Кто из высоких людей Египта помогает нашим врагам, и для чего нужна была этому предателю жизнь командира войска, Пенна не понял. Но он пришёл в ужас и в ту же ночь, придя из караула, всё рассказал мне. Я просил его молчать, сказал, что тотчас отправлюсь в Мемфис, чтобы, если доберусь, броситься к стопам Великого Дома и рассказать ему об измене. Пенна ответил, что до Мемфиса слишком далеко, и в то же утро отправился доложить обо всём номарху.
Яхмес умолк и вновь поднёс к губам тыквенную бутыль. По его виску текла блестящая дорожка пота.
— И что было с ним у номарха? — спросил Ахилл, когда юноша опустил бутыль на земляной пол.
Яхмес глухо усмехнулся.
— Этого я не знаю. Прибежал мой раб и сказал, что дядя убит. Его убили, когда он выходил из дворца. Я понял, что буду следующим: они не могли не заподозрить, что старик поделился со мной тем, что ему открылось. Уйти в Мемфис мне уже не удалось бы — я говорил тебе, Ахилл, что наш ном слишком хорошо охраняется. Мне оставался только один путь — сюда. Я надеялся, что ты ещё не покинул оазиса, — с внезапным порывом воскликнул египтянин и судорожно перевёл дыхание.
Ахилл пристально посмотрел на юношу, понимая, что тот сказал ещё не всё.
— Значит, — произнёс он, — номарх тоже изменник.
— Да, — кивнул Яхмес. — То есть он служит изменнику, который скорее всего находится рядом с Великим Домом... Возможно, я даже знаю, кто это. Можно угадать, кто в Египте мечтает о падении фараона и готов добиваться этого любыми средствами.
Ахилл привстал, взял с очажка ещё одну палочку с мясом и надкусил румяный ломтик, пытаясь понять, отчего с такой тревогой ждёт продолжения, вернее, окончания, рассказа Яхмеса.
— Ну, хорошо, — проговорил он, наконец. — Всё это мерзко и возмутительно. И этому нужно было бы помешать, но только я-то здесь при чём? Если ты просишь защиты для себя, Яхмес, то, само собою, тебя я готов защитить — ты спас жизнь и мне, и Авлоне. Мшу взять тебя с собой в Мемфис. Но, судя по тому, как ты всё это рассказывал, ты что-то другое имеешь на уме. Может, думаешь, я пойду в эту самую крепость либо навстречу войску фараона, чтобы их предупредить?
— Предупредить их ты не успеешь, — покачал головой юноша. — Я же сказал — туда сутки пути на верблюдах, а завтра утром египтяне уже будут в крепости. Их перебьют, а командира захватят в плен, если только сумеют взять его живым. А ещё ливиец говорил Нехебу, что командует войском фараона неегиптянин.
— Вот как! — воскликнул Ахилл и почувствовал, как что-то задрожало в его груди.
— Ливиец сказал, — почти бесстрастно, глядя не на троянца, а на умирающий огонь очага, продолжал Яхмес, — он говорил, что командующий — иноземец, великий воин из далёких земель, знаменитый герой и полководец. Его имя Гектор. Услыхав это имя, Пенна сразу вспомнил, что слышал его от тебя, Ахилл. Вот и всё. И вот отчего я пришёл к тебе.
Глава 12
Огонь в очажке почти догорел, но снаружи уже светало, и сквозь щели в стенах хижины сочился серый полусвет. Люди смутно различали друг друга, но контуры предметов сливались и терялись, всё ещё поглощённые темнотой.
Ахилл молчал, обхватив руками колени, как делал в детстве, и неподвижным взглядом смотрел на низкий дверной проем хижины, всё яснее проступавший среди тусклой тьмы. Авлона, подойдя сбоку, заглянула ему в лицо и увидела, что ровные и густые брови сдвинулись, стиснув между собою острую вертикальную складку. Губы были плотно сжаты. Девочке даже показалось, что лицо героя, и без того осунувшееся, сразу осунулось ещё сильнее. Она не знала тому причины, потому что не могла понять, о чём рассказал Ахиллу Яхмес, однако услышала произнесённое Яхмесом имя Гектора и поняла, что, должно быть, брату Ахилла угрожает опасность.
— И что мы станем делать? — наконец не выдержал и прервал молчание Яхмес.
— Мы? — троянец посмотрел на него удивлённо. — Ты что же, хочешь и дальше нам помогать?
Юноша кивнул.
— Если ты примешь сражение, я буду с тобой.
— Приму сражение? — голос Ахилла был бы насмешлив, если бы его лицо при этом не было так мрачно. — Ты, кажется, сказал, что ливийцев в крепости тысяча сто человек... И ты считаешь, что я смогу их одолеть? Вернее, мы — ты, я и эта девочка?
— Я слышал о тебе много легенд, — спокойно ответил Яхмес. — Я слышал, что ты обращал в бегство целые армии, и притом армии троянцев, а не ливийцев, а ливийцы — не самые отважные бойцы. Я слышал, что один твой вид и твой голос вызывали у врагов трепет. Я слышал, что ты убивал их десятками и сам при этом оставался невредим в гуще боя. Но всё это мне рассказывали... Однако я и сам видел, как ты разорвал пасть крокодилу, который легко раскусил бы пополам целую лодку. Я видел, как ты расшвырял по берегу десятки наших воинов, будто слепых щенят. Я видел, как один взмах твоей руки, даже без оружия, нёс смерть! И я верю, что ты можешь пойти один против тысячи врагов! Верю и хочу быть с тобой рядом.
И, увидев, как от этих слов вспыхнуло только что бледное лицо героя, египтянин добавил:
— Может быть, тогда ты поверишь, что я — тоже настоящий воин. И, может быть, простишь меня...
