В Украинные города были направлены польские отряды, а во все начальственные места стали назначаться исключительно поляки. Брестская уния 1596 года еще более усугубила положение дел, так как православные храмы стали силой отниматься у духовенства и православных общин и передаваться в аренду ростовщикам-евреям. Отныне православным приходилось платить арендаторам за разрешение и отправлять церковные службы, требы и обряды.
После поражения восстания под началом Наливайко часть казаков сложила оружие, возвратилась по домам. Часть ушла на Запорожье, недоступное для коронных войск. Поражение народных восстаний под руководством Косинского и Наливайко существенно ослабило казачество и в какой-то мере запугало остальное население южнорусских Украинных земель. Потому в течение трёх-четырёх последующих десятилетий народные выступления прекратились. Резко снизилась и активность Запорожской Сечи. Основное внимание запорожцев переключилось на местные проблемы – борьбу с татарами и организацию засад на днепровских переправах. Избранные гетманами Гнат Василевич (1596–1597 гг.) и Тихон Байбуза (1598 г.) придерживались умеренной политики, стремясь удержать казаков от конфликтов, как с Турцией, так и с Польшей. Казацкая дипломатия ограничилась сезонными договорами с татарами о разделе степных владений для выпаса коней, ловли рыбы на Днепре, промысле зверя и т. п. Гетманы большую часть времени уделяли укреплению боеспособности Запорожского войска и повышению его организации.
Однако такое положение продолжалось недолго. Мирные для Речи Посполитой дни закончились. С юга ей стали угрожать турки, с севера Швеция. Поляки снова вспомнили о казаках и Запорожское Войско вновь приняло участие в военных походах. Весной 1600 года 4 тысячи запорожцев во главе с Самойлом Кошкой ходили в поход на Молдавию и под Плоештами добре «дали по зубам» туркам.
Стоял жаркий август 1600 года. Степь гудела и стонала ветрами, перекатывающими серебристые волны высокого ковыля и высохших трав. Рощи и левады в логах и у берегов Днепра поблекли под ярким солнцем, а в увядающей зелени пробилась первая желтизна.
Сечь приняла пятерых незнакомых верховых без каких-либо знаков внимания, да и без особой осторожности. К тому времени Запорожское войско уже трижды поменяло место своего пребывания за порогами Днепра. К началу XVI века – в 1594 году по Р. Х. запорожцы основали место своего нового пребывания на острове Базавлук, посреди Чертомлыка – Чертомлыцкого Днеприща (одного из рукавов Днепра). Напротив острова – на правобережье раскинулось урочище Великий Луг – место очень удобное для выпаса коней. И действительно, в широкой пойме близ Днепра пасся большой табун в пятьсот или более голов. Один из старых доверенных козаков, знавший грамоте, посланный князем Вишневецким для сопровождения Расстриги и его сподвижников к запорожцам, по прозвищу «Перо» имел письмо к войсковому писарю Сечи, написанное собственноручно самим князем Адамом. По словам Вишневецкого войсковой писарь был с ним прежде дружен, и хорошо знал его руку.
Когда верховые подъехали к переправе, то их остановила казачья сторожа из семи-восьми человек. Казаки взяли наперевес мушкеты и выставили пики, а следом стали пытать, что за люди хотят переправиться на остров. После недолгих расспросов и хорошего угощения доброй горилкой у сторожки, казаки, крестясь и утирая «вусы», предоставили путникам два дощаника, а следом стали пояснять, как быстрее найти войскового писаря. Немало захмелев, они долго и подробно втолковывали это таким же хмельным «гостям», ибо те «угостились» горилкой наравне с запорожцами. Правда двое из приезжих; один – по виду самый молодой, другой – в монашеской сряде, были самыми трезвыми и пили немного. Впрочем, «Перо» и сам не раз бывал на Сечи, и, хоть и был хмелён, сразу уразумел, как быстрее отыскать начальника войсковой канцелярии.
Переправившись через днепровский рукав, путники свели лошадей по сходням и повели их за собой в поводу. Сечь предстала пред ними во всей первозданности и реальности. Путники увидели десятка три-четыре больших, просторных хат и длинных шалашей (куреней), стены которых были сооружены из толстых кольев, переплетённых лозой, обмазанных снаружи глиной и побелённых. Верха этих сооружений были крыты то соломой, то камышом, то бычьими и конскими шкурами. Все эти постройки располагались вокруг огромной площади – майдана, который являлся центром поселения.
Севернее, на самом высоком месте острова, ближе к переправе через днепровский рукав располагался острог – форт. Это сооружение, состояло из вала и рва. С высоты птичьего полёта острог выглядел пятиугольником с равными сторонами. По длине своей, линия сооружений острога достигала трёхсот саженей. По верху вала поставлен был тын из брёвен и толстых кольев. В специально сделанных проёмах стояли пушки – фальконеты. В каждой из четырёх сторон было установлено по четыре фальконета. В пятой – северной стене располагались массивные дубовые ворота. А по обе стороны ворот стояло ещё по одному фальконету. На трёх углах, где вал поворачивал, разместились приземистые башни-вышки, сооружённые из брёвен и крытые досками. В центре острога был виден рубленый православный храм. Внутри этой крепости на случай осады могло разместиться от двух с половиной до трёх тысяч человек.
