Звуки этой борьбы привлекли внимание Аглаи.
– Стой, – страшным голосом крикнул он ей, – не подходи.
Но она уже подошла и увидела ногу.
– Лучше не смотри, – честно предупредил он.
Аглая подняла ветки кустов и надолго замерла. Федор заглянул ей через плечо.
У мертвеца отсутствовала одна нога и рука – казалось, их выдернуло из тела какой-то невероятной силой. Лицо сохранилось, но глазницы были пусты.
– Это же… – Федор прикусил язык.
Аглая быстро обернулась к нему.
– Ты его знаешь?
Не выдержав ее взгляда, Федор виновато отвернулся.
– Его Толиком звали… Мы поехали в горы вчетвером. Он пропал первой же ночью.
Аглая молчала и не сводила с него глаз.
– Ну что ты буравишь меня! – взорвался Федор. – Искали мы его. Не нашли. Как сквозь воду. Так и подумали – в реке утонул. И второго тоже… – Он осекся.
– Что тоже?
– Медведь заломал, – сдался Федор. Голос его разом поблек, стал пустым и невыразительным. – Страшенный медведь.
– А вас не тронул? – пытала Аглая.
– Нет, ушел.
Аглая в задумчивости отошла от кустов, скрывавших мертвеца.
– Это она.
– Кто? – растерянно спросил Федор.
– Она, – повторила Аглая.
Федор передернул плечами и решил замять тему:
– Думаешь, надо милицию?
– Не надо. Только хуже будет.
Аглая стала собирать сухие палые ветки и прочую земляную ветошь, забрасывая ими труп. Федор обломал соседние кусты и укрыл мертвеца зеленым саваном. Постояв немного возле импровизированного кургана, Аглая сказала:
– Идем отсюда.
Федор покачал головой.
– Бред какой-то.
Аглая отвязала лошадей, взнуздала и вывела на лесную тропку, протоптанную не то охотниками, не то лосями. Федор, забыв о том, что каждая его клеточка тянет жалобную ноту, скрепя сердце, оседлал рыжую кобылку. Аглая по-ковбойски взлетела в седло и пустила жеребца вскачь.
К вечеру следующего дня они добрались до Верхнего Ильдугема. Река к концу лета обмелела, лошади без труда перешли ее по каменистому дну, намочив ноги седоков и лишь изредка пускаясь вплавь. Федор начинал обвыкаться с верховой жизнью и с мыслью, что это не худший способ передвижения. Он даже пытался немного джигитовать для развлечения. Аглая скептически взирала на эту сомнительную акробатику и просила не мучить напрасно лошадь. По временам на Федора нападала задумчивость, он отпускал поводья, предоставляя смирной кобыле самой передвигать копыта в нужном направлении, и рассеянно оглядывал горные зубцы, вонзающиеся в небеса. В такие моменты ему становилось неуютно и хотелось без оглядки скакать назад.
– Куда влечет меня судьба? – задался он вопросом.
Его лошадь не знала ответа и прянула ушами, пренебрежительно отмахнувшись от несъедобной риторики.
– Никуда, – отозвалась Аглая. – Она просто пытается тебя догнать.
– Что, снова самобытная сельская философия? – попытался отшутиться Федор.
– Ну если несамобытная городская не может ответить ни на один вопрос, – парировала Аглая.
Он испустил долгий выдох.
– Догнать, говоришь? И перегнать?
– Твои долги – твоя судьба. Они за тобой, и она с ними. Когда она догоняет – ты видел, что бывает.
– Не понял. Поясни.
– Тот мертвец под кустом.
– Снова не понял, – набычился Федор.
– Оглянись… Вон там, где ельник у ручья.
Он нашел глазами ели, густо облепившие скалистый пригорок. На фоне темной хвойной зелени не сразу, но угадывались бурые очертания знакомой фигуры в плаще с капюшоном. Он быстро отвернулся и в легкой панике спросил:
– Да что ж ей нужно от меня?
– Тебя ведет то, чего она боится. Ей это не нравится.
Федор ударил пятками в бока лошади, гикнул и понесся вперед, навстречу выползающему из ущелья облаку.
Вечером, помешивая в котелке суп, Аглая сказала:
– Завтра дойдем до Сартынги. Оттуда, наверное, уже недалеко.
Федор лежал на спальнике у костра и считал звезды. В горах они были ближе и казались размером с мелкие яблоки. От котелка распространялся деликатесный запах: Аглая не признавала супы-концентраты, которыми запасся Федор, и творила кулинарные изыски из того, что росло под ногами. Находила корешки, травки, кромсала мясистые стебли и листья, добавляла тушенку и заправляла молитвой. На вкус было непривычно, но после первой же порции Федор понял, что никакие французские повара не смогут затмить Аглаино искусство супа-из-ничего.
Вечер был уютный и безмятежный, дым от костра поднимался тонкой белесой жердиной. Федор отвлекся от звезд, будто с намеком подмигивающих, и посмотрел на Аглаю. Она стояла на коленках, склонясь над котелком. На ней были кожаные брюки и короткая куртка мехом наружу, которая напомнила Федору его недавние мысли о теплой, тесной берлоге, где так хорошо тереться бок о бок…
Он неслышно встал и подобрался к ней сзади, опустился на колени, положил руки ей на плечи. Подождал немного, боясь шевельнуться. Ничего не произошло. Его не шарахнуло невидимой дубиной и не ослепило молнией. Аглая отключила свою «боксерскую защиту» и ждала продолжения. Федор едва не потерял рассудок от такого развития событий. Поцеловав ее в волосы на затылке и прижав к себе, он превратился в желание, очень горячее и остро заточенное.
