— А Гектор так и не поверил! — воскликнула Андромаха. — Он говорил, всё время говорил, что Ахилл жив и вернётся!
— Он думал, что богиня Фетида, которая унесла с костра его тело, вернула его к жизни? — Неоптолем был изумлён этим искренним порывом отчаяния и таким явным, таким непритворным проявлением любви к его отцу со стороны молодой троянки. — Но, если так, то мой отец испил нектара и отведал амврозии и стал божеством. Он не вернётся к людям. Некоторые наши воины так и думают.
Андромаха покачала головой:
— Нет, нет. Гектор был уверен, что его друг ожил и остался человеком. Он... он говорил, что его тело взяла с костра вовсе не богиня Фетида, а царица амазонок Пентесилея, которую Ахилл любил — Гектор узнал её. Он говорил, что есть тайна, которую он не может открыть, но суть её в том, что амазонки иногда могут оживлять мёртвых! И мы ждали... мы его ждали. Гели бы он был с нами, он не дал бы ахейцам разрушить Трою!
Неоптолем нахмурился. Да, ему говорили, что его отец сделал всё возможное для заключения мира с троянцами, что он не хотел и слышать о штурме города, что даже после нападения амазонок он доказал, что в этом не было вины царя Приама и переговоры можно продолжать. Об этом говорили воины, базилевсы предпочитали помалкивать. Впрочем, из базилевсов он беседовал подолгу только с Агамемноном и Менелаем, а они-то ясно чего хотели!
— Значит, я пошёл против воли отца? — резко спросил он пленницу.
— Да, — твёрдо ответила Андромаха. — Но ведь ты этого не знал, верно? Они обманули тебя? Они ведь и Ахилла сперва обманывали! Менелай ему сказал, что его друга, Патрокла, убил Гектор, а на самом деле смертельный удар Патроклу нанёс другой воин. Гектор мне потом рассказал. Мой Гектор!..
Она закрыла глаза, и на мгновение её лицо просияло — она ясно увидела мужа. Неоптолем ощутил острую, как жало, боль, но не испытал гнева. Тем более что выражение счастья на лице Андромахи тут же исчезло, и оно вновь потемнело.
— Я схожу с ума! — прошептала она. — Я отчётливо чувствую, что жив и мой Гектор, хотя он на моих глазах!.. На моих глазах...
У неё вырвалось истерическое рыдание, она вся задрожала. И вновь вместо гнева Неоптолем ощутил острую, незнакомую прежде жалость. Он не понимал, что с ним происходит.
— Андромаха! — мальчик взял её руку и сжал, стараясь не причинить боли. — Послушай... прости меня! Я никому, никогда не дам обидеть ни тебя, ни твоего сына. Даю слово.
Молодая женщина посмотрела на него сквозь слёзы с такой тихой, печальной благодарностью, что ему и самому захотелось заплакать.
— Прости и ты меня! — выдохнула Андромаха. — В том, что вчера произошло, виновата только я. Я — твоя пленница, твоя рабыня, и ты волен делать со мною, что захочешь.
В этих словах был бы вызов, если бы при этом её голос вновь не потускнел, не стал мёртвым и холодным, будто она усилием воли рвала невидимую связь, возникшую сейчас между ними, и вновь оставляла за ним лишь одно право — право сильного, которое, как он убедился этой ночью, совсем ничего не стоило...
Но Неоптолем на этот раз оказался не слабее её.
— Я никогда больше к тебе не прикоснусь! — сказал он твёрдо. — До тех пор, пока ты сама... если ты сама не захочешь. Ты... Ты — первая, понимаешь, первая женщина, которой мне захотелось!
— Понимаю, — проговорила она, опустив глаза.
Некоторое время и он, и она молчали. Кормчий повернул весло, ветер немного развернул парус, и синяя тень, как плащом, накрыла их, спящего ребёнка, настороженно замершего возле их ног Тарка.
— Послушай, Андромаха! — голос Неоптолема прозвучал теперь почти робко. — Расскажи мне о моём отце. Я ведь не знаю его. Я его даже никогда не видел.
— Но тебе же рассказывали о нём — цари, воины?
Мальчик усмехнулся и пожал плечами.
— Цари? Агамемнон с Менелаем? Только громкие слова, в которых ничего не было. Воины? Ну, рассказывали. Там были восторг и преклонение. Они тоже знали его только со стороны. А ведь вы, Гектор и ты, вы же с ним дружили. Пожалуйста, расскажи мне про него!
И она стала рассказывать. Про лесной грот, про ту ночь, когда она и Ахилл сидели рядом у постели умирающего Гектора, и Ахилл пригрозил спутать крылья богу смерти Танату, если он явится за своей добычей. Про их бесконечные разговоры, про историю с троянским перебежчиком и подземным ходом, про то, как Ахилл нёс её на руках через утренний лес, чтобы она быстрее добралась до нужной горной тропы и успела предупредить пастухов троянского селения о боевом походе ахейцев. Она рассказала про битву с амазонками, и как Ахилл отпустил Гектора на свободу, и как доверчиво и бесстрашно приехал с ними в Трою. Она говорила и говорила, и мальчик слушал её, замерев, не перебивая.
Когда, устав, она замолчала, он подал ей чашку с водой и сказал:
— Потом ты ещё мне расскажешь, да? Только скажи... отца убили вместо Гектора?
— Да. Ахилл, умирая, сказал это молодому воину... Антилоху. Спроси Антилоха.
