Матушка испуганно встанет со стульца, да позовёт дядю:
– Бог с тобою, Семён, уймись! Кого биешь-то?! Молись ко лутче!
Дядя придёт в себя, охолонёт, заткнёт кнут за пояс, сотворив крестное знамение, оглядит мутными, хмельными глазами племянников и мать-царицу и молча выйдет из покоев, хлопнув тяжёлой дверью.
Трепет и страх охватывали душу молодой царевны Ксении. Матушка нет-нет, да и заливалась слезами, причитая и сожалея, что сколь не сватали, но так и не выдали любимую доченьку замуж.
А ведь виднейшие женихи сватались! Ксении было 16 лет, когда её отец стал царем. Царь Борис пытался найти дочери достойного жениха. Первым был принц Густав Шведский, сын шведского короля Эрика XIV. Царь дал ему в удел Калугу. Но Густав, хоть и прибыл в Москву в 1598 году, не пожелал отказаться от прежней любви и привычек. Он вызвал в Москву свою старую любовницу, и вёл разгульную жизнь. Мало того, принц отказался переходить в православие. Тогда царь Борис разорвал помолвку и отослал принца во Углич, дав ему содержание.
Затем предприняты были переговоры с Габсбургами. В 1599 году дьяк А. Власьев отправился со сватовством к Максимилиану, брату императора Рудольфа II. Переговоры начались в чешском городе Пльзень 10 октября. Родственники императора, несмотря на требования русской стороны о конфиденциальности, потребовали от него посоветоваться с Филиппом II Испанским и Сигизмундом III Польским. Рудольф II колебался, подумывая даже сам жениться на дочери «московита», раз уж царь обещал дать за ней «в вечное владение» Тверское княжество и поделить Речь Посполитую между Россией, женихом Ксении и императором. Однако Годунов требовал, чтобы муж дочери жил в России. «У светлейшего Великого князя одна только дочь, наша государыня, отпускать её как-либо нельзя», – говорили русские послы. В продолжение переговоров с Габсбургами речь зашла о эрцгерцоге Максимилиане Эрнсте Австрийском из Штирийской ветви Габсбургов (сыне Карла II Австрийского, двоюродном брате императора и брате польской королевы Анны), но из-за вопроса веры и этот договор не состоялся.
Наконец, принц Иоанн Шлезвиг-Гольштейнский («герцог Ганс», «Иоанн королевич»), брат датского короля Христиана IV почти уже стал мужем Ксении. Он прибыл в Москву и согласился стать русским удельным князем. По словам И. Массы, «царь Борис изъявлял чрезвычайную радость. Царица-мать и молодая княжна видели герцога сквозь смотрительную решетку, но герцог их не видел, ибо московиты никому не показывают своих жен и дочерей и держат их взаперти». Епископ Арсений Елассонский писал, что принц «весьма понравился самой дщери и родителям её, царю и царице, и всем придворным, кто видел его, потому что был не только благороден и богат, но и был молод, а главное настоящий красавец и большой умница. Царь и царица весьма полюбили его и ежедневно принимали его во дворце, желая устроить брак». Принц Иоанн принялся изучать русские обычаи, а Ксения с семьёй поехала перед свадьбой на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. В лавре «Борис с супругою и с детьми девять дней молился над гробом св. Сергия, да благословит Господь союз Ксении с Иоанном». Но жених внезапно заболел и 29 октября 1602 года умер в Москве, так и не увидав невесты. Как писал епископ Арсений: «привезен был из другой земли жених, сын одного дружественного ему короля, но брак не состоялся: Бог не соблаговолил исполниться намерению людей». Борис сам сообщил Ксении о смерти жениха.
Сватался к царевне и грузинский царевич Хозрой. Переговоры о свадьбе вёл думный дворянин Михаил Татищев. И даже царевичу Феодору Борисовичу при этом прочили в супруги грузинскую царевну Елену. Однако царевича уже на пути в Москву задержали на Кавказе дагестанские смуты 1604 года.
Затем стали свататься двоюродные братья датского короля Христиана IV. В 1603 году послы Бориса в Дании обратились к Шлезвигскому герцогу Иоанну, чтобы один из его сыновей, Фредерик или Альберт, женился на Ксении, переехал в Москву и стал удельным князем. Герцог Иоанн, в свою очередь, предлагал им третьего сына Филиппа, герцога Шлезвигского, который был не прочь переехать. Но брачные планы не осуществились по причине начавшейся русской смуты.
Порой горькие, безутешные слёзы катились по щекам царевны. Страшно было девушке за родного братца и матушку. А ещё страшнее было за свою девичью честь. То, что могут убить её, и брата, и мать она понимала, но смиряла себя, как могла. Ксения молилась и просила Господа пощадить её и родных, пусть даже ценой тяжёлой опалы, ссылки, заточения в темницу, пострига в монашество. Но пуще всего просила о сохранении своей девичьей чести. С содроганием и ужасом представляла она, что прежде, чем убьют её, перед тем ужасом прихода насильственной смерти, когда человек с молитвой готовится предстать пред Богом и шагнуть в мир иной, будут глумиться над ней, и грязно надругавшись, заколют ножом или задушат. Как потом на Страшном Суде Христовом предстанет она перед Творцом и Сыном Его в своём поруганном, помутнённом естестве и обличье? Уже ли попустит такое Господь?
С ужасом прислушивалась Ксения к тому, что творилось на улицах Кремля, ежечасно ожидая нападения, расправы и насилия. И тогда сердечко девушки стучало, как у зайца, бегущего от волка.