Аглая, извернувшись, влепила ему кулаком по скуле, стремительно отскочила. Федор пошатнулся, схватился за щеку. Желание разочарованно съежилось.
– Что это было? – спросил он ошарашенно.
– Пощечина, – взволнованно ответила она.
– Да? Мне показалось, это был хук справа.
Федор медленно растирал скулу.
– Прости, не рассчитала.
– Но почему?! – возопил он. – Зачем ты сказала вчера, что не будешь возражать против моих действий?
– Я не имела в виду это. Ты мне не муж.
Федор остолбенел.
– Ты… ты что… еще ни с кем?..
Аглая фыркнула и принялась помешивать суп.
– Только дуры торопятся сесть на кол.
– Ну, это же… – Федор пытался подобрать слова, которые были бы удобоваримы для нее. – Это слегка старомодный взгляд на вещи.
– Старые моды всегда возвращаются.
Федор не хотел верить ей и искал способ уличить.
– В таком случае, зачем ты пошла со мной в эти дикие горы? Разве это прилично для порядочной девушки? Одна, с мужчиной, какой кошмар! – Он зло изобразил женское истерическое кудахтанье.
– У меня нет таких подруг, которым нравилось бы обсуждать мою репутацию, – мирно ответила Аглая. – А тетке я сказала, что иду по маршруту с туристами.
Ее спокойствие передалось Федору. Он взял себя в руки и уже без всякого подтекста спросил:
– И все-таки, почему ты здесь?
Этот вопрос застал ее врасплох, или же она сама не знала ответ на него и придумывала на ходу.
– Почему? Потому что эта история не только твоя, но и моя. Там, в девятнадцатом году, осталось что-то недосказанное, незавершенное. И нам – тебе, мне – нужно это досказать, поставить точку… или точку с запятой. А может, восклицательный знак. Да и вся та война была одной большой недосказанностью. Одним на всех многоточием. Не знаю, как ты, а я это просто чувствую. Не могу жить с этой незавершенностью.
– Я тоже, – пробормотал Федор, ощущая себя умственно неполноценным. – Я тоже не люблю недосказанностей… Хотя мы говорим немного о разном.
Потирая горящую скулу, он подумал, что незавершенность в отношениях между мужчиной и женщиной может быть намного невыносимее всего остального. Особенно если прежде, в другой жизни, завершенность подразумевалась в самом начале отношений и не было никаких недомолвок, все происходило легко и необременительно. А здесь не только другая жизнь, но и как будто другой мир. Самым странным было то, что Федор не мог решить, лучше он или хуже, стоит ли научиться понимать его или нет.
…Сартынга бежала шумным потоком, стиснутым высокими скалистыми берегами, редко поросшими лиственницей. Красноватого цвета река спускалась с гор далеко впереди и катила навстречу путникам вдоль хребта. Красно-кирпичным оттенком щеголяли и скалы, обнаженные горные породы ниже границы снегов заливались на солнце легким румянцем.
– Киноварь, – объяснила Аглая. – Ртутная руда. Здесь ее много.
– Эти горы просто напичканы символизмом хаотического, революционного, – сказал Федор. – Представляю, какие занимательные мысли могли возникнуть у полковника Шергина, когда он шел в Беловодье через красные горы.
– Хаотического? – удивленно переспросила Аглая. – Никогда бы не подумала.
– Горы сами по себе – взбунтовавшийся хаос земли.
– Нет. Горы – это молитва земли к небу, – возразила она. – Кого горы манят на самый верх, тот слышит эту молитву и присоединяет к ней свою. Каждым своим шагом к вершине он молится о том, чтобы выдержать испытание. Чтобы не оказаться недостойным той чистоты, которая там.
Аглая показала рукой на снежные зубцы гор.
– Однако я уже чувствую себя недостойным, – удрученно сказал Федор. – После такого вступления ничего другого не остается.
– Ничего другого и не нужно. Если ты будешь чувствовать себя достойным, то никогда не поднимешься туда… Тебе известно, как выглядит та гора?
– Думаю, смогу узнать. Прапорщик Чернов довольно живо описал ее.
– На что она похожа?
Федор помедлил мгновение.
– На коронационные торжества Российской империи.
Но когда он увидел ее, то не сразу смог догадаться, что это она. В лучах падающего вечернего солнца гора полыхнула ярко-красным цветом, а снега на макушке заиграли розовым и бирюзовым. Ближе и дальше нее вершины горбились, уступая в росте, и казались блеклыми отражениями. Федор утомленно скользнул по ней взглядом и снова погрузился в свои мысли. Гора тем временем, пока сходило солнце, закуталась в пурпурно-лиловую мантию, расшитую серебром.
– Смотри, какая красота, – позвала Аглая.
Федор рассеянно покивал и предложил устраиваться на ночевку. Гора впереди взбила вокруг себя перину облаков и медленно скрылась из глаз. Ночью над ней висел круглый белый месяц, а Федору не спалось – мерещились движущиеся тени, шепот и тревожное щелканье, похожее на резкие звуки бича.