А пшени́ца-рожь-ячме́нь-овёс и про́чее зерно́ хо́ром на э́то:
– Да нам и капита́нские чины́ не зва́ния. По на́шей ва́жности мы и в полко́вниках ходи́ть не жела́ем.
– Так неуже́ли ж вы в превосходи́тельства ме́тите? – спра́шивает царь Горо́х.
– А заче́м нам ме́тить, – отвеча́ют пшени́ца-рожь-ячме́нь-овёс и про́чее зерно́, – когда́ мы превосходи́тельств всех превосхо́дим, всё с нас начина́ется…
Заду́мался царь Горо́х. Хоть и не ахти́ како́й ум у него́ был, а всё-таки доста́ло его́, что́бы поня́ть, что с зерна́ всё начина́ется и что зерно́м все ко́рмятся.
Вся жи́вность яви́лась к зерну́ на покло́н:
– Ба́тюшка зерно́, всех ты нас превосхо́дишь, и быть тебе́ превосходи́тельством.
Тут зерно́ засмея́лось, от кра́я до кра́я земли́ зазелене́ло, взошло́ и говори́т:
– Не на́до мне никаки́х чино́в-зва́ний, то́лько на́до мне, что́бы вы все носы́ не задира́ли и по́мнили, что и са́мое большо́е с са́мого ма́лого зёрнышка начина́ется.
Со́лнечный пода́рок
Когда́-то, в не столь да́вние времена́, из Аме́рики вы́везли преле́стный золоти́стый цвето́к. Замо́рский краса́вец был о́чень высо́к, поэ́тому его́ сажа́ли в центр клумб и он главе́нствовал над остальны́ми цвета́ми бога́тых садо́в.
Кру́пные наря́дные ли́стья цветка́ бы́ли са́ми по себе́ украше́нием, а его́ больша́я кру́глая голова́ с венцо́м из я́рко-жёлтых лепестко́в обраща́ла на себя́ внима́ние вся́кого.
Таки́м не́когда рисова́ли со́лнце.
А сам цвето́к так люби́л со́лнышко и хоте́л ви́деть его́, что удиви́тельным о́бразом повора́чивался к нему́ лицо́м. По цветку́ при жела́нии мо́жно бы́ло определя́ть вре́мя дня.
Вско́ре вертоголо́вый весельча́к из поме́щичьих садо́в прони́к в дереве́нские палиса́дники. И там полюби́ли его́ ещё бо́лее. Наве́рное, и до сих пор он бы рос наря́дным безде́льником, ба́ловнем со́лнца и обожа́телей цвето́в, но…
Но дото́шный крестья́нин по фами́лии Бо́карев, любу́ясь люби́мцем односельча́н, заду́мался о смы́сле жи́зни и по́льзе пребыва́ния на земле́ э́того ро́слого переселе́нца.
И ко́ли да́же крапи́ва, становя́сь волокно́м, превраща́ется в ткань, а кора́ ли́пы – в ла́пти, моча́лки, лубяны́е туески́, а лоза́ ивняка́ – в корзи́ны, то до́лжен ли э́тот ры́жий весельча́к расти́ то́лько для улы́бок молода́ек да для вздо́хов стару́х на тако́й плодоро́дной воро́нежской земле́.
Рассужда́я так, Бо́карев заня́лся жи́телем своего́ палиса́дника. Он разгля́дывал ко́рень, испы́тывал сте́бель, вя́лил и суши́л ли́стья, про́бовал кури́ть лепестки́… И никако́й уда́чи.
Так насто́йчивый иска́тель дошёл до головы́ жёлтого скры́тника. Мо́жет быть, там пря́чется по́льза. И он не оши́бся. Выва́ривая, поджа́ривая и растира́я мя́гкие зёрна, Бо́карев заме́тил прозра́чные масляни́стые ка́пельки.
– Эге! – кри́кнул он жене́. – Вари́ ка́шу, супру́жница. Я, ника́к, но́вое ма́сло вы́искал. Глянь, как золоте́ют его́ ка́пельки.
Ра́дости не́ было кра́я. И бы́ло чему́ ра́доваться…
Я́рко зацвела́ сла́ва большо́го садо́вого цветка́ в чернозёмных широ́ких степя́х. Зажи́л ба́ловень уважа́емой жи́знью поле́зного ма́сличного расте́ния, получи́вшего хоро́шее и́мя – подсо́лнечник. И нет тепе́рь страны́ в ми́ре, где бы не́ было во сла́ве его́ золоти́стое ма́сло.
Пять зёрен
Случа́ется на бе́лом све́те и так: роди́тся ска́зка, поживёт среди́ люде́й и умрёт или заснёт. Спит год, друго́й… Сто лет спит. Две́сти спит. Спит до тех пор, пока́ её жизнь не разбу́дит.
