— Не будет вам Нарышкина, — сказал им Хованский. — Царица объявила, что ни за что не выдаст брата.
— Так что ж это она, — завопили стрельцы, — брат, брат, да ведь и изменник же он, ее же сына-царя изменник, так как же она его не выдаст?!
— Видно, хоть и изменник, а все же ей дорог, — усмехнулся Хованский. — А коли так, братцы, коли так поступает Наталья Кирилловна — не выгнать ли и ее из дворца? — заключил он.
— Любо! Любо! — в один голос отвечали стрельцы.
— Только теперь обождите. Пожалуй, еще постойте, может, они и образумятся, а то так уходите да и опять завтра возвращайтесь.
— Не уйдем мы без Ивана Нарышкина. Что ж такое — вот Матвеева убили, Долгоруких с Салтыковым тоже, а главный изменник жив. Никак нельзя нам уйти, Иван Андреевич!
— Так я и говорю вам, завтра возвращайтесь, а караулы у ворот держите — ведь он здесь, никуда не убежит. А за день-то и за ночь они все притомятся… Ну, вот, может быть, и будут сговорчивее. Добром-то лучше без лишней крови.
Стрельцы подумали, подумали.
— Что ж, это верно говорит князь! — толковали некоторые. — Зачем кровь проливать даром, так-то лучше донять их томлением!
— Но все же ты, князь батюшка, — обратились стрельцы к Хованскому, — поди да скажи царице, что коли не выдаст она нам брата, так мы и до нее доберемся. Так, может, мы его и сегодня получим…
Хованский возвратился в Грановитую палату.
— Плохо дело, — сказал он, — придется, государыня, выдать Ивана Кирилловича, а то вот они уж и тебе грозятся.
— Я готова к гибели, — тихо, едва шевеля губами, произнесла Наталья Кирилловна, — пусть ломятся, не могу же я им выдать брата!
Хованский замолчал и не пошел больше к стрельцам.
Так продолжалось вплоть до часу пополудни. Стрельцы не позволяли себе вчерашних бесчинств, во дворец не врывались, но на площади кричали и ругались громко. Наконец, видя, что Нарышкина им все же не выдадут, они решились последовать совету Хованского и вышли из Кремля, расставив по воротам новые, крепкие караулы. Царица и бояре вздохнули свободнее — может быть, миновала опасность, может быть, одумались разбойники.
А в то время, как слабая надежда загорелась на лицах приближенных Натальи Кирилловны, в тереме, в покоях царевны Софьи шло совещание между нею, Милославским и Тараруем, который уже успел незаметно сюда пробраться.
— Так ты говоришь, князь, что они завтра непременно вернутся? — спрашивала Софья Хованского.
— В этом будь покойна, государыня, — отвечал он, — не уйдут без Нарышкина. Разве они теперь успокоятся до тех пор, пока не увидят, что могут делать, что им угодно?! Ведь они теперь говорят между собою, что если царевич Иван и жив, то все равно при Нарышкиных недолго жить ему — это у них засело крепко. Конечно, с такими олухами можно бы и справиться, что-нибудь придумать для их успокоения, но кто же станет придумывать, не мы же с Иваном Михайловичем?!
— Еще бы! — прошептал Милославский. — Я не жив, пока не кончили с Нарышкиными. На полпути нечего останавливаться.
— В этом я с вами согласна, — тихо проговорила царевна, — я только боюсь новых ненужных убийств. Да и, наконец, вы сами вчера видели, на что они способны: ведь настоящими зверьми делаются. Дойдут они до такого остервенения — и мы все в опасности!
В эту минуту вошел Василий Васильевич Голицын. Он был бледен, лицо его показывало глубокое душевное волнение. Мрачно взглянул он на Хованского с Милославским.
— Пора остановиться, бояре, — проговорил он. — Уймите стрельцов — это в вашей власти. Зачем нам еще кровь Нарышкиных? — Теперь все равно враги в наших руках, Матвеева нет…
И, не смущаясь пытливым, злобным взглядом Хованского, Голицын громко вздохнул и перекрестился.
— Матвеева нет, — продолжал он, — и нам некого бояться. Нарышкины бессильны, да и разослать их можно по дальним городам.
— Нет, князь, нет, нет, воля твоя, ты не так толкуешь, и уж с Иваном-то Кирилловичем во всяком случае нужно покончить.
— Не понимаю, чего это вы так на него напираете, отчего вам кажется страшен этот мальчишка? Он задорен — и только. В народе его не любят, на хитрость он не способен — его Господь разумом обидел, напрасно только вы запачкаетесь в крови его, да запачкаете и царевну. Подумайте-ка хорошенько, да и потолкуйте со стрельцами.
Софья не говорила ни слова. Она сидела задумавшись и только изредка взглядывала на своего друга.
Она умела читать в лице его и теперь видела, как что-то мучительное и тяжелое ложится между ним и ею. Вот ведь его глаза останавливаются на ней безучастно и холодно, немой упрек в его взгляде… К тому же он прав.
— Уговорите стрельцов, — сказала она своим советникам. — Князь Василий правду сказал, можно обойтись без Нарышкинской крови, пускай стрельцы требуют их заточения по монастырям, удаления навсегда из Москвы, но не казни. А то так просто дайте им возможность убежать отсюда. Вам легко, под каким-нибудь предлогом, отвлечь внимание одного из караулов… Пусть они бегут.
