– Оставь тут, – сказал ему Евгений Петрович, – твоему приятелю они уже вряд ли понадобятся.
– Я понесу, – заупрямился Олежек.
– Может, ему открылась дорога в Беловодье, – цинично хмыкнул Федор.
После унылого завтрака гуськом отправились в путь. Впрочем, унылым и квелым был только Олежек. Федор исподтишка наблюдал за Попутчиком. А тот обескураженным не выглядел, скорее наоборот. У Федора сложилось впечатление, будто Евгению Петровичу понравилось исчезновение Толика. Разумеется, он не показывал вида, и некоторую степень возбужденности можно было списать на чрезвычайное происшествие – если бы в ней не проглядывала чуточка азарта. Федор, однако, решил не придавать этому значения, чтобы не стать жертвой маниакальной идеи.
До середины дня они шагали по все тем же таежным перелескам и радужным альпийским лугам, иногда поднимались до каменистых взлобков, где царила скудная тундра с лишайниками и ползучим кустарником. Наконец забрели в кедровник, где решили передохнуть, и тут обнаружилась неприятность.
– А ведь мы были здесь вчера, – озираясь, немного нервно сказал Федор. – Я помню этот пень.
– Точно, – изумленно подхватил Олежек, – там впереди та опушка, где вчера обедали. Потом мы с Толиком колонка ловили, – с грустью добавил он и пошел проверять, на месте ли опушка.
Федор повернулся к Попутчику.
– И как это понимать?
Евгений Петрович вполне искренне пожал плечами.
– Видимо, когда искали этого болвана Толика, потеряли ориентиры. – Он задумался, теребя ощетинившийся за сутки подбородок. – Ну правильно. Как же я упустил это? Вчера мы подошли к той реке с запада, а сегодня, – он посмотрел на солнце, – идем на восток. Нам надо было идти вверх по реке искать брод, чтобы перейти ее.
Федор тоже задумался о том, почему никто из троих не сообразил этого раньше. Какое-то затмение нашло на всех из-за сгинувшего без следа «беловодца».
Вернулся Олежек еще более унылый.
– Нашел, – вздохнул он.
– Ну, раз нашел, значит, судьба нам тут обедать, – решил Попутчик.
Пока на костре варился суп из консервов, Олежек неприкаянно слонялся вокруг, только что лбом о стволы кедров не стучал.
– Не нравится мне все это, – вдруг сказал он. В его круглых глазах стояло выражение ужаса.
– Что тебе не нравится? – спросил Федор.
– Тревожно как-то. – Олежек передернул плечами и, сев на гнилую корягу, затосковал.
– Это бывает, – успокоил его Евгений Петрович. – Накатит ни с того ни с сего, пятый угол начинаешь искать.
– Я думаю, тоска – это основное человеческое чувство, – молвил Федор. – Так сказать, фон, на котором появляются и исчезают все другие чувства.
– Вот только не надо экзистенциализма, – попросил Евгений Петрович. – Посреди природы это как-то неуместно и, кстати, неумно.
– Ну почему же, – возразил Федор, – как раз здесь, на природе, острее чувствуется некая странная ностальгия, не находите? Я бы сказал, тоска по утраченному раю, если бы верил в его существование.
– Отчего же не верить, – произнес Попутчик. – Все мы приходим в этот мир, покидая рай.
Федор удивленно посмотрел на него.
– И давно вы пришли к такому убеждению?
– Видите ли, Федор Михалыч, с того возраста, когда я перестал носить короткие штанишки, мне было известно, что человек является на свет из блаженства материнского чрева. И вся эта ваша тоска – обыкновенные перинатальные переживания.
– А вы не классифицируйте мою тоску, – обиделся Федор. – Это, знаете, проще всего.
Их разговор прервал громкий вопль. Они вскочили, оцепенело глядя, как на орущего Олежека идет в полный рост огромный бурый медведь.
– Беги, – крикнул Федор, отступая к костру.
В руке у Евгения Петровича появился пистолет, но стрелять он медлил. Медведь, словно заметив оружие, коротко взрыкнул, замотал косматой головой из стороны в сторону и в один момент очутился возле Олежека.
– Стреляйте! – бешено заорал Федор.
Зверь махнул лапами, сгреб Олежека в объятия и издал торжествующий рев.
– Стреляйте, черт вас дери!
Евгений Петрович растерянно поднимал и опускал пистолет. Его рука заметно дрожала. Федор вытащил из огня толстую горящую ветку, приготовился защищаться. Но медведь, заломав Олежека, спокойно обнюхал его, рыкнул напоследок и на четырех лапах потрусил прочь, вихляя задом.
Федор бросил головню в костер и угрожающе пошел на Евгения Петровича.
– Какого дьявола вы не стреляли, если у вас есть оружие? Вы могли спасти его!
Попутчик убрал пистолет в карман куртки и зло сказал:
– Я не снайпер. Мог попасть в мальчишку.
– Отдайте пистолет, – потребовал Федор. – Я не хочу быть следующим.
– Я тоже. А у вас нет разрешения на оружие.
Федор взорвался:
– Какого же черта вы говорили, что медведи нас не тронут? Что у них полно еды!
– Не порите чушь! – в ответ заорал Евгений Петрович. – Медведь его не съел. Это какой-то сбесившийся шатун, – сказал он уже нормальным голосом, отвернувшись к лесу.
