– Ну?
– По этой черте можно вызнать, с какими духами шаман дружбу водит – из нижнего мира либо из верхнего. Разницы-то между ними для нас, к примеру, никакой, а у них, шаманов, это важно. Нижние злее, что ли. А то ли сильнее, чем верхние.
– А этот каким бесам служит?
– Этот – нижним. Чертой они наш земляной мир обозначают, а под ней и над ней – миры духов. Если верхний больше нижнего, значит, шаман с верхними дружит. Ежли наоборот – с нижними.
– А дохтор наш с какими дружит? – вдруг спросил кто-то.
– Доктор-то? – Вогуличев крепко почесал в голове. – Да кто ж его знает. Вот поди и спроси у него.
– Так он же не скажет.
– Он с вечера опять зарядимшись. Вон, глазами ворочает. Точь-в-точь шаман.
Между тем шаман все быстрее обходил вокруг костра и ложа больного: то скользил плавно, как змея, то прыгал лягушкой, то принимался скакать по-козлиному и трясти головой. Бубен под ударами била издавал пронзительные и тягучие низкие звуки, которым вторила глотка шамана, исторгавшая утробные рулады. Чем больше он вертелся и прыгал, тем сильнее начинал биться в бреду больной – мотал головой, разбрасывал руки, выгибал спину и стонал.
– Умается так, – пожалел шамана солдат, сидевший рядом с Вогуличевым.
– Ему еще долго скакать, – ответил тот. – Они привыкшие. С духами разговор долгий. А ты думал!
Но разговор шамана с духами случился короче, чем все предполагали, и виной тому был доктор.
Он видел то, чего никто, кроме, может быть, шамана, видеть не мог. Но шаман был занят пляской, а доктор сидел спокойно и внимательно смотрел. В какой-то момент он почувствовал приближение знакомого состояния, когда легкая дрожь из кончиков пальцев перемещалась по приятно натянутым ниточкам нервов внутрь тела, к самому сердцу, а потом проникала в голову – тогда доктору делалось совсем хорошо. Окружающая реальность меркла, словно гасили свет, и в полутьме он начинал различать то, чего не видно в другое время. Доктор называл их «гостями». Они могли иметь различные формы и размеры, и все показывали разные фокусы. Например, хватали его за руку и тянули – рука вытягивалась на много метров и могла, кажется, достать до верхушек деревьев. Это было забавно. Но иногда они не приходили, тогда доктор томился и даже плакал, как ребенок, потому что становилось страшно. Или же начинал громко смеяться, потому что собственный страх казался ему забавным фокусом.
Но в этот раз гости повели себя иначе. Сперва все шло обычно – начались фокусы. Один из гостей был длинноволосой девицей в коричневом плаще с капюшоном. Он подошел к больному аборигену и стал трясти его, бить, поднимать и с силой швырять обратно. Шаман исчез из поля зрения доктора, как и остальной мир. Второй гость был коротышка с уродливой физиономией. Сначала он ничего не делал, только смотрел попеременно на девицу и доктора. Взгляд у него был светящийся и злой, но доктор давно не пугался таких вещей.
Он даже не испытал никаких неприятных ощущений, когда карлик приблизился к нему и взял за руку. Доктор подумал, что сейчас последует фокус, и не ошибся. Карлик прыгнул ему на грудь и зубами перекусил шейную жилу. Доктор не успел понять, почему так произошло…
Когда доктор захрипел, схватившись за горло, и повалился боком на землю, шаман рухнул на колени рядом с затихшим больным. Наклонясь к нему, он тихо провыл что-то и два раза сильно ударил в бубен.
Шергин пробился к доктору сквозь тесно сгрудившихся солдат. С первого взгляда было ясно, что тот мертв: глаза неподвижно выпучены, язык наружу, лицо посиневшее.
– Это же шаман его, братцы, – потрясенно сказал кто-то.
Версия была тут же поддержана гулом. Возмущенная толпа солдат обратилась в сторону шамана, который стоял, покачиваясь, у костра и все еще был не в себе. Его сородич, совсем недавно бившийся в судорогах, сидел на тряпье и моргал.
– Своего, вишь, вылечил, а нашего доктора угробил, вражья морда.
Подпоручик Кухельницкий рванул из кобуры револьвер и направил на шамана. Туземцы, тоже повскакавшие с мест, загалдели. Грянул выстрел. Но прежде раздался женский визг, и осоловелого шамана загородила баба-калмычка. Пуля убила ее наповал.
Аборигены подняли вопль до небес, оттащили бабу и оттеснили подальше шамана. Один повернулся к чужакам и, ударяя себя в грудь, быстро и гневно стал говорить.
– Переводи, – потребовал Шергин.
– Чего там… – махнул рукой Вогуличев. – Ругается, одно слово… А! Говорит, эта баба – жена ихнего великого шамана Ундагатуя, и нам теперь несдобровать. Духи за нее отомстят, скоро и страшно.
– Скажи ему, – медленно и, едва сдерживаясь, произнес Шергин, – скажи ему, что мы в расчете. У нас мертвец и у них. Духи должны быть довольны.
Затем, плюнув в сердцах, крикнул:
– Всем разойтись. Никаких самосудов. Тому, кто нарушит приказ, лично оторву голову. – И, уходя, бросил через плечо: – Прапорщик Овцын, распорядитесь насчет могилы для доктора. – Потом добавил: – Черти!
…Заснуть не давали туземцы. Они долго колобродили по стойбищу и то кричали, то принимались отбивать глухой ритм и тоскливо подвывать: видимо, обряжали покойницу. Когда небо над горами стало бледным, Шергин смежил веки. Но тут же его разбудили новые вопли.