— Спрошу, когда корабли где-нибудь пристанут. Это мне говорили. Одиссей говорил. К сожалению, с ним я разговаривал совсем немного. И он мне показался куда честнее Атридов. Но... Значит, Гектор и мой отец были похожи, да?
— Да, — Андромаха кивнула. — Очень похожи.
— Значит... — и тут мальчик рассмеялся. — Значит, я похож на Гектора? Я ведь похож на отца? Или нет?
— Похож. Ты похож и на отца, и на Гектора. Правда.
И она тоже засмеялась, хотя этот смех больше походил на рыдания.
Они смеялись до тех пор, пока не разбудили Астианакса, который, проснувшись, выкарабкался из плаща и полез на колени к матери, искоса враждебно поглядывая на Неоптолема.
— Значит, я похож на Гектора? — упрямо повторил базилевс, чуть отдышавшись.
— Похож, — кивнула женщина.
И они снова расхохотались.
Глава 5
Густые заросли акации подступали вплотную к лесному озерцу, лишь в одном месте раздвигаясь и открывая песчаную полоску берега. Над тропой, ведущей к этому пляжу, акации смыкались плотным шатром, не пропуская солнца, так что даже в полдень она была полутёмной и прохладной. Ветви низко опускались над нею, и ехать на коне здесь было неудобно, поэтому перед зарослями Неоптолем спешился.
В конце зелёного коридора акаций заблестело солнце, и тут же светлая тень заслонила юноше дорогу. Громадный золотистый пёс встал перед ним, как молчаливый призрак, не лая и не рыча, просто запрещая идти дальше.
— Это я, Тарк, пропусти! — проговорил Неоптолем негромко.
Но верный пёс уже и сам узнал его и отступил, скупо помахав хвостом и оскалившись в своей загадочной «улыбке». Он относился к Неоптолему ровно, не проявляя настоящей любви и не испытывая ни малейшей враждебности. Он признавал его, как сына своего любимого хозяина, и выполнял его приказы, но только потому, что это приказала Андромаха. Они уважали друг друга, и ни один не боялся другого.
Из солнечного проёма донёсся плеск воды и сердитый женский голос:
— Куда ты опять поплыла, госпожа? Нельзя же столько времени сидеть в воде! Ты можешь простудиться!
— Но вода кажется теплее воздуха, Эфра! — отозвался звонкий голос Андромахи. — Окунись ещё раз, сама почувствуешь! Если вот так стоять по колено в воде, то и холодно.
Неоптолем вышел на берег.
Озерцо было почти круглое, со всех сторон окружённое густыми зарослями. С противоположной стороны в него впадал ручеёк, стекая с обрамленного мхом камня и образуя крошечный водопадик. По краям вода казалась совсем тёмной, но посередине, там, где акации и жимолость не отражались в ней, она сияла чистой невозмутимой голубизной неба.
Молодой царь прищурил глаза, давая им привыкнуть к яркому свету, потом обвёл взглядом кромку берега и поверхность воды. В траве и на нескольких плоских камнях были раскиданы хитоны, покрывала и сандалии, лежало несколько черепаховых гребней, и стояла небольшая корзинка с виноградом и яблоками.
В воде у берега, набросив на плечи платок, который лишь немного её прикрывал, стояла Эфра, любимая служанка Андромахи. Эту пожилую рабыню захватили в Трое воины Неоптолема и привезли на одном из кораблей, собираясь продать за бесценок. Однако кто-то прослышал, что она служила во дворце и была приближена к жене Гектора, и базилевсу тут же предложили купить её, что тот и сделал с великой радостью, понимая, как будет этому рада Андромаха.
Эфра оставалась такой, как и прежде — худощавая, прямая, спокойная, очень нежная со своей госпожой и жёстко-невозмутимая со всеми остальными. Ей было теперь под шестьдесят, но она, благодаря своей подвижности и точности движений, казалась моложе чуть ли не на десять лет, не то её вряд ли вообще бы взяли в качестве добычи. С нею единственной, кроме самого Неоптолема, Андромаха общалась близко и постоянно, остальных во дворце царя она все эти четыре года либо избегала, либо ограничивалась самым скупым разговором.
Украшенная полураспавшимся венцом бронзовых волос головка Андромахи виднелась почти посередине озера. Молодая женщина плыла к противоположному берегу. Её нагие руки, взлетая над водой, сверкали на солнце.
— Андромаха! — окликнул её базилевс.
Она обернулась.
— Ой, Неоптолем! Что случилось?
— Ты нужна мне, Андромаха! Плыви назад!
— Плыву! — отозвалась молодая женщина, разворачиваясь в воде. — Только отвернись, пожалуйста...
— Отвернусь, когда ты подплывёшь ближе, — сердито воскликнул юноша. — Сейчас я всё равно вижу только твою голову.
— Меня ты видишь всю, господин! — возмущённо подала голос Эфра.
— Что?! Тебя? Да было бы на что смотреть! — отрезал базилевс.
— Ну, когда-то, возможно, и было! — не смутилась дерзкая рабыня.
— Это было задолго до моего рождения, — съязвил Неоптолем. — И потом, ты же не голая, а в какой-то тряпке. Лучше поторопилась бы подать одежду твоей госпоже — я не могу ждать долго.
В это время Андромаха коснулась ногами дна, и над водою показались её округлые плечи. Она остановилась, выжидающе глядя на Неоптолема, и так, проклиная свою слабость, покорно отвернулся.