— Нет, это неладно! — решительно заговорил Милославский. — Дело делать, так делать до конца и робеть нечего. Одною лишней головой можно поступиться… Я бы пальцем не шевельнул для Нарышкиных.
— Сам бы я пошел к ним, — раздумчиво сказал Голицын, — да толку из того не выйдет, меня и не послушают, пропаду только даром.
— Господь тебя сохрани, еще что надумал! — испуганно вскрикнула царевна. — Нет, ты в это дело не вмешивайся: как сначала был в стороне, так и оставайся!
Она снова стала уговаривать Хованского последовать совету Голицына.
Тот даже обещал ей потолковать со стрельцами, но в то же время подмигнул Милославскому, давая ему знать, что ровно ничего не сделает.
Когда царевна их отпустила от себя, удержав Василия Васильевича, они порешили не допускать никаких послаблений.
— Вот еще нещечко навязался, — ворчал Хованский. — И зачем это он сюда явился? Сидел бы на Украине. Сам палец о палец не ударил, а, чай, заранее уже наметил себе первое место. И еще человеколюбцем прикидывается, вишь ты, крови не нужно! Ну, да это еще посмотрим, как он займет первое место, по времени и с ним можно будет справиться…
XV
Прошел весь день, прошла ночь, прошел даже и роковой час утра, в который уж два раза собирались мятежники на Красной площади, а в Кремле покуда все еще тихо.
Но вот к царице бежит старый князь Одоевский с ужасною вестью: стрельцы опять идут.
Все Нарышкины и сын Матвеева Андрей Артамонович переполошились и кинулись прятаться. Сначала замкнулись в комнате маленькой дочери царицы, царевны Натальи Алексеевны, но тут было опасно. Куда деваться?
— Ко мне идите, ко мне! — запыхавшись говорила, выбегая им навстречу из своих покоев, вдова-царица Марфа Матвеевна. — Моя постельница вас спрячет.
Нарышкины кинулись в покои царицы. Постельница провела их в темный чулан, завалила перинами и подушками, а дверь чулана нарочно оставила отворенною.
Тараруй был опять на площади и, вместо того, чтоб уговаривать стрельцов, твердил им:
— Теперь уже не уходите, добивайтесь Нарышкина, а не выдадут, так прямо и хватайте царицу — и впрямь, видно, она заодно с изменниками!
Стрельцов нечего было разжигать — они и без того ломились во дворец и неистово кричали:
— Подавайте нам Нарышкина, без него не уйдем! Коли главный изменник жив останется, где же наша служба царскому дому?
На этот раз даже царевна Софья испугалась.
Милославский сказал ей, что он с Хованским уговаривали стрельцов, что Хованский и теперь на площади, но что ничего нельзя сделать — теперь никто не может сговорить с ними. Остается одно, скорей исполнить их требование.
Царевна отправилась к Наталье Кирилловне.
— Что ж это, матушка, — сказала она резким голосом, — долго ли нам мучиться, долго ли ежеминутно себе смерти ждать? Ведь уж не отбыть твоему брату от стрельцов, так выдай его — не погибать же нам всем за него!
Наталья Кирилловна ничего ей не ответила, только сверкнула на нее глазами.
Но Софья говорила громко. Ее слова слышали все бояре, бывшие с царицей.
— Царевна правду молвила, — стали толковать они, — лучше одному погибать, чем всем.
Некоторые из бояр подошли к царице, поклонились ей до земли и со слезами стали просить ее выдать брата.
— Государыня, — говорили они, — перемоги сердце свое ради своего же спасения, ради спасения всего рода царского, ради всех нас, верных и преданных слуг твоих!
— Чего вы от меня просите!.. — в отчаянии, ломая руки, говорила царила. — Сами посудите, могу ли я выдать брата? Боже мой! Одного уже отняли, убили безвинно Афанасия… Так довольно и этой муки… На всю жизнь хватит… Чего просите! Ведь еще жива я, еще бьется мое сердце, так как же хотите, чтоб я отказалась от своего единокровного и единоутробного брата?
Но бояре продолжали настаивать. Каждому из них была дорога своя жизнь, и никто не мог найти иного средства к спасению, кроме выдачи Нарышкина.
Стрельцы все больше и больше неистовствовали, все громче кричали. Медлить было невозможно.
— Матушка, — снова возвысила голос царевна, — не будь причиною гибели многих ни в чем неповинных. Или не видишь, как стрельцы освирепели, — они сделают, как говорят… Никто из нас не избежит смерти… Решайся же… перейди с братом в церковь Спаса… Помолимся все да и пусть выйдет он к ним, а в руки ему дай Образ Богородицы, быть может, это спасет его, быть может, мятежники и устыдятся перед святынею!
В этих последних словах царевны для Натальи Кирилловны прозвучала слабая надежда. Но не могла же она произнести своим собственным языком отречение от брата.
— Оставьте меня! Оставьте! Делайте, что хотите, — задыхаясь, прошептала она и упала на колени перед образами, инстинктивно закрывая глаза, затыкая себе уши руками, чтоб ничего не видеть и не слышать. Бояре почти на руках снесли ее в церковь Спаса за Золотой решеткой, отправились в тот чулан, где скрывались Нарышкины, и объявили Ивану Кирилловичу всеобщее решение.