дошло, что я вот-вот потеряю то, что никогда мне не принадлежало, и я ничего не могу сделать, чтобы этому помешать.
Я должен был увидеть ее лицо. Я протолкался вперед, раскидывая локтями людей, словно сухой тростник.
С расстояния в двадцать шагов я посмотрел прямо ей в глаза, и увидел злорадство, сиявшее в них. Да, конечно, это была она, вырванная из своей подземной комнатки и вознесенная на вершину священной власти в Уруке. Больше не прислужница богини, а сама богиня, неожиданно, внезапно вознесенная. Я не мог шевельнуться. Тяжесть залила мои ноги, приковав их к земле. В горле у меня стал ком, который ни проглотить, ни выплюнуть.
Она смотрела на меня, но казалось, не видела, хотя я и был на голову выше самого высокого человека. Церемония полностью захватила ее. Я видел, как она подала Думузи священную чашу меда и взяла у него священный сосуд ячменя. Я слышал, как они обменивались ритуальными словами:
— Моя священная драгоценность, моя пресветлая Инанна, — говорил он ей.
А она отвечала ему:
— О, мой муж Думузи, ты воистину любовь моя.
Хриплым голосом я сказал какому-то вельможе, стоявшему рядом со мной:
— Что случилось? Где Инанна?
— Вот Инанна.
— Но эта девушка не верховная жрица.
— С этой ночи она — Инанна, — ответил кто-то. А другой, стоявший неподалеку от меня, добавил:
— Говорят, что старая Инанна болела, и весь день ей становилось все хуже, а на закате она умерла. Но у них уже была наготове другая, и они посвятили ее в Инанну. Они так торопились, чтобы омыть и одеть ее. Она сочетается сегодня с Думузи.
Я слышал, как слова эхом отдавались в глубине моей души: СЕГОДНЯ ОНА СОЧЕТАЕТСЯ С ДУМУЗИ, и мне казалось, что я без чувств упаду на землю.
Царь отпил меду из чаши и вернул его богине, чтобы она сделала то же самое. Они соединили руки, опрокинули сосуд с ячменем, рассыпав зерна по земле и вылив на них мед. Храмовые музыканты ударили по струнам и запели гимн появившимся богу и богине. Сейчас олицетворявшие бога и богиню уйдут внутрь. В божественной опочивальне прислужницы снимут с нее кольца, бусы, нагрудные пластины, сияющий треугольник золота, прикрывающий ее лоно, а потом он будет ласкать ее и произносить слова Священного Брака. А потом… потом…
Я не мог больше стоять и смотреть.
Я повернулся и помчался прочь от Помоста, словно бешеный бык, сбивая с ног тех, кто был недостаточно проворен, чтобы уступить мне дорогу. За мной неслись звуки флейт и кимвалов. Я не мог выносить эту музыку. Они теперь в опочивальне, думал я, он касается ее, гладит ее тело, прижимается губами к ее губам, накрывает ее тело своим, войдет в нее…
Я метался то в ту, то в другую сторону во тьме, не зная, куда бегу. Мука, которую я слишком хорошо знал, снова была во мне. Я чувствовал себя одиноким, отверженным, чужаком в своем родном городе. У меня не было ни отца, ни брата, ни жены, ни даже кого-то, кого я мог бы искренне назвать другом. Мое одиночество окружало меня стеной огня. Я тосковал по кому-то, кто протянул бы мне руку, но не было со мной никого. Все, что мне оставалось — это бежать, и я бежал до тех пор, пока мне не стало казаться, что сердце разрывается у меня в груди. Наконец я понял, что бреду спотыкаясь по пустынным улицам той части города, где находились казармы. Эта часть города называлась Лев. Не случайно ноги привели меня сюда: когда на вас находит подобное, боги ведут нас, куда следует вести. В центре Льва находилась святыня, воздвигнутая в честь божественного Лугальбанды. Думузи построил ее в первые годы своего правления. Статуя моего отца была чуть больше его настоящего роста, перед которой день и ночь горели три небольших светильника. Невелика дань царю, великому царю, ставшему ныне богом. Я бросился перед статуей ниц и вцепился пальцами в ее основание. Я вдруг почувствовал, как нечто знакомое и странное входит в мой разум.
Это было то самое ощущение, которое впервые обрушилось на меня в день похорон отца и позже возвращалось ко мне два или три раза. Ощущение, словно кто-то давит мне на лоб, будто огромные невидимые крылья бьются над моей головой. На этот раз все было куда сильнее, чем раньше. Невозможно было сопротивляться этой силе. Я чувствовал покалывание по всей коже, члены мои онемели. Я слышал слабое жужжание, словно далекая стая саранчи поднимается в полуденном небе и летит через поле. Потом жужжание сделалось громче, словно саранча приближалась, и огромные черные тучи ее закрыли солнце. Я чувствовал резкий запах горящих свечей, хотя нигде поблизости свечей не было. От улиц и зданий вокруг поднялось холодное голубое пламя и окутало меня, не обжигая.
Я поднялся, а вернее, взлетел. Перед собой я увидел туннель, совершенно круглый, с сияющими гладкими стенами, от которых шел яркий голубой свет. Он тянул меня к себе. Я покорился зову. Я услышал медленное, спокойное биение барабана, с каждым ударом оно становилось все громче. Я был во власти богов, и это напугало меня так сильно, как никогда в жизни. Я чувствовал, что погибаю, что меня влекут к гибели, туда, где все личности сливаются в одну во всепоглощающем синем огне.