– Идите к бесу, – устало ответил Федор и направился к окровавленному телу. – Вам, кажется, все равно, что из четверых за один день осталась только половина.
Он наклонился над Олежеком и убедился, что тот мертв – голова была неестественно вывернута.
– Надо его похоронить.
– Медведь может вернуться, – сказал Попутчик. – Лопаты нет.
Они оттащили труп в подлесок и забросали ветками. Федор потушил костер, Евгений Петрович снова перераспределил продуктовый груз – теперь уже на двоих и взял котелок с супом.
До вечера они пытались выйти к реке, у которой ночевали, но так и не нашли ее. Вместо этого каким-то образом оказались в поросшей редкими соснами седловине между горными пиками, которые высоко вздымались, точно стража у ворот. На коротком привале Федор взял бинокль и принялся рассматривать остроугольно-зубчатую вершину горы, иссеченную ледниковыми шрамами. Увеличенные и приближенные линзами скалы, накрытые небольшими шапками снега, имели красный оттенок и напоминали Федору об окровавленном мертвеце, лежащем под ветками в кедровой тайге. Прогоняя эту страшную картину, он опустил бинокль ниже, на склон под седловиной. Там среди невысоких молодых сосен ему почудилось движение. Он повел биноклем чуть в сторону, увидел между стволами человеческую фигуру и пригляделся.
– Черт! – пораженно пробормотал он.
– Что там? – Евгений Петрович отобрал у него бинокль.
«Только этого не хватало, – подумал Федор с необыкновенной отрешенностью и сам же удивился ей. – Ну вот, кажется, у меня перегорели пробки и уже ничто не способно взволновать меня. Наверно, это и называется просветленным бесстрастием».
Внизу между соснами стояла девка в коричнево-зеленом плаще и со звериным взглядом. Ее красиво отточенное смугловатое лицо смотрело прямо на него, и через линзы бинокля она заглянула ему в глаза, в самую душу. В нем шевельнулось чувство угрозы, исходящей от девки, но подчиняться этому чувству он не хотел – напротив, ощущение опасности неожиданно стало источником странного удовольствия.
Евгений Петрович опустил бинокль и тоже с удовлетворением произнес:
– Нам туда.
– Это и есть ваш знак? – осенило Федора.
– Считайте, что да.
Подхватив рюкзаки, они почти бегом спустились по неровному склону. За полчаса преодолели расстояние до пригорка с соснами, откуда их поманила смуглолицая девка. Еще полчаса ушло на поиски ее самой или каких-либо следов. Затем Попутчик снова прилип к биноклю, а Федор сел в траве и стал думать о том, что никогда не сможет рассказать Аглае об этом походе в горы, потому что все это слишком пахнет мутным криминалом, для которого даже не изобрели еще статью в Уголовном кодексе. Хотя само появление в его голове этой мысли – рассказать Аглае – было поразительным. Чуть более месяца назад, уезжая из Москвы, он и представить себе не мог, что будет испытывать потребность в откровениях перед девушкой, которая к тому же младше его на четыре года.
– Ну что? – окликнул он Попутчика.
– Ничего. Пусто.
– Поматросила и бросила, – констатировал Федор, скидывая с плеч рюкзак. – Все, сегодня никуда больше не пойду.
Евгений Петрович согласился, что ночлег нужно устроить здесь же, авось утро вечера мудренее. Федор отыскал в траве две палочки, одну сломал пополам и предложил тянуть жребий.
– У кого короткая, тот дежурит первый.
– Не уверен, что это необходимо, – сказал Евгений Петрович.
– А не боитесь, что утром кого-нибудь из нас не обнаружится на месте?
– Не боюсь, – ответил Попутчик, вытянул длинную палочку и посоветовал: – Если не обнаружите себя на месте, покричите – я вас найду и спасу.
– Я так и думал. Те двое послужили чем-то вроде балласта, который выбрасывают за борт, а я, значит, еще для чего-то вам нужен.
– Вы полагаете, это был мой ручной дрессированный медведь?
Федор задумался.
– Нет. Но… Пока у меня нет на это ответа. Но я все равно докопаюсь.
Евгений Петрович похлопал его по плечу.
– Мой вам совет: не ищите в этом темной уголовщины. Вы же не Достоевский, хоть и Федор Михалыч.
– А все-таки вы плут, господин Попутчик, – сказал Федор. – Пистолет дадите?
– Нет.
– Ну и черт с вами.
Палатку разбирать не стали. Евгений Петрович устроил гнездо из одеял, а Федор занял пост, подперев спиной сосну. Половину ночи он добросовестно прокуковал, не смыкая глаз, затем разбудил Попутчика и занял его теплое место. Как только он задремал, Евгений Петрович соорудил постель из палатки и продолжил прерванный сон.
На следующий день поиски неизвестно чего продолжились. К вечеру они обнаружили, что сделали еще один круг, вернувшись к кедровому лесу, в середине которого в саване из веток лежал труп.
– Черти водят, – сказал Федор, постучав по стволу дерева и отступая назад от границы знакомого леса. – Чур меня.
– Здешние жители не любят открывать свои тайны, – задумчиво произнес Евгений Петрович.
– Какие еще жители? Медведи и барсуки?