Рассвет успел надвинуться вплотную, и в серо-лиловой заре четко был виден быстро уходящий от стойбища солдат. За ним вприпрыжку бежал туземец, махал руками и пронзительно ругался.
– Эй! – гаркнул Шергин.
Солдат остановился как вкопанный и при виде полковника заробел. Туземец налетел на него, вцепился в шинель и стал яростно дергать.
– Поди-ка сюда.
Рядовой подтрусил, невольно таща за собой туземца, и встал навытяжку. Шергин велел Ваське, лупившему со сна глаза, разыскать Вогуличева.
– Фамилия?
– Рядовой Кукушкин, вашскородь, – доложил струхнувший солдат.
– Что делал в стойбище?
– Ну, эта… думал продовольствием разжиться, – стеснительно ответил Кукушкин.
Подоспел Вогуличев, на ходу застегиваясь. Вникнув в суть претензий туземца, он ухмыльнулся.
– А что ж ты, Кукушка, на лежанке у бабы евойной шарил? Ай чего послаще искал?
– Так, – произнес Шергин, темнея лицом и подходя к рядовому Кукушкину. Тот совсем сник и уткнул глаза в землю.
В следующую секунду рядового свалил оземь сокрушительный удар. Туземца, не успевшего отцепиться, тоже снесло.
Встряхнув руку, Шергин сказал:
– Повесить бы тебя за разбой среди населения, да не могу – каждая душа теперь на счету.
– Дикари же, вашскородь, – проскулил Кукушкин, выплевывая зуб. – Нехристи поганые…
– Дур-рак, – процедил Шергин. – День-то какой сегодня, помнишь?
Кукушкин тупо заморгал, и полковник повернулся к Вогуличеву:
– Ты?
– Не могу знать, вашскородь, – выкатил тот по-уставному глаза.
– Ну и кто здесь, получается, нехристь? – с досадой спросил Шергин.
– Вербное ж нынче, – ахнул Васька. – Вчерась Лазарь воскрешался, а нынче осанна.
Туземец на четвереньках улепетывал к стойбищу.
День начинался скверно. После того как закопали в землю доктора, Шергин с пятью солдатами направился к юртам. Туземцы не хотели отдавать припасы, но их заставили поделиться. Из земляного «погреба» были извлечены разделанные куски мяса двух аргали – горных баранов и половины лося. Солдаты, подвесив узлы с мясом на палки, ушли. Шергин задержался.
– Духи наслали кару на меня, – сказал шаман, зло глядя, – моя жена отправилась по подземной реке. Тебя и твоих людей духи тоже покарают. Сегодня я опять буду разговаривать с ними. Я позову духа гор, духа медведя, и он убьет вас.
– Переведи ему, – велел Шергин, – смерть не страшна тому, кто давно умер.
Вогуличев нагнал его возле лагеря.
– А всех-то медведь не убьет, пожалуй? Больно уж распетушился колдун ихний. Может, того его?.. Чтоб не разводил возмутительную пропаганду средь населения?
– Не зли меня, Вогуличев, – попросил Шергин.
– Понял… – сказал тот и вздохнул. – Осанна нынче, значит.
По приметам, которые дал шаман, шли еще два дня, а к вечеру вторых суток по отряду расползлось восхищенное: «Царь-гора!»
Окрестил ее этим именем Васька, разинувший рот при виде порфирных в закатном сиянии склонов и горящей алмазами округлой двухдольной вершины, отдаленно похожей на императорскую корону.
Наутро Шергин собрал офицеров и сообщил план: идти на гору с сотней солдат. Остальные под началом штабс-капитана Гусейнова должны по перевалу выйти на другую сторону хребта, в Чуйскую степь, и там ждать. Шергин припечатывал свои слова щелчками пальца по карте, изобиловавшей, правда, белыми пятнами. Первопроходцы не баловали здешние края вниманием – думали, наверное, что Чихачев ничего им тут не оставил с середины прошлого века.
– Вопросы, предложения есть?
– Есть, – угрюмо произнес ротмистр Плеснев. – Почему штабс-капитан Гусейнов? Разве нет старших его по званию?
– Если вы имеете в виду себя, ротмистр, – ответил Шергин, – то вам оказана другая честь. Вы идете со мной. Надеюсь, у вас нет возражений?
Плеснев пробормотал нечто невнятное, и разговор перешел на обсуждение географических деталей.
Но в конце повисло гнетущее молчание, разрешившееся витиеватым рассуждением:
– Господин полковник, вы держите нас в неведении уже который месяц. Все мы, здесь собравшиеся, кроме вас, испытываем сильные сомнения относительно этого нелепого, простите, похода в горную глушь. У нас, что вполне естественно, закрадываются сомнения. Война полыхает где-то там, в России, а здесь мы преследуем каких-то призраков и покоряем горы. Простите, но это смешно, если не сказать хуже.
Высказавшись таким образом, поручик Недеев вскинул голову, демонстрируя орлиный профиль, раздул ноздри и окинул взором остальных офицеров, продолжавших гнетуще молчать.
Шергин тоже посмотрел – сначала на сидевших по одну сторону, затем по другую. Никто не отводил глаз, только прапорщик Чернов смущенно потупился.
– Что же, вижу единодушие, – промолвил Шергин. – И вот что я вам отвечу, господа офицеры. Война полыхает не где-то там, а именно здесь – для каждого из нас, для каждого из солдат… Преследуем призраков и покоряем горы? А вот тут вы правы, поручик, хотя сами, верно, не понимаете собственных слов. Любая война начинается с призраков… а заканчивается покорением горы. Впрочем, не буду утомлять вас философией. Я прошу только одного: веры… Поверьте мне. Я убежден: все разрешится в ближайшее время.