И́менно так бы́ло и с э́той ска́зкой. Она́ о́чень до́лго спала́, и её разбуди́ли, зате́м переоде́ли в но́вое пла́тье, потому́ что ста́рое, в кото́ром она́ усну́ла, оказа́лось весьма́ обветша́лым. Посмотри́те, как э́та разбу́женная и переоде́тая ска́зка вы́глядит тепе́рь.
Тсс… Она́ начина́ет ска́зываться…
Шёл молдава́нин Ио́н че́рез ру́сскую зе́млю да и притоми́лся. Заночева́л у ру́сского мужика́ Ива́на.
Хлебосо́лен был Ива́н, да бе́ден. А для го́стя ничего́ не пожале́л. После́дний горшо́к молока́ на стол вы́ставил. Из после́днего пятка́ яи́ц яи́чницу зажа́рил. После́днюю сви́нку прире́зал. На сла́ву угости́л. Нае́лся, напи́лся молдава́нин Ио́н, вы́спался. Сил набра́лся, в доро́гу собра́лся, проща́ться на́чал:
– До́брый ты челове́к, Ива́н, вели́кого ты наро́да сын. Хоть и не бога́т я, а хочу́ вознагради́ть тебя́, что́бы ты меня́ не забы́л и наро́д твой обо́ мне по́мнил.
Сказа́л так молдава́нин Ио́н и вы́нул пять зёрен. Вы́нул и говори́т:
– Э́то пе́рвое зерно́ за горшо́к молока́. Пусть оно́ у тебя́ никогда́ не перево́дится. Весно́й посе́ешь зерно́, по о́сени молоко́ вы́растет.
По́дал Ио́н Ива́ну второ́е зерно́:
– За яи́чницу э́то зерно́. Посе́ешь его́ по весне́, по о́сени оно́ ку́рицами закво́хчет, гуся́ми загого́чет.
Пода́л Ио́н Ива́ну тре́тье зерно́:
– Не пожале́л ты для меня́ после́дней сви́нки. Пусть у тебя́ из э́того зерна́ ста́до свине́й вы́растет.
Пода́л Ио́н Ивану четвёртое зерно́:
– Не проси́л я у тебя́ шерстяны́е рукави́чки, ты сам по́нял, что зимо́й ху́до мне без рукави́ц придётся. Пусть э́то четвёртое зерно́ о́вцами вы́растет, ше́рстью обернётся.
Пода́л Ио́н Ива́ну пя́тое зерно́ и сказа́л:
– А э́то, пя́тое, зерно́ – са́мое гла́вное. Па́мятное зерно́. Что вы́растет из него́ – своему́ наро́ду разда́й. Наро́д век тебя́ не забу́дет, ска́зку про тебя́ сло́жит и меня́ в э́той ска́зке вспо́мнит.
Взял Ива́н зёрна и спра́шивает:
– Как называ́ются э́ти всемогу́щие зёрна, Ио́н, из кото́рых молоко́, ку́ры, гу́си, сви́нки, о́вцы расту́т?
– Называ́ются они́ в молда́вской земле́ папушо́й. А как в твое́й земле́ их звать бу́дут, не мне про то знать.
Сказа́л так Ио́н, прости́лся и в путь-доро́гу отпра́вился.
Ми́нула о́сень, прошла́ зима́, пришли́ кра́сные дни весны́. Хорошо́ взрыхли́л зе́млю Ива́н и зёрна посе́ял. Посе́ял зёрна и при́нялся ждать, когда́ они́ молоко́м налью́тся, нести́сь начну́т, сви́нками, о́вцами вы́растут. Смеётся наро́д:
– Слы́хано ли де́ло, чтоб молоко́ в по́ле росло́?
– Небыва́лое де́ло, что́бы зерно́ порося́тами пороси́лось.
– Как ты, Ива́н, мог пове́рить прохо́жему? В по́ле лён-конопля́ растёт, а не ове́чья шерсть.
Молчи́т Ива́н, а с по́ля не ухо́дит. Моло́чные, яи́чные, свины́е, шерстяны́е всхо́ды ждёт.
Пришло́ вре́мя, проклю́нулись ростки́ и так хо́дко в рост пошли́, как ни одно́ де́рево не росло́. Могу́чие зеленя́. Высо́кие сте́бли.
Сбежа́лся наро́д – глаза́м не ве́рит. По два, по три ко́лоса на ка́ждом сте́бле.
Неви́данные коло́сья – по хоро́шему огурцу́. По пятьсо́т, по ты́сяче зёрен в ко́лосе. И ка́ждый ко́лос – на свой го́лос.