В конце мая царевич Фёдор заявил своему окружению, что собирается выехать навстречу Расстриге, чтобы видеть его и говорить с ним. Это заявление произвело переполох в Думе.
В самом конце мая в большое и богатое подмосковное Красное Село, что на Ярославской дороге, с небольшим отрядом казаков прискакали дворяне Никита Плещеев и Гаврила Пушкин. То были сторонники Расстриги. В Красном Селе они объявили, что на Москву идёт с войском законный царевич Димитрий и подняли крестьян на восстание против Годуновых. Крестьяне взялись за вилы, секиры и кистени. Вооружённый отряд красносельских крестьян и казаков пришёл в Москву. На Красной площади близ вечевой степени (Лобного места) собралось множество народа. Здесь Пушкин зачитал грамоту Расстриги, обращённую к боярам Мстиславским, Василию и Дмитрию Шуйским, московскому духовенству, окольничим и всем «гражанам московским».
Разгорячённые воззванием, вооружённые москвичи, взялись за оружие. Бояре сообщили патриарху Иову о начавшемся мятеже. Тот умолил бояр выйти к народу и образумить его. Бояре вышли на Лобное место, но ничего не могли поделать. Толпа потребовала от Василия Шуйского, руководившего в 1591 году следствием по Углицкому делу, сказать правду, был ли в Угличе похоронен царевич Димитрий. Тут князь Василий второй раз вышел на Лобное место и заявил, что царевич был спасён, а вместо него убит и похоронен некий поповский сын. Конечно, Шуйский умолчал о том, случайно ли произошло сие, и не по ошибке ли был убит другой отрок (что наверняка было известно ему). Не были названы и настоящие виновники заговора и убийства, ибо виновными в убийстве были объявлены Годуновы!
Толпы москвичей, поощряемые Мстиславскими и Шуйскими, кинулись грабить дома Годуновых и их родственников. Заодно были раскрыты винные подвалы. Началось повальное пьянство.
В столице развернулось стихийное восстание против Годуновых. Воспользовавшись ситуацией, управление Москвой в это время, от имени «Димитрия Ивановича» взял в свои руки князь Богдан Бельский. Он являлся двоюродным братом Марии Годуновой – матери юного царевича Фёдора. Но это не остановило князя Бельского. Он всенародно на Лобном месте поклялся москвичам, что принимал участие в спасении царевича Димитрия в Угличе. И восставшие поверили князю Богдану.
Ворота в Кремль были открыты. Москвичи ворвались в царские палаты и схватили молодого Феодора, его мать и сестру Ксению. Из царских палат Годуновых отвели «на собственный двор покойного царя Бориса». Новым царём был провозглашён Димитрий Иванович.
Расстрига привёл свои войска в Тулу 5 июня. Здесь он получил известие о перевороте в Москве. В Туле его встретили как царя. Отсюда Расстрига отправил обращение к Боярской Думе с приказом: выслать в Тулу князя Мстиславского и прочих главных бояр. По приговору думы уже 3 июня в Тулу отправились князья: Н. Р. Трубецкой, А. А. Телятевский, Н. П. Шереметев, а также думный дьяк Афанасий Власьев. Туда же выехали все Сабуровы и Вельяминовы. Эти пытались вымолить себе прощение у Расстриги. Но Пётр Басманов, занявший с одним из повстанческих отрядов Серпухов, не пропустил эту родню Годунова в Тулу. По приказу Басманова все Сабуровы и Вельяминовы числом 37 человек были раздеты до исподнего, ограблены и посажены в тюрьму до решения Расстриги. А известия о том, что происходит южнее столицы, широко разлетались по всей стране.
Уже в начале июня на поклон к Расстриге приехал с Дона казачий атаман Смага Чертенский с отрядом донцов. Одновременно из Москвы прибыли и посылы от Боярской Думы. Приём происходил на главной площади Тульского кремля. Иваницкого окружали многие его сторонники. Для него вынесли высокое стульце. Расстрига первыми допустил к руке не московскую знать, а донских казаков. Проходя мимо бояр, донцы всячески ругали их матерно и позорили, за то, что долго не хотели признать законного царевича, а воевали с ним до тех пор, пока не «припекло». Расстрига милостиво разговаривал со Смагой. Затем к руке были допущены и бояре. Однако тут уж не сдержался Отрепьев, и начал вместе с Еангеликом бесчестить бояр. Только словом Расстриги было восстановлено некоторое благочиние. Тогда боярин Телятевский бил челом и просил у Расстриги заступничества от казаков. Тут уж вновь не выдержали донцы и, напав на боярина, избили его до полусмерти. Расстрига вновь своим словом восстановил порядок, велел увести избитого и спрятать его от казачьего гнева подале – в порубе, приставив к нему охрану.
Вскоре в Тулу прибыло посольство от Московского священства. Во главе посольства были архиепископ Рязанский Игнатий, давно знакомый Расстриге архиепископ Арсений Елассонский, пребывавший в Москве уже не первый месяц. Они же привезли Расстриге-Димитрию благословение от кирилловских старцев, греческого духовенства и святителя Трифона Вятского. Со слов владыки Арсения владыка Трифон намеревался в скором времени приехать в Москву на встречу с царевичем. Арсений также передал, что патриарх Иов велел ему удостовериться, точно ли сам царевич идёт на Москву, и если так, то благословить его. Прибытие посольства от церковных иерархов придало душевных сил Расстриге и укрепило его в своих чаяниях. Владыка Арсений временно остался при повстанческом войске. Игнатий возвратился в Москву через день.