Глубокая синь неба набухала серебром звезд, иссохшая земля с жухлой травой хрустела под ногами и звенела насекомьей стрекотней. Когда открылась голая степь, Федор подумал, что ошибся направлением. Только заметив в отсвете поселковых фонарей могильный крест, понял, что за десять дней его отсутствия горелые останки церкви разобрали, готовя место под строительство.
Ссадив старика у креста, Федор упал в траву неподалеку, осоловело глядя в небо. Ротмистр Плеснев накренился, руками обнял холмик и тихими слезами повел безмолвный разговор с могилой.
Могила не осталась безответной.
Когда Федор стал замерзать на степном сквозняке и думал возвращаться в поселок, старик громко вскрикнул. Федор подскочил, как ужаленный.
– Что?!
Ротмистр, привалившись спиной к кресту, протягивал ему руку, сжатую в кулак.
– Что? – упавшим голосом повторил Федор.
Старик медленно разжал пальцы. На ладони лежала пуля. Федор взял ее. Она была сплющена с одного конца, с бурым налетом.
– Это… моя, та самая, – с усилием выговорил старик. На губах у него пузырилось все больше. – Прощен… и Бог простит. Скажи попу… покаялся я. Пускай отпуст сотворит. Отпоет по-православному. Иваном меня крестили…
С последним словом из него вышел дух, а оставленная ветхая плоть поникла, прильнув к могильному холму.
Федор, неожиданно для себя, заплакал, сжимая старую револьверную пулю с засохшей кровью.
Похороны никому не ведомого старца прошли незаметно. Кроме двух гробовщиков и священника, на кладбище присутствовали Федор с Аглаей и приблудный турист, фотографировавший что ни попадя.
Аглая чуждалась Федора, казалась отрешенной, занятой посторонними, по его мнению, мыслями. После десятидневного исчезновения он ожидал расспросов, внимания и хоть немного высказанного волнения. Отсутствие всего этого сильно задевало. От самой кержацкой пещеры он нес для нее подарок – две половинки сломанной черной иконы, хотел поразить ее тайными каракулями подземной чуди. Аглая отвергла дар с едва скрытой брезгливостью, даже не взяв в руки. Федор сухо отчитался перед ней в том, что узнал от старика Плеснева, и утаил все то, что предшествовало его появлению в ограбленной пещере. Ответом был задумчивый кивок и странное, недешифруемое выражение глаз.
– Скажите же хоть слово, – оскорбленно молвил Федор, – в конце концов я для вас старался.
– Неужели? – рассеянно произнесла она, отворачиваясь. – Мне казалось, вы сами в этом заинтересованы.
– И поэтому вы сердитесь на меня?
– Я не сержусь на вас, Федор, – удивленно сказала Аглая.
– Я же вижу. Вам что-то не нравится. Знаете, на вас трудно угодить. По-моему, вы слишком капризны. В такой глуши это редкость. Обычно в подобных местах население неприхотливо.
Излив желчь, Федор сложил руки на груди и с видом Наполеона на поле битвы ждал ответа.
– Да, мне не нравится, – сказала она просто, без полководческих поз. – Я случайно видела, как вы вдвоем на рассвете уезжали из поселка. Зачем он взял вас в горы, Федор?
Совсем не так он представлял себе в альпийских лугах этот разговор с ней. Он думал, что с его стороны это будет откровение, а выходил банальный допрос – с ее стороны.
– Я не знаю, – честно ответил Федор.
– Что он рассказывал вам?
В ее глазах собирались облака тревоги, и это не могло не радовать. «Ну наконец-то, – подумал он, – разродилась…»
– Так, всякую мистическую ерунду.
– Берегитесь, Федор, в горах любая ерунда может оказаться вовсе не ерундой, – с самым серьезным видом проговорила Аглая.
– Вот-вот, он плел мне то же самое.
– Я уверена, он хочет идти по следу Бернгарта. Не ходите больше с ним.
– Объясните почему, тогда не пойду, – слукавил Федор.
– Бернгарт искал не Беловодье. И не золото. Он искал чудь, тайные подземные тропы.
– Ах вот оно что. И как я сразу не догадался.
– Это совсем не смешно. В конце концов он нашел что искал. Вместе со своими партизанами – около пятисот человек – он ушел в пещеры, а вернулся через год – один. Он никому не рассказал, что стало с этими пятью сотнями. Его хотели арестовать, но он бежал и еще год сидел в горах с заново собранным отрядом, разорял ближние села назло новой власти. Потом это назвали антисоветским мятежом… Вас было только двое? – вдруг спросила она.
Федор, хотя и был застигнут врасплох, глазом не моргнул:
– Да… Между прочим, откуда вам, милая барышня, все это известно?
– Бернгарт был мой прадед, – помедлив, ответила она. – Мою бабку он зачал как раз в горах, во время своего антисоветского сидения там.
Федор почувствовал себя одновременно обманутым, сраженным наповал и восхищенным новым изгибом иронии судьбы.
– Да, – задумчиво произнес он, – вот так живешь себе спокойно, прозябаешь и не знаешь, что вытворяли предки. А потом бац – и пошло-поехало.
Философское обобщение вышло кургузым, и он смутился.
– Обещайте, что не пойдете больше в горы с этим человеком, – попросила Аглая. – С этим Евгением Петровичем, если это его настоящее имя.
– Обещаю. Это тем проще, что он мертв, – брякнул Федор.
Аглая вздрогнула.
– Как это случилось?
