несли две большие сумки. Поразмышляв, Федор решил не догонять их. Он осмотрел весь карниз и заметил подробность, ранее ускользнувшую от внимания: в стене скалы был узкий разлом. Обмирая от догадки, что внутри горы оборудован браконьерский склад, Федор включил фонарь и забрался в пещеру.
Проход, в котором едва мог развернуться человек, тянулся на десяток метров, понижаясь. Затем он стал расширяться, и луч фонаря свободно заскользил по стенкам пещеры. Федор продвинулся еще немного вглубь. Туннель превратился в большой зал с высоким потолком и крошечным озерцом. Сверху в него звучно капало, от этого на воде толкались друг с дружкой круги. В пещере застоялся сладковато-гнилой неприятный запах. Федор прошелся лучом по замшелым стенам – кое-где на них проступали рисунки, сделанные черным. Они напоминали пиктограммы, но были слишком мудрены, чтобы принадлежать охотникам каменного века. Федор поскреб пальцем один из значков и убедился, что рисовали углем.
Росписи поставили его в тупик. Пещера Али-бабы оказалась тайным капищем, где справляли духовную нужду вооруженные автоматами браконьеры. «Это настолько эзотерично, что не лезет ни в какие ворота», – подумал Федор.
Луч фонаря упал вниз, высветив горку костей и трухлявые шкуры. Кости были похожи на человеческие.
Он выбрал один из двух широких ходов, ведущих дальше, прошел несколько метров и наткнулся на мертво лежащего человека. Но поражал не столько труп, сколько одежда покойника, сшитая целиком из шкур. Длинные волосы мертвеца были собраны сзади в хвост, борода спускалась до пояса. На меховой куртке запеклась кровь. Посветив вперед, Федор увидел второго мертвеца, привалившегося к стене. Одет он был в точности как первый, а бороду отрастил еще ниже. Запах сделался сильнее, но шел не от трупов – покойниками эти бородачи стали всего час или два назад.
Быстрым шагом Федор вернулся к озерцу, сел, попробовал воду – от нее ничем не пахло. Умывшись, он стал думать. Слишком неожиданно было очутиться в той самой кержачьей пещере, обнаруженной «беловодцами». И совсем уж дико – осознавать, что собственные слова об охоте на старообрядцев так скоро обретут воплощение. В сумках бандиты, разумеется, уносили кержацкие иконы – покрытые многолетней копотью «черные квадраты». А тайные знаки остались только на стенах. Федор вдруг подумал, что это охранные заклинания, намалеванные пещерными жителями после прошлогоднего визита «беловодцев». «Не сработало», – заключил он.
Позади послышались неясные звуки. Федор стремительно вскочил, нацелил фонарь на противоположную стену. Там шевелилась и издавала жалобные стоны груда тряпья.
– У-бе-ри све-ет, – проблеяла груда, поднимаясь.
Федор подошел ближе, направляя луч в сторону. Сбросив маскировочную рванину, перед ним возник косматый старик в драной дерюге, сморщенный, как сухофрукт. Он беспрерывно моргал слезящимися глазами и загораживался от фонаря дрожащей растопыренной пятерней.
– Ты никак местный, дедушка? – с интересом спросил Федор, стараясь быть дружелюбным.
– Здеся живу, – прошамкал старик. – Никак не помру. А может, ты меня того?.. Всех-то постреляли. – Он кивнул на туннели. – Уж думал, ушли. Еще думал – зря сховался, от смерти опять сбег. А ты вот остался. Чего так?
– Я не с ними, – Федор помотал головой. – А тебе, дедушка, сколько же лет? Больно ты древний, как я погляжу. С позапрошлого века живешь?
– Век нынче не знаю какой, – слезливо ответил старик, садясь у стены на рванину. – И годов сколь, не знаю. А власть-то какая теперь?
– Власть-то? Да как тебе сказать, дедушка, – задумался Федор. – До антихриста дело не дошло пока.
– Тьфу, – еще больше сморщился старик, – нужен мне твой антихрист. Столбоверы плешь проели антихристом. – Он ткнул корявым пальцем вглубь пещеры. – Ты бы мне по-человечески сказал, красные или белые у власти, а?
– Да не красные и не белые. Сейчас в основном, дедушка, серые.
– Это кто ж такие, не знаю, – поджал губы старик. – Анархисты, что ль? Война-то чем кончилась?
– Гражданская? Так она не кончилась, – заверил Федор и прибавил скорее для себя: – Поскольку дело ее живет, и мистические линии все никак не завяжутся в бантик… Словом, тендер на власть выиграла Антанта.
– Ну-у? – не поверил старик. – Это что ж теперь с Расеей?
– Бардак, дедушка, – серьезно сказал Федор. – А сам-то ты не кержак, выходит?
– Я-то? А кто ж я, ежели от истинной веры отпал и столбоверскую ересь по доброй воле принял? – прокряхтел старик, опять поднимаясь. – Кержак и есть. С самого девятнадцатого году, как с ними обосновался.
– Может, ты и партизанил тут? – боясь верить в удачу, спросил Федор.
– Нам партизанить ни к чему, – чуть более твердым голосом проговорил старик, оправляя на себе рубище, словно полузабытым армейским движением одернул мундир, – партизан у нас к стенке ставили без лишних разговоров. Имею представиться, – вдруг выкрикнул он, сделав навыкат мокрые глаза, – ротмистр Отдельного Барнаульского сводного полка Плеснев.
Он попытался отдать честь, но на голове у него ничего не было, кроме спутанных колтунов, и рука безвольно упала. Старик привалился к стене пещеры и, тихо скуля, заплакал горькими слезами.