Оди́н коро́вушкой мычи́т, друго́й ку́рицами кво́хчет, гуся́ми гого́чет, тре́тий сви́нками хрю́кает, четвёртый о́вцами бле́ет, пя́тый для до́брых люде́й семенны́м белоя́ровым зерно́м зре́ет.
– Вот так папушо́й! Всемогу́щий папушо́й!
Мно́го ли, ма́ло ли лет прошло́, зазелене́ли на́ши поля́ высоче́нным папушо́ем. Ле́сом стои́т. Бо́ром шуми́т. Наро́д весели́т.
Стал папушо́й корми́ть со́чным листо́м коро́в, а коро́вы дои́ться густы́м молоко́м. Вы́растил папушо́й свои́м сы́тным зерно́м жи́рных сви́нок, кур, гусе́й. Едя́т папушо́й бара́ны и о́вцы. Гу́сто обросли́ они́ мя́гкой ше́рстью.
До́брую ска́зку сложи́ли про мужика́ Ива́на, что вы́растил на Руси́ всемогу́щий папушо́й, и молдава́нина Ио́на хоро́шим сло́вом за пять зёрен вспо́мнили.
То́лько в на́ших края́х папушо́й но́вое и́мя получи́л. Белоя́ровой пшени́цей его́ зову́т, кукуру́зой называ́ют.
Вот како́й тепе́рь ста́ла жить и ска́зываться ста́рая ска́зка в но́вом пла́тье. Пожела́ем ей до́лгих дней, обережём её от неради́вого па́харя, тёмного зна́харя и пусто́го ба́харя. Пусть живёт она́ на уста́х до́брых, трудолюби́вых люде́й.
Как Со́лнышко электри́ческую ла́мпочку зажгло́
Жил-был на све́те дото́шный ма́льчик. Всё-то ему хоте́лось поня́ть, до всего́ дозна́ться.
Залюбова́лся ка́к-то дото́шный ма́льчик я́рким све́том электри́ческой ла́мпочки и спра́шивает её:
– Скажи́, ми́лая ла́мпочка, как ты гори́шь? Кто тебя́ зажига́ет?
А та улыбну́лась и отве́тила:
– Со́лнышко!
Не пове́рил ма́льчик ла́мпочке.
– Не мо́жет быть! Стекля́шки, кото́рые на у́лице валя́ются, те со́лнышком горя́т – от со́лнышка сверка́ют. Луна́ то́же со́лнышком светла́. То́же от него́ отсве́чивает. А что́бы со́лнышко ла́мпочке свет дава́ло – э́тому никто́ не пове́рит. Я ведь уже́ третьекла́ссник, – говори́т ма́льчик. – Я уже́ о́чень мно́го в шко́ле узна́л. Заче́м ты меня́ обма́нываешь, ла́мпочка?
– Как же я тебя́ могу́ обма́нывать, е́сли я така́я све́тлая, я́ркая, электри́ческая, – отвеча́ет ла́мпочка. – А ко́ли ты третьекла́ссник, да ещё дото́шный, тогда́ сам узна́й, кто мне свет даёт.
Оби́делась ла́мпочка на ма́льчика, что он ей не пове́рил, и… пога́сла.
Заду́мался ма́льчик.
До́лго ду́мал, а пото́м реши́л в доро́гу отпра́виться – вдоль электри́ческих проводо́в, по кото́рым электри́чество в дом прихо́дит.
Шёл он так, шёл и дошёл до электри́ческой ста́нции.
Переступи́л поро́г и уви́дел большу́ю-пребольшу́ю электри́ческую маши́ну. Так-то она́ бы́стро кру́тится, то́лько гул стои́т:
– У-у-у-у-у-у…
– Здра́вствуйте, электри́ческая маши́на! Э́то вы электри́ческим ла́мпочкам свет даёте?
– Я, – отвеча́ет маши́на, – да то́лько не совсе́м я. Потому́ что не сама́ по себе́ кручу́сь, – меня́ водяна́я турби́на кру́тит.
Добра́лся дото́шный ма́льчик до водяно́й турби́ны. Поздоро́вался и зада́л то́т же вопро́с.
Турби́на отве́тила:
– И я ведь не сама́ по себе́ кручу́сь. Меня́ вода́ кру́тит. Па́дает вода́ на мои́ ло́пасти и заставля́ет крути́ться.
Не будь ма́льчик таки́м дото́шным, он бы на э́том и успоко́ился: вода́ водяну́ю турби́ну кру́тит; турби́на – электри́ческую маши́ну; электри́ческая маши́на электри́ческий ток выраба́тывает. Всё я́сно. А ему́ хоте́лось знать, что ска́жет вода́.