоту. Нащупал под подушкой и вытащил подаренный ему Чэнь Юем рисунок бамбукового медведя. Вид у этого существа был такой наивный и добродушный, что всякий раз, глядя на него, Сунь Дачжуан еле сдерживал смех. Он внимательно разглядывал изображение, стараясь найти в нем черты сходства с собой. Ему запомнились сказанные Чэнь Юем слова: бамбуковый медведь — символ красоты и доброты. С тех пор как Чэнь Юй подарил ему этот рисунок, он мечтал о том, чтобы непременно съездить как-нибудь в будущем в главный город провинции и посмотреть там в зоопарке на бамбукового медведя. Такая возможность будет, если он демобилизуется из армии и поедет работать забойщиком на нефтяные промыслы «Победа». Полюбовавшись рисунком, помечтав о заветном, он почувствовал, как тяжелеют веки. И вот он уже переносится в какой-то большой зоопарк. В нем деревья, цветы, птицы, свиньи, бараны, волы, лошади, а еще куры и гуси. И наконец он видит бамбукового медведя. Вокруг него собралась большая толпа, все громко смеются. Ой! Бамбуковый медведь показывает номер, держа в лапах отбойный молоток! Вдруг бамбуковый медведь, обессиленный, упал. Врач в белом халате стал кормить его с ложечки молоком, а потом сделал ему укол. И бамбуковый медведь уснул. И спит рядом с ним.
Рисунок с бамбуковым медведем выскользнул из его рук и упал рядом с кроватью…
— Дачжуан! Дачжуан!
Сунь Дачжуан открыл глаза. Перед ним стояли политрук и Лю Циньцинь. Он отчаянно пытался сесть в кровати, но руки его дрожали и не держали его. Инь Сюйшэн положил ладонь ему на плечо.
— Лежи!
Когда он снова откинулся на подушку, Инь Сюйшэн с радостным видом сказал:
— Дачжуан, ты вчера вечером, несмотря на болезнь, снова отличился — разгрузил машину с мрамором. Молодец! Я написал новые частушки, призываю всю роту следовать твоему примеру! — Он повернулся к Лю Циньцинь. — Циньцинь, исполни их!
Циньцинь взяла в руки бамбуковые кастаньеты и под их сопровождение стала декламировать:
Стук бамбуковых кастаньет славит революционных бойцов.
Сунь Дачжуан — самый достойный из образцов.
Готов идти он в огонь и в воду, больной, с температурой, в любую непогоду.
Болезнь его не сломит, он превозмог недуг
И молоток отбойный не выпустит из рук.
Тяжелый мрамор грузит он, хвори все презрев,
Он смерти не боится. И этот мой напев
О смелом его сердце, о доблестном труде
Пою навстречу солнцу я радостно везде.
Циньцинь кончила декламировать, и на лице Инь Сюйшэна отразилось нескрываемое удовлетворение.
— Дачжуан, лечись как следует. И готовься морально — к тебе придет секретарь Ян из штаба дивизии писать о тебе заметку в газету. А у меня дела, я пошел.
В палате остались только Сунь Дачжуан и Лю Циньцинь. Напрягая последние силы, Сунь Дачжуан с трудом сел в кровати. Он считал, что лежать в присутствии такой девушки, как Лю Циньцинь, немного не того… Циньцинь налила в чашку воды, взяла лекарство и подала все Сунь Дачжуану:
— Прими лекарство, Дачжуан.
Дачжуан посмотрел благодарным взглядом на Циньцинь, положил в рот лекарство и запил глотком воды. Циньцинь приложила руку ко лбу Дачжуана и вскрикнула: «Ой-ой-ой! Какой горячий! Скорее ложись!» Легкими движениями она помогла ему улечься в постель, затем вынула из сумки арбуз, который по ее наказу купили вчера внизу, в долине. Разрезав арбуз пополам, она уселась на край кровати и, набрав ложечкой мякоти, поднесла ко рту Дачжуана.
— Поешь немного, арбуз снимает жар.
Голос ее был такой нежный, такой теплый, такой приятный!
Вот уже несколько дней Циньцинь постоянно ухаживала за ним — подавала воду, лекарство, готовила пищу по особому рациону. Дачжуан прикрыл веки, почувствовав, как слезы навертываются у него на глаза. В этих захолустных горах он, с детства лишившийся родителей, вновь ощутил сердцем материнскую ласку, человеческую теплоту. Две слезинки скатились по его лицу. Циньцинь вытерла их платком. Чисто женская чуткость подсказала ей, что испытывал сейчас этот рано осиротевший парень.
— Дачжуан, слушайся меня, съешь еще немного, — говорила она, подавая ему с ложечки кусочки арбуза. Увидев на полу листок с изображением бамбукового медведя, она тут же подняла его и, улыбаясь, сказала:
— Ой какой смешной!
— Это Чэнь Юй для меня нарисовал, — открыв глаза, сказал, слабо улыбнувшись, Дачжуан.
Покормив его, Циньцинь строго-настрого наказала ему, чтобы он как следует отдыхал, и лишь после этого покинула времянку.
Подкрепившись арбузом, Сунь Дачжуан почувствовал себя много лучше. Он не мог лежать — ему было стыдно перед людьми. Ведь всю роту призвали брать с него пример. Сев в кровати, он достал блокнот для записей по изучению трудов Мао Цзэдуна. Политрук в беседах с ним не раз говорил, что он должен изучать произведения Мао Цзэдуна в ударном темпе. Упорно изучать, упорно вдумываться. Низкий уровень образования не помеха, нужно каждый день записывать, что ты вынес, понял из того, что прочитал. Он взял ручку и стал выводить в блокноте кривые, корявые каракули.
— Разгружать машину! — крикнул, заглянув во времянку, шофер, тот самый, что вчера привозил мраморные плиты. Он, видимо, считал Сунь Дачжуана свободной рабочей силой.