— Да я тебя уже простил! — воскликнул Ахилл, больше не находя в себе сил сдерживать охватившее его смятение. — И я благодарен тебе за то, что ты сейчас говорил. Но... Понимаешь, дело ведь слишком серьёзно! Речь идёт о жизни моего брата, а вовсе не о том, чтобы в очередной раз проявить силу и показать доблесть. Я никогда прежде не думал, идя в бой, что могу быть убит. А сейчас я понимаю, что, если меня убьют, то погибнет и Гектор! Значит, нельзя, чтобы меня убили...
— Так давай убьём их! — с той же неколебимой твёрдостью проговорил Яхмес.
— Аполлон-стреловержец! — Ахилл рванулся, собираясь вскочить на ноги, но вовремя вспомнил, что тогда его голова проткнёт свод хижины, и остался сидеть, лишь беспомощно взмахнув руками. — Да разве я против этого?! Но только тысяча против одного — это слишком неравный бой.
— Но ты побеждал сотни врагов один!
— Да! Сотни, но не тысячу. Раз. Второе: тогда не было так важно, останусь ли я в живых — важен был сам бой. И патом... Понимаешь, Яхмес, прежде мои враги, так же, как и ты, жили в плену легенд и сказок о «великом и непобедимом Ахилле»! Ну, не только сказок, конечно. Они и в бою меня видели, и их страх передо мною, перед моей страшной силой, рос и креп, и подтверждался десятками новых и новых моих побед. И вот уже один мой вид стал внушать им дрожь, и они обращались в бегство, едва я появлялся на поле боя. Кроме того, обо мне сложили дикую сказку, в которую, как это ни смешно, верили даже просвещённые троянцы: якобы я неуязвим, и меня нельзя поразить обычным оружием! Что ты усмехаешься? Тоже это слышал? Но ведь ты-то отлично знаешь, что это не так: вот они, следа от ран на моём теле — они ещё заметны. А ливийцы ничего или почти ничего обо мне не знают. Они не знают, что меня надо бояться, а значит, не будут испытывать изначального трепета. Ты принимаешь мои доводы?
— Да, — согласился молодой египтянин. — Но ты не всё сказал.
Ахилл усмехнулся. Спокойствие Яхмеса взбесило бы его, если бы он не сознавал, что нуждается в этом спокойствии.
— Да, — проговорил герой после нескольких мгновений молчания. — Я сказал не всё. Надо учесть и то, что я недавно был серьёзно ранен, и мои раны только слегка поджили, что я перенёс два приступа лихорадки, каждый из которых мог меня прикончить, что я долгое время недоедаю. Всё это было бы вздором, и я бы об этом забыл, если бы надо было просто драться. Но надо не просто драться, а победить. Победить как угодно, любой ценой, потому что там, в этой проклятой крепости, — мой брат, и никто, кроме меня, ему не поможет... Вот теперь всё, Яхмес! И ты понимаешь, что я всё равно туда пойду. Но надо придумать, как победить, а не погибнуть. Как одолеть втроём тысячу с лишним воинов.
Пока он говорил, Авлона напряжённо его слушала, и ей вдруг показалось, что она начинает понимать незнакомые слова.
— Ахилл! — не выдержала наконец девочка. — Ну объясни же мне хоть что-то! Что случилось с Гектором? Что ты хочешь делать? Мы будем с кем-то драться, да? Скажи мне, прошу тебя!
— Драться мы будем, — ответил Ахилл, не глядя на неё. — Только я боюсь первый раз в жизни проиграть битву!
И он очень коротко, иногда сбиваясь от волнения и напряжения, рассказал маленькой амазонке, что случилось с дядей Яхмеса, старым Пенной, что удалось разузнать молодому египтянину о предательстве номарха и о коварном плане ливийцев.
— О-о-о, если бы мы узнали обо всём этом раньше! — горестно воскликнула девочка. — Если бы успели предупредить Гектора о ловушке... Если бы вы были с ним вместе!
— «Если бы, если бы!» — передразнил герой. — У нас нет этих «если», Авлона! Есть то, что есть. И я думаю только о том, как одолеть втроём тысячу ливийцев...
Лицо девочки стало на миг неподвижно, она как будто пыталась представить себе возможную битву. И вдруг произнесла почти то же, что сам Ахилл только что сказал Яхмесу:
— О, вот если бы эти самые ливийцы тебя боялись так же, как прежде троянцы! Или... Или, как туареги — ящера, которого ты убил!
Ахилл усмехнулся.
— Если бы внушить такой же страх ливийцам! Вот и я говорю «если бы»...
И тут вдруг он осёкся, замолчал, потом пристально уставился в одну точку, а затем вскрикнул, будто его что-то обожгло:
— Ах! Какая мысль!
— Ты что-то задумал? — быстро спросил Яхмес.
Ахилл привстал и, протянув руку, резким движением подтащил ближе к очагу объёмистый мешок, из которого тут же вытащил нечто бесформенное, серо-зелёное, чешуйчатое, в слабом мерцании огня заблиставшее, как плохо отполированный металл.
— Шкура ящера! — прошептала Авлона. — О, Ахилл... Ты... ты хочешь?
— Вижу, ты догадалась! — он рассмеялся. — Ну да, я хочу, чтобы ливийцы испытали передо мною такой же дикий и безумный страх, как туареги перед вот этой тварью! У нас есть пара часов до рассвета, за это время можно натолкать в шкуру травы — в те места, которые не будут плотно прилегать к телу. Беда только в том, что моя голова достанет лишь до плеч ящера, а его шея и башка окажутся пустыми. Если их просто набить травой, они будут болтаться из стороны в сторону и сразу станет видно, что тварь неживая.