— На пятом, в 502-й, она так же расположена.
— Понятно. Теперь иди и в другой раз не ошибайся дверью. А если еще раз ошибешься, то мы тебя уже бить не будем, а затащим в туалет и запрем!
Она хрипловато рассмеялась, в ее голосе звучала явная издевка, и смех казался особенно резким в вечерней тишине. Она ушла, в воздухе остался только будоражащий запах духов. Лян Цисюну казалось, что он в тумане, в каком-то удивительном цветном сне.
Лян Цисюн пошел от автобусной остановки к Садовой улице — он решил искать там Ли Хуэй. Неужели гость из Внутренней Монголии — это Ян Фань? Она как-то говорила о нем, у нее вроде есть его фотография. И каждый раз, когда она заговаривала об этом человеке, Лян Цисюн чувствовал раздражение. Она отбыла на работах в Монголии семь лет. Семь лет молодости; трава желтела и снова становилась зеленой, днем и ночью надо было пасти овец — и разве не имела она права найти себе друга?.. У дороги в тени деревьев обнимаются влюбленные, совершенно не замечая никого вокруг. Дома неудобно, в парке нет места? Смешно все-таки! Наслаждение близостью заставляет людей терпеть такие неудобства. Неужели это и есть открытость, культура, цивилизация?.. Он разыскивает ее в такое позднее время — может, он действительно немного свихнулся? Лян Цисюн задавал себе эти вопросы, а ноги, не сбавляя скорости, несли его вперед. На перекрестке вскочил в автобус, который идет по Садовой. Садовая — очень длинная улица. В голову ему вдруг пришло совсем другое соображение. Может, это дело вовсе не стоит того, чтобы так волноваться, может, друг из Внутренней Монголии уже давно уехал, может, она ждет сейчас Лян Цисюна у ворот университета под деревьями и сердится, что его все нет… Если говорить честно, она словно околдовала его — с того самого раза, как он ошибся дверью. Ее облик, поведение, ее голос — сколько во всем этом магической неодолимой женской силы. Эту силу он ощутил только благодаря ей, и эта сила не шла ни в какое сравнение с внешней привлекательностью других девушек. И волосы у нее в отличие от других девушек всегда были уложены как-то особенно хорошо… Наверное, это и есть то, что называют соблазном! Он помнит, как испугался, когда увидел ее во второй раз. В тот день его отец вернулся домой из Сианя, и он, закончив работу, побежал сразу на автобусную остановку. На остановке уже извивался «длинный дракон» очереди. Подошел автобус, Лян Цисюн стоял в самом хвосте, рассеянно наблюдая за бурлящей толпой, пытаясь понять, за что зацепился его портфель. Скорее всего, за какой-нибудь другой портфель. Нет, белая изящная сумка — из тех, которые носят на ремешке через плечо, и рядом еще папка для бумаг.
— А-а, это ты, тот, что ходит по чужим комнатам!
Она! Он не верил своим глазам. И не мог поверить, что вот эта девушка только что вышла из ворот их завода электрооборудования: мягкие волосы уложены наподобие раскрытого цветка и водопадом льются на плечи — даже немножко слишком красиво; облегающее фигуру платье, в вырезе отливает золотым блеском цепочка; платье короткое, на ногах — легкие кожаные босоножки на высоком каблуке; она стоит совсем рядом, и он снова чувствует запах ее духов.
— В город? Поедем вместе. — Она говорит громко, как будто на остановке, кроме них, никого нет.
— Я… член заводского союза молодежи. — Лян Цисюн под взглядами людей теряется и не знает, что сказать. Блестящие глаза Ли Хуэй рядом, она улыбается, и он боится на нее взглянуть…
В автобусе становится все меньше людей, и свободных мест теперь полно. Следующая остановка — Западные ворота, Ли Хуэй живет где-то здесь, в южной части квартала. Он не знает ни номера дома, ни номера квартиры. Как искать? Он вышел из автобуса в тоскливом настроении. Неужели Ли Хуэй вопреки его надеждам вовсе не ждет его у ворот университета и нужно искать ее дом? В животе пусто — может, сначала перекусить?
В кафе на Садовой дрожали неоновые огни, там было шумно, оттуда доносились запахи еды. Наверное, сейчас в кафе целая толпа самых разных людей. Лян Цисюну хотелось чего-нибудь горячего. Он зашел, взял тарелку пельменей, свободных мест не было видно, и тогда он примостился у подоконника. Рядом за столиком разговаривали парень и девушка:
— Кушай, это все тебе.
— Так сильно пахнет маслом, даже есть не хочется… А сколько все это стоит?
— Какая тебе разница! У меня таких проблем, как у тебя, нет: это ты зарабатываешь всего ничего, да еще половину в дом отдаешь. Я, если потрачусь, поклянчу у старичков, они мне подкинут десять-двадцать юаней, трать — не хочу.
— Да, у меня все не так. Кабы были такие папочка с мамочкой…
От этих слов Лян Цисюну показалось, что в тарелке у него не пельмени, отдающие неприятным запахом, а чудесно сваренные листья капусты, одновременно он почувствовал, как у него загорелось лицо. Отец Ли Хуэй — «большой человек». Неужели его так тянет к Ли Хуэй потому, что к ее женскому очарованию примешивается чувство причастности к сильным мира сего? Нет, он ни в коем случае не хотел зависеть от ее отца. Именно потому он так стремился в университет… Неожиданно он увидел в стекле перед собой светлое девичье лицо, блестящие, подобно выглянувшей из-за туч луне, глаза глядели на него. Если это не Ли Хуэй, то кто же! Ему уже хотелось крикнуть. Но в тот самый миг, когда он поставил на подоконник тарелку с пельменями, Ли Хуэй исчезла, и в стекле появилась квадратная физиономия подвыпившего парня с глазами навыкате. Лян Цисюн с испугом понял, что он видит их отражения, что парень находится не на улице за стеклом, а в кафе. Он повернул голову и увидел за колонной столик, за которым сидели этот парень и Ли Хуэй. Лян Цисюн встретился с ней глазами. Чуть улыбаясь, она подошла к нему.