Обитатели этого военного поселения были представлены сплошь мужеским полом. Ни одной представительницы прекрасного пола на Сечи было не сыскать. По неписанным законам «Вийска Запорижского» ни одна женщина не могла ступить ногой на землю Сечи. Козак, замеченный в том, что в войске с ним вдруг появилась женщина, был повинен смерти. Что же касается первой половины, то и она опять же была наполовину зело хмельна, а другая половина озабоченна трудами и промыслами. Представители хмельной половины пили, гуляли и спали во всех концах остров: в тени: под стогами сена, близ возов, у лозы и ивняка и во множестве других мест встречалась хмельная половина, представители которой, то наливали, то пели, то плясали, то стояли на четвереньках, то уже клонили головы ко сну. Что же касается трудящейся половины, то видно было, что запорожцы любят ловить сетями рыбу, ибо сети во множестве были развешены на кольях между куреней. Рыбу сушили тут же в связках и солили в кадках. Многие запорожцы занимались солеварением, мешки с «силью», лежали на возах, располагались под навесами и были хорошо укрыты шкурами. Кто-то построил в стороне небольшую халупу и на гончарном кругу крутил и лепил из глины миски, крынки, кружки. Его помощник, откинув мокрый от пота «оселедец», топил большую печь, обжигая глиняную посуду. Другой, сидя на низком стульце или чурбаке, покуривая люльку с душистым табаком, шил длинной иглой одёжу: короткополые тулупы и папахи из овчины, подкафтанья, штаны и рубахи из льняной ткани. Чоботари (сапожники) точали шилом и прошивали посмоленными нитками чоботы (сапоги), пояса и ремни из воловьей кожи. Две больших кузницы дымили близ берегов реки. Там стучали молоты и молотки, работало десятка полтора – два ковалей (кузнецов), которые чинили железный инструмент и ковали оружие. Повара варили на открытом огне съестное в больших казанах. Словом, каждый преуспевал в том, к чему был горазд.
Войсковой писарь Мыкола Горобец – невысокий и дородный казак с короткими усами и ежиком волос на голове, встретил путников на пороге Винницкого куреня, расположенного близ майдана.
– Добродию, пане полковны́ку, дай Господь тэ́бе доброго здравия, мы по твою душу. До тэ́бе пан, маем грамоту от ясновельможного князя Адама Вишневца. Вин велэл кланяться тэбе и напомнить о вашей з ным дружбе и товаристве, – сняв мохнатую папаху, и обнажив стриженую голову с осэ́лэ́дцем, произнёс казак с поклоном.
Приняв письмо из рук казака-сопроводителя, после его поясного поклона, писарь неторопливо сломал печать, снял шнур и развернул свиток. Читал он долго, с недоверием поглядывая на приезжих. Писаря явно не удивило то, что почти все вновь прибывшие приветствовали его лишь лёгким поклоном головы и держались довольно независимо, за исключением казака, передавшего письмо…
– Заходьте до мэ́не в вийсковий курень, то бишь в канштелярию, – наконец промолвил он, сворачивая письмо в свиток и указывая на небольшую хату, стоявшую неподалёку.
Приезжие привязали лошадей у коновязи, дали им овса в торбах. Затем неторопливо вошли в хату, крестясь на образа. Степенно расселись за длинным столом. Войсковой писарь свистнул. На свист прибежал казачок-мальчишка лет пятнадцати. Поманив его к себе, писарь приказал:
– Петрусь, хлопче, принэ́си ко сюды с погребца четверть горилки, да сала шмат, да солоной рибы, да хлиба, да миску огирков солоных и яблок мочéных. Да, скорéнько! Водна нога здэ, друга там от!
Казачок обернулся быстро, принеся всё, что было велено. Через четверть часа, разлив хмельное из пузатого и узкогорлого кувшина, собравшиеся сдвинули кружки. Выпили сразу – махом. Немного посидев, повторили, закусив малосольными огурчиками, мочёными яблоками и солёной кефалью. Расстрига и Повадин вторую лишь пригубили. Разговор потёк сам собой. Войсковой писарь, набив табаком и закурив люльку, вскоре спросил:
– Як же поживае ясновельможный князь Адам, дай же ему, Боже, доброго здравия?
– Вашими молы́твами, пане сечевой каншлер, князь Адам у добром здравии пребывае, да молит Господа-Христа за Сичь и усё Низовско вийско, – с улыбкой и лёгким поклоном отвечал Перо.
– То-то, славное було времечко, як козáкы пид кошевым Грицком Лобóдой ходылы на Килию и на Тягинь[43]. Тому ж шесть рокив мынуло. Тода ж хоругвь княжеска и сам князь Адам Вишневец во главе хоругви з намы на турка в Бессарабию пийшёл[44]. Добре турок мы в тех сичах повбывалы. Полэ́глы бусурманы пи́д нашими саблями, ины ж побéгли, та в Пруте-реце поутоплы́. Добрий рыцарь – пан Адам и истый християнин. Оставы́л зарубку турку, – стал рассказывать захмелевший войсковой писарь.