Тихий голос сказал мне: «Ничего не бойся, я, Лугальбанда, с тобой. Мы связаны магической связью навеки.»
С этими словами весь ужас и скорбь оставили меня, и я познал безграничную радость, нескончаемый восторг, чувство глубокого умиления.
Никакой опасности не было — со мной был бог, и я был спасен. Я ничему не сопротивлялся, потому что со мной был бог. С каждым вдохом моя душа успокаивалась. Я являл собой великое покорство. Наконец-то я позволил божеству проникнуть в свою душу и полностью овладеть мною.
НИЧЕГО НЕ БОЙСЯ. Я, ЛУГАЛЬБАНДА, С ТОБОЙ.
Я выплясывал какой-то дикий танец, ревя и топая ногами от восторга. Лугальбанда дал мне в руки барабан, я стучал в него и пел псалмы в его есть. Меня охватывало ощущение своей силы и могущества. Бесстрашно я рванулся в голубой туннель следом за шаром, переливающимся пурпурным сиянием, который был похож на маленькое солнце. Всю ночь я метался без устали по всем частям города: Лев, Тростник, Улье, через Куллаб и Эанну мимо царского дворца, по ступенькам Белого Помоста вверх и вниз, из храма в храм, мимо пивоварен, трактиров, притонов, мимо рынка пряностей, речных пристаней, хлевов, боен, кожевенных мастерских, по улице писцов и по улице гадальщиков. Я заглянул в сердце земли и увидел демонов и призраков, колдующих в огненных пещерах. Я уселся на плечо Лугальбанды и пролетел по небесам, увидев великих богов в их хрустальных шарах и поклонившись им. Я снова спустился в мир и путешествовал по разным землям из края в край; побывал в благословенном Дильмуне, в Мелуххе и Макане, в Кедровых горах, где на страже стоят дьяволы, и во многих, многих далеких краях, полных чудес, в которые невозможно поверить бучи в здравом уме.
Что было потом, я не помню. Было утро, я лежал распластавшись на улице перед статуей Лугальбанды.
Я чувствовал онемение и боль в мышцах. Я понятия не имел, как оказался здесь, что произошло накануне вечером. Очевидно я провел ночь под открытым небом, должно быть, творил странные вещи. Челюсти у меня болели, а язык распух, потому что я его прикусил. На подбородке и одежде засохла слюна. Двое молодых солдат склонились надо мной.
— По-моему, он жив, — сказал один из них.
— Жив ли? У него глаза остекленели. Эй, ты жив? Эй, ты!
— Говори-ка повежливее. Это сын Лугальбанды.
— А какая разница, если он помер?
— Да живой он. Смотри, он дышит. И глазами заморгал.
— Точно! — Он обратился ко мне. — Ты действительно сын Лугальбанды? На тебе кольцо царевича. Дай-ка я тебе помогу.
Я отвел его руку.
— Спасибо, я справлюсь, — сказал я голосом, похожим на скрип двери. — Отойдите!
Пошатываясь мне удалось встать на ноги. Солдаты стояли наготове, чтобы подхватить меня, глядя на меня с опаской и восхищением. Я держался на ногах. Один из них подмигнул и сказал:
— Отмечали Священный Брак и перебрали малость, ваша светлость? Ну, греха тут нет. Счастья вам и радости, ваша светлость! Счастливого нового года!
Брак. Священный Брак! Воспоминания потоком нахлынули на меня, а с ними боль и мука. Инанна, Думузи. Думузи, Инанна.
Я отвернулся поморщившись, вспомнив все. И ужасное чувство одиночества, знание того, что я один под равнодушными звездами, вернулось ко мне. По мне прошла волна такой душевной муки, что в сравнении с ней боль в теле казалась ничтожной.
Солдаты нахмурились.
— С вами все в порядке? Вам помочь?
— Оставьте меня, — холодно сказал я.
— Как вашей милости угодно будет, — они пожали плечами и пошли прочь по улице. — Да пребудет с вами милость Инанны! — откликнулся один из них, уходя. А другой рассмеялся и сказал ему:
— Ох, и сладко-пресладко должно было быть в этом году! Ты ее видел? Новую, молоденькую!
— Еще бы! Сколько же наслаждения досталось царю!
— Хватит! — прорычал я.
Они откликнулись, уже издалека:
— Богиня умерла! Да здравствует богиня!
Потом они ушли, а я остался один со своей мукой и скорбью, болью и недоумением, хотя я был не совсем одинок. Я все еще чувствовал божественное присутствие, теплое и согревающее, все там же, в глубине. Оно говорило: «Успокойся!».
Ибо теперь Лугальбанда со мной, во мне и всегда будет со мной.
7
В начале нового года, когда праздник Священного Брака завершился, и похоронные обряды были исполнены над старой жрицей, меня призвали пред очи той, кто ныне была Инанной. Этому приказу я едва ли мог противиться. Но все же мне не хотелось ее видеть, ибо тень Думузи была между нами, словно меч.
Три маленьких храмовых раба, глядя на меня вытаращенными глазами, будто я был каким-то гигантским демоном, провели меня в комнату богини в самой святой части Эанны. Более мы с ней не будем встречаться в безвестных часовенках, в неприглядных туннелях под храмом. Помещение, где она меня приняла, было огромным величественным залом, отделанным белыми кирпичами. Сквозь отверстия в стенах проникали огненные копья солнца. По стенам под потолком шла полоса странных украшений — раздутых красных полушарий, которые очень напоминали женскую грудь. Возможно, так и д