— К нам пришел студент университета. Выпьем по стаканчику!
Как всегда, она говорила так, будто в зале, кроме них, никого не было.
— Нет-нет, я не буду. — Он отпрянул, не понимая, откуда она могла узнать, что он получил уведомление о зачислении.
— А-а, наверное, пить вино в таком месте неприлично?
Она подошла к нему и взяла за руку… Так этот парень и есть Ян Фань из Внутренней Монголии? Ревность взорвалась в сердце Лян Цисюна как бомба. Ему захотелось повернуться и уйти.
— Ты что? Смотри не выкинь чего-нибудь! — Она потрясла его за плечо.
Люди подняли головы и посмотрели на них. Во взглядах сквозили насмешка, вопросы, любопытство, тревога. Лян Цисюн зачем-то нащупал рукой глубоко в кармане уведомление, голова кружилась, будто он выпил вина. Он чувствовал себя оскорбленным, потом он пожалеет, что пришел сюда. Но глаза Ли Хуэй полны такого горячего неподдельного участия, которое нелегко отвергнуть. Они подошли к столику, но парня там уже не было.
— Он ушел. Наверное, ему не хотелось встречаться с тобой.
— Это почему?
— Ты должен его знать, вы однокашники. Его зовут Сунь Кайюань.
— Сунь Кайюань?
Лян Цисюн был ошеломлен. Он совершенно не признал в этом человеке однокашника. А ведь имя Сунь Кайюаня было таким известным! Он учился на класс старше и был председателем совета учеников их школы, «школы Мира». А сколько в нем было уверенности, энтузиазма, как его речь наполняла силой сердца слушателей, когда он выступал во Дворце спорта рабочих в 1968 году от имени тринадцати тысяч школьников — участников первого пекинского отряда молодежи, посылаемой в приграничные районы! Как Лян Цисюн преклонялся перед ним тогда! Сердце его вместе со знаменем «коммуны хунвэйбинов», которое держал Сунь Кайюань, было готово улететь далеко-далеко, в бескрайние степи Дациншаня. Первыми словами в его дневнике были слова о Сунь Кайюане: «Я должен жить и бороться, как Сунь Кайюань!..» Сейчас все это в прошлом. Как мог так сильно измениться прежний герой? Если бы Ли Хуэй не сказала ему, кто это, он ни за что бы его не узнал, подумал бы, что это просто посетитель. Осталась в его душе хоть искра от того «хунвэйбиновского» огня? Остался ли в характере хоть намек на прежние горячие чувства?
Неизвестно, сколько прошло времени, Ли Хуэй тоже ушла. Остатки вина в стакане в странном освещении отливают глубоким синим цветом, как будто там было не вино, а кристалл чистого льда. Лян Цисюн запомнил только одну фразу, сказанную Ли Хуэй, когда она уходила:
— Завтра приходи ко мне домой. Посидим, заодно проводим Суня.
Завтра?.. Опять все эти однокашники.
Лян Цисюн неожиданно понял, что их с Сунь Кайюанем что-то разделяет теперь, разделяет история. И от Ли Хуэй что-то отделяет его. Что? Вокруг все кружилось, приковывал взгляд только синий цвет напитка в стакане.
Еще один эпизод из прошлого.
Где это было? Дома у Ли Хуэй… Неизвестно, с какого момента, но их отношения были уже чем-то большим, чем отношения сослуживцев. По крайней мере так казалось ему.
Из магнитофона неслась веселая музыка. Ли Хуэй непроизвольно отбивала ногой ритм. Какое у нее живое лицо! Волосы уложены так, что напоминают хризантему или птичьи перья. Покачиваются кисти кашемировой шали, колышутся в такт музыке штанины изящных, затянутых в талии брюк. Нужно признать, что это тоже красиво, только непривычно.
— Потанцуем?
— Я не умею, честное слово, не умею.
— А я умею. Еще умею пить.
— Ты начала пить, когда уехала в степь?
— Нет, пить я начала в столице нашей родины. А тогда мне было всего шестнадцать и я хотела покончить с собой… Еще чуть-чуть, и мы бы не встретились.
Лян Цисюн не верил своим ушам. Краска исчезла с лица Ли Хуэй, лицо стало холодным, в голосе тоже зазвучал какой-то холодок:
— Не веришь? А еще хвалился, что сам много претерпел в «культурную революцию». Надо сказать, ты вообще как будто с другой планеты свалился. Такой рассудительный.
— А ты разве нет?
— Не могу похвастаться, что я такая уж рассудительная. Знаешь, давай все-таки немножко потанцуем, только не наступай мне на ноги.
У Лян Цисюна закружилась голова, он снова был словно в тумане. Он не знал, сколько раз, кружась, наступил на ногу Ли Хуэй. Как будто он волчок и кто-то его заводит, заводит… Наконец Ли Хуэй что-то почувствовала в его состоянии и, посмотрев на его потное лицо, нахмурилась: