Узнав об этом письме к папе, возликовали патриарх Игнатий и его сподвижники из среды греческой церковной иерархии: Митрополит Арсений Элассонский, митрополит Дионисий Палеологус, архиепископ Амиклонский Феодосиий с ближними старцами, и все иные чины греческих посольств от трёх Вселенских патриархов.
В Москве началась подготовка к походу против Османской империи и Крыма.
На дворе холодная и сырая ночь конца октября. Злой западный ветер гонит тяжёлые тучи над Москвой. Тучи то застят, то открывают ущербный лунный диск, сияющий тусклым, холодным светом. Но в домах и теремах москвичей, в царском дворце хорошо истоплены печи. В царской опочивальне сухо и тепло. На роскошном ложе, покрытым розовым шёлком двое – Димитрий и Ксения…
Государь рассказывал милой женщине о своих замыслах – совместном походе с римскими немцами, с литвой и ляхами в Крым на османов и татар.
– Мыслю, римский кесарь, да и король ляшский долго собираться не станут, егда уведают, де немалое войско русское у рубежа Крымского обретается, – рассказывал Димитрий.
Ксения, молча выслушивала его, лёжа на правом боку, опираясь на локоток и подперев голову правой дланью. Она некоторое время молчала, обдумывая что-то, затем неожиданно произнесла:
– Помысли и об ином, государь мой, яко отпустиши верные войска от себя за тысячу вёрст, какой повод дашь для заговора супротивникам своим – князьям, да боярам.
Молодой царь задумался и вымолвил не сразу:
– Надлежит писать и посылати на Дон и на Запорожье к казакам, де идти охочим людям из них на Москву на службу царскую.
– Казаков ты, позовёшь, государь. Но не след спешить ти и отсылати верное войско от себя из Москвы в дальний поход. Надо ти выждать время, прочно угнездиться на отцовском столе. А потом уж года через три-четыре, лет ли через пять… – рассуждала Ксения.
– Нешто поход на вражину – крымского царя – не дело утверждения царского, душа моя? – возразил Димитрий.
– Когда шёл ты, государь на Москву, весь люд православный поднялся за тебя. Княжата, да бояре, видя таковое, боялись тя. Ныне же, как улеглось всё, и воцарился ты, осильнели князья да бояре вновь. А сие – великую тревогу внушает, – пояснила женщина.
– Да, поменяло ся, осильнело боярство. Особливо Шуйские вознеслись. Да и яз не лыком шит! – скрипнув зубами отмолвил Димитрий.
– Молод ты, государь, неопытен. Батюшка мой покойный, горазд в сём деле был, а и тот князей, да бояр опасался, потому и чина царского принимать сразу не пожелал, всё обдумывал, да обгадывал. Только с третьего подхода согласился, егда всем собором излюбленные головы, чины духовные и люд московский его о том упросили, – пояснила Ксения.
После этих слов Димитрий с удивлением воззрел на желанную женщину, но только покачал головой и промолчал.
Подробности о событиях и тайнах жизни московского двора дошли и до Сандомира, да ещё и обросли сплетнями. Марина, узнав об увлечении своего жениха, сначала возмутилась и сгоряча решила письмом укорить Димитрия, да и отказать ему. Но, однако, её отец и духовник уговорили молодую женщину не делать опрометчивых шагов. В своём письме Юрий Мнишек, переживая и тревожась за будущее своей дочери, письмом упрекал жениха за его связь с царевной Ксенией: «Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите, ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя её отдалить. Ведайте, ваше царское величество, что люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят».
Димитрий, получив письмо, прочёл его несколько раз, задумался, а потом порвал. Однако тревожные мысли не оставляли его. Он решил посоветоваться с матушкой и испросить совета у своего духовника – владыки Арсения. Вечером он послал к ним и просил их о встрече в Вознесенском монастыре.
Через день Димитрий прибыл в Вознесенскую обитель. Туда же приехал и владыка Арсений. Разговор произошёл в монастырской книгохранительной палате, куда вход иным монахиням был разрешён только с ведома матери-игуменьи. Инокиня Марфа сидела на стульце перед столом, на котором стояла чернильница с перьями, и лежало несколько рукописных богослужебных книг. Одета она была в серый монашеский куколь, а голова её была покрыта белым платком. Неяркий утренний свет пробивался сквозь оконца и освещал её исхудавшее, бледное лицо, ещё резче оттеняя черты его. Пред образами теплилась лампада.
Молодой государь, войдя в палату, поклонился матери и, поцеловав её руку, испросил благословения. Та благословила. Некоторое время они молчали. Она пристально, с любовью и тревогой взирала на него. Димитрий явно чувствовал себя неуверенно и собирался с мыслями. Только было начали они разговор, как пришёл и владыка Арсений. Он благословил обоих, и разговор потёк сам собой.
– Ведаю, сыне, получил ты письмо из Сандомира? – спросил владыка.
– Получил, отче. Но лутче бы не дошла до мя грамотца сия.
– Чему надлежит быти, того не миновать, – промолвил Арсений.
– Сколь веревочке не виться, всё одно конец будет, – добавила мать-царица.
– Сердцу, прикажешь ли!? – с мольбой и болью в голосе и в очах произнёс Димитрий севшим голосом.
– Неспокойно на Москве, сыне. Князи и знать стремятся подмять власть царскую. Сил у тя немного. Ты не на Сечи, не на Дону и даже не в Путивле. Пишет тебе Мнишек. Шли к нему, зови его и жди. Ляхи и православная Литва будут те подмогою на Москве, – увещевал владыка.
– Годуновых, да Салтыковых, да Вельяминовых и слуг единомысленных им из ссылки и опалы возверну, будут и оне мне опорой, – отвечал Димитрий.
– Поймёт ли тя народ русский, православный. Ведь добре помнят все «несчастливое царство Борисово», – подметил Арсений.
– Другое дело, сынок, выбор твой поспешный, неравный. Вот ежели б сватал ты дщерь ли, сестру королёву, аль бо кесареву. От слова своего не откажеши ся. Но и дщерь Годуновская не пара табе. Нет ныне у Годуновых ни на Москве, ни в Русской земле поддержки, – произнесла матушка.
– Внемли, сыне, про тя и дщерь Годуновых всякие слухи по Москве недобрые ползут, злая молва идёт. А Шуйские, да Голицыны, да Мстиславские и прочие соглядатаи их разносят, да ухищряются. Мое слово те – отпусти жену сию в дом князя Мосальского, где и ранее жила после водворения из Кремля. А там время покажет… – дал совет владыка.
– Сынок, поостерегись слухов. Побереги себя и нас всех, – молвила мать-царица.
Государь тяжело вздохнул, незаметно смахнул слезу, согласно кивнул головой.
Под Москвой шло формирование войска во главе с боярином Ф. И. Шереметевым. К середине ноября выпал снег, который так и не стаял. Вскоре встал надёжный санный путь, русское войско во главе с боярином Шереметевым выступило из окрестностей Москвы к Серпухову. В декабре оно должно было подойти к Туле, а затем двинуться далее. Весну войско готовилось встретить уже на южных рубежах в сохнущей и зеленеющей степи под Царёвом-Борисовом, где легко было прокормить коней. Главной целью этого соединения должно было стать овладение Азовом.
В составе войска было пять тысяч копий и сабель. Из них две тысячи верных Димитрию стрельцов и три тысячи детей боярских с боевыми холопами. Был собран и большой обоз, да придано 20 орудий разного калибра на станках и на колёсах. К войскам, собранным под Москвой, и двинувшимся к Серпухову, выехал сам молодой царь, чтобы дать наказы воеводам и убедиться в боеспособности войска.
Для усиления войскового соединения Фёдора Шереметева в Новгородской земле воеводы провели созыв дворянского ополчения. Новгородские помещики обязаны были выставить около восьми тысяч сабель: дворян, детей боярских и боевых холопов. Новгородским служилым приказали прибыть в Москву в конце апреля, а затем отправиться на юг вслед войскам Шереметева.
Накануне царь Димитрий определил состав посольства в Польшу во главе с дьяком Афанасием Власьевым. Посольству предстояло вернуться к вопросу о сватовстве к Марине Мнишек. Для того, чтобы сватовство было представлено, как требовала традиция, сватам необходимо было предъявить невесте и её семье портрет жениха.
Последняя встреча Димитрия и Ксении была и страстной, и трагичной…
Лишь когда страсть отпылала, Димитрий рассказал ей о своём разговоре с матушкой и владыкой Арсением. Ксения, узнав всё, сжалась в комок и задрожала всем телом, будто в болезненном ознобе. Димитрий, как мог, успокаивал и ласкал её. Так продолжалось более часа. Наконец, девушка стала успокаиваться и приходить в себя. Тут из очей её полились слёзы.
– Ведала яз, что не быть нам вместе, мой милый. Разумела, что разлучат нас, не дадут счастия испить до дна! – изрекла она со слезами в очах.
– Супротив благословения родительского и священнического не смогу пойти, – отвечал Димитрий.
– Не благословение тому виной, свет очей моих! Разлучает меня с тобою мир сей. А в миру правят мужи неправедные – князья мира сего.
– Не рви сердце мне, душа моя! – взмолился Димитрий со слезами в голосе.
– Чует мое сердце, не увидимся мы боле, государь мой, – отмолвила Ксения, утирая слёзы.
– Буду жив, Аксеньюшка, узрю ещё и чадо, что родишь мне. Ныне же не можем быть мы вместе. Прости мне мой грех!
– Бог простит, и я прощаю. Прости и ты мне, милый. Зрит Господь; ни в чём не согрешила я пред Ним и пред тобою.
На следующий день Ксения была тайно удалена от двора и вновь переселилась в дом князя Мосальского.
«Временник» дьяка Ивана Тимофева так описывает эти события: «А бдительно охраняемую девицу, он, после своего вступления в город, как рабу, без всякого царского чина, с ласковым принуждением вывел из царского дворца и в частном доме угождавшего ему и приближенного к нему нового вельможи, без её согласия, срезал, как недозрелый колос, – одел в монашеские одежды. И было бы удивительно, если не было ей чего-либо тайно-оскорбительного от отступника».