5
По улицам Староуральской рабочей слободы сизыми клочьями плыл октябрьский туман, словно бесшумными тенями пробирался в тыл передовых частей вражеский разъезд. Весь день с рассвета крапал нудный дождь, а перед закатом солнце, на минуту протянувшее луч сквозь облака, окрасило сырой воздух бледной шизофренической желтизной. Время от времени начинавшиеся перестрелки тоже были похожи на редкую огнестрельную морось. Воевать в столь унылую погоду никому толком не хотелось, несмотря на решительные настроения командования и грандиозность полководческих замыслов.
К сумеркам в крайнюю халупу у околицы набилось с десяток офицеров из разных рот. Каждый приносил с улицы облако пара, большое количество воды, стекавшей в лужи на полу с сапог и пропитавшихся сыростью шинелей, а кроме этого, ворчливый задор или злую хандру – в зависимости от характера. Разоблачась и стряхнувшись, первым делом требовали горячего чаю. Хозяйка, пышная румяная баба, суетливо грела самовар и застенчиво прятала глаза в пол, а руки под фартук. Помимо пустого бледного чая и мелкой вареной картошки, выставлять на стол было нечего. Возле окна старый дед подслеповато ковырял шилом в драном сапоге. На печи шушукались две девчонки, робко поглядывали на гостей. Муж хозяйки, по ее уверениям, ушел летом воевать.
– Ну и с кем он воюет? – спросили ее.
– Дак мне ж откудова знать, – не поднимая глаз, ответила хозяйка. – Сказал, мол, там видно будет, за большаков али за старый режим кровь проливать.
– Малахольный, дурь из башки не выветрела, – стал ругаться дед. – За старый режим ему, вишь, кровь проливать.
Дедом заинтересовались. Хозяйка испуганно всплеснула руками:
– Да не слушайте ж его, старый, что малый – чепуху мелет.
– Я тебе не малый, – дед пристукнул кулаком по колену, – я голова в доме. Мне не перечь, дура.
– Ты, старик, за красных, что ли, агитируешь? – нехорошим тоном осведомились у него. – И многих наагитировал уже?
– Может, и за красных, – проворчал дед. – Али не за красных.
– Нет уж ты определенней выскажись, старый хрыч. Нам знать надо, тратить на тебя пулю или погодить пока.
Теперь на деда наседали все, желая прояснить его политическое кредо. Один капитан Шергин спокойно пил чай, не вмешиваясь. Хозяйка готова была упасть на колени, но не разумела, кто из офицеров старший и кого, следовательно, умолять.
– Да вы, вашбродия, небось, и не слыхали про Беловодье? – степенно произнес старик, отложив сапог и шило.
– Ты нам зубы не заговаривай, отвечай прямо, скотина, – прикрикнули на него.
Девчонки на печке забились подальше и стихли.
– А я, вашбродие, не скотина, это уж вы зря. Бог скотину сотворил отдельно от человека. Люди мы маленькие, это верно, зато мудрость имеем. Она нам от гор досталась: праотцами добыта, а нами схоронена.
– Ишь ты, царь Соломон отыскался. Ну выкладывай свою мудрость, а не то уже руки чешутся тебя как большевистского агента разоблачить.
– Ну, слушайте, коли охота есть. Давно это было, когда еще Русь на Камень не пришла, но уже заглядывалась на тутошние края. А жил здесь в ту пору народ, умелый в горном деле, молоточками кузнечными день и ночь тюкал, руду долбил, камушки самоцветные на радость себе собирал. Горы они ведь как? Если с ними по-плохому, они нутро свое затворят и ничего в них не сыщешь, ни жилки рудной, ни камушка самого мелкого. Ну а ежели по добру, так и они добром отплатят: пещеры подземные отворят, на жилу богатую наведут, все тайны земли откроют, во как.
Девчонки на печи снова подползли к краю и внимали, разинув рты. Господа офицеры, хоть и ухмылялись, но тоже заслушались деда-сказочника, будто даже забыв о его неясной политической окраске. Один капитан Шергин, поглядывая на часы, спокойно продолжал пить чай с вареной картошкой.
– Вот народ этот и накопил знаний тайных, секретов горных да сокровищ неописуемых. А как Русь на Камень совсем собралась прийти, так они не захотели русскому царю кланяться да в холопы идти. Скрылись под землю вместе с сокровищами, в пещеры, и входы камнями завалили. Так их и прозвали с тех пор – чудью подземной. А из тех пещер они ходы прорыли на многие версты и так до Беловодья добрались. Ну а на Камне, в горах наших, оставили вроде как сторожа на сокровища – девицу, собой пригожую, черноглазую, а силищи такой, что троим мужикам не сладить.
– А что, пытались сладить? – веселее заухмылялись господа офицеры.
– Девица-то заговоренная, вдруг объявится, а вдруг пропадет. Кто ей по сердцу будет, тому она и вешку над жилой поставит, и камушек где надо под ноги бросит. А может и в пещеры к своим дорогу показать – это ежели человек хороший да со смыслом и с удачей. В старые годы иные праотцы наши попадали в те пещеры и там про Беловодье узнали – мол, есть неведомая земля счастья, святое место. Текут там реки белые, как молоко, а царей и бояр вовсе нет, воровства и тяжб, и прочего злонамерения не бывает. Суд и управу делают все вместе кто там живет, а наилучших избирают, чтоб за справедливостью глядели. Всякие там земные плоды в изобилии, и хлеб щедро родится, и эта… ягода-ананас. А золота и сребра, и разных самоцветов там не считают даже.