Федор рассказал. Все – об их блужданиях и о свихнувшемся под конец Попутчике, пытавшемся его зарезать. Ничего – о девке со звериным взглядом и об уродливом существе, копошившемся возле трупа.
– Это можно было ожидать, – произнесла Аглая.
– Что именно?
– Теперь вам лучше вообще не соваться в горы, – сказала она, будто ультиматум поставила. – Вам еще повезло, что выбрались оттуда.
– Аглая, перестаньте говорить загадками, – попросил Федор, – ей-богу, уже голова от них болит. Прямо какое-то местное поветрие. Не верю я в вашу подземную чудь. Не верю и не хочу верить.
– А про каких пришельцев из нижних пещер вам рассказывал старик? – Аглая дернула уголком губ.
– У господина ротмистра в мозгах мутилось от долгой жизни в людоедской пещере.
– Как хотите, – с напускным безразличием сказала девушка. – Вообще-то никаких загадок. Просто вас хотели принести в жертву, вот и все. Независимо от вашей веры или неверия.
– В жертву?!
Федор расхохотался, но вдруг осекся и помрачнел. Вспомнил, как Попутчик говорил о «цене», которую взяли «они», но при этом не отдали ничего взамен, в точности по правилам дикого воровского рынка.
– Надо бы оформить могилу, – сменил он тему, кивнув на крест с табличкой «Офицер Русской армии».
Незаметно для себя они проделали путь до сгоревшей церкви, на месте которой уже рыли яму под фундамент.
– Имя известно – Петр. Отчество у старика ротмистра вылетело из памяти. Звание. Дата смерти – девятнадцатый год, где-то после Пасхи. Год рождения неизвестен. Что еще?
– Причина смерти, – подсказала Аглая. – Бунт младших офицеров? Они сочувствовали большевикам?
– Непохоже. Плеснев говорил только за себя. И красным он предпочел кержаков, замуровался с ними в пещере на всю жизнь.
– Тогда это не могло быть рядовое недовольство. Чтобы младший по званию стал на глазах у всех стрелять в командира полка – для этого нужен сильный мотив. Сильнее личной ненависти. Он ведь знал, что за это не к медали представят.
– Если бы не начался бой, его скорее всего расстреляли бы. Но только в том случае… – Федор замолчал, пораженный внезапной мыслью.
– В каком?
– Если полковник Шергин сам не перешел на сторону красных. Или по крайней мере не высказал такую возможность.
– Это серьезное обвинение, – нахмурилась Аглая. – Слово не воробей… Теперь вам придется или доказать это, или опровергнуть.
– А может, – Федор сделал над собой усилие, – не нужно копаться? Что если это окажется правдой?..
– А если да – отречетесь от вашего прадеда? – с вызовом посмотрела на него Аглая.
– Вообще-то я далек от политики, – вяло промолвил он. – Но честь мундира, знаете, такая штука…
– Ему это было известно не хуже вас, я думаю, – ее голос звенел струной. – В любом случае его выбор – это история. А от собственной истории, какая бы она ни была, не отрекаются.
– Милая Аглая, – вздохнул Федор, – позвольте вам напомнить, что я вообще-то по профессии историк. Не вам учить меня азам моего ремесла.
– Тогда о чем мы спорим? – пожала она плечами.
– Да, в сущности, ни о чем… А вы, оказывается, умеете быть страстной, – усмехнулся Федор. – Приятно удивлен этим.
Но еще больше удовольствия он получил, увидев, как Аглая зарумянилась и отвернулась в смущении.
– Слава богу, – он возвел очи горе, – ничто человеческое вам не чуждо. А то я уже начал беспокоиться.
К концу июля Усть-Чегень вновь превратился на короткое время в мекку для чиновных персон и журналистов. Местные газеты кричали заголовками о том, что «тайна белогвардейского полковника раскрыта». На могиле возле строящейся церкви появилась каменная плита с золотой гравировкой. Туристы протоптали к ней тропу и не скупились на цветы.
Только правнук полковника не участвовал в общем брожении и даже устремился прочь из Усть-Чегеня, чтобы вдоволь порыться во всемирном банке слухов, сплетен и сведений обо всем на свете. На этот раз Федор направил стопы не в Актагаш, где обитали негостеприимные «беловодцы», а гораздо дальше – в районный центр Онгудай, за двести сорок километров от Усть-Чегеня. Здесь было тихо, спокойно, и никто не висел над душой с гадкими историями про Беловодье, подземную чудь и жертвоприношения. Словом, два дня Федор отдыхал, неспешно шествуя по паучьим дорожкам Сети. Тем более что информации на этих тропинках набиралось с паучиный горошек. Белоэмигрантская литература щедро отсыпала ему пару фраз о полковнике Шергине, который «усмирял краснопартизанское движение на Алтае, преследовал изуверские банды Рогова в районе реки Чумыш, погиб там же». В мемуарах бывших колчаковских офицеров и чиновников сибирского правительства это имя отсутствовало. Несколько книг из интернетовских каталогов Федор попытался найти в онгудайской библиотеке, но успеха не имел. В справочнике Клавинга по Белому движению Барнаульский сводный полк категорически не значился. После этого Федор начал подозревать, что даже в Государственном архиве революции и Гражданской войны он не найдет никакой информации о своем предке. О капитанах и есаулах, с боями отступавших к Китаю и Монголии в двадцатом, – сколько угодно. О полковнике, которого занесло в самую глубь Горного Алтая на пике колчаковских удач девятнадцатого, – невнятное умолчание.