В этот момент раздался хлопок, вертолёт встряхнуло, и шум двигателя оборвался.
В наступившей тишине винтокрылая машина как будто зависла на какой-то миг над бездной, потом завалилась набок и стремительно понеслась вниз.
– Всё! – понял Дырин и, пока не грохнуло, видел всё: Алёну, дочь, внука Сашку и почему-то тот чёртов чемодан с таким блестящим золотым замочком.
2018
Держите связь с военкоматом!
Лейтенант Костя Санин с детства писал стихи, но всегда сомневался, стихи ли это. Особенно при взгляде на портреты Пушкина и Лермонтова. Распределённый в авиационный гарнизон в один из городов на севере Казахстана, он как-то вдруг осмелел и пошёл в местное литературное объединение.
В редакции областной партийной газеты «Степные дали» собрались самодеятельные стихотворцы. Их было немного – четверо мужчин, все значительно старше Санина, и одна женщина, та вообще – пенсионерка. Самым молодым, кроме, конечно, Санина, оказался руководитель лито – подвижный и резкий журналист местного радиовещания Корытных, которого все уважительно величали «Виктор Михайлович». На вид ему было не больше тридцати, но новичку Санину присевший с ним рядом рабочий поэт Дуняшин успел сообщить:
– Виктор Михайлович окончил Литературный институт имени Горького. Он у самого Вознесенского в семинаре учился. Во всех журналах столичных публикации имеет… Скоро, наверное, членом Союза писателей станет!
– А как членами Союза становятся? – наивно поинтересовался Санин.
– Надо книги изданные иметь и рекомендации… – с видом знатока пояснил Дуняшин. – А ты сам что пишешь? Стихи, прозу?..
Санин открыл рот, чтобы ответить, но тут Корытных постучал по столу узкой ладошкой, требуя внимания:
– Тише, товарищи! Начинаем заседание литературного объединения. Сегодня мы обсудим творчество нашего товарища Калымханова. Пожалуйста, Темир Калымханович, выходите вперёд, читайте стихи. Мы вас слушаем!
Припадая на правую ногу, вышел пятидесятилетний коренастый Калымканов, раскрыл тетрадку в клеёнчатой обложке и начал читать что-то на родном языке.
Санин старательно вслушивался в незнакомые слова, но ничего не понял и даже ритма никакого не уловил – только заунывность, как будто степной ветер в приоткрытой форточке свистит.
– Хорошо, – одобрительно кивнул Корытных, – а теперь переведите нам, Темир Калымханович, о чём ваше стихотворение.
Калымханов перевёл, и перевод ещё больше разочаровал Санина. Маленький белый козлёнок скачет по зелёному лугу. Светит солнце. Козлёнок рад, и все, кто видит козлёнка, тоже рады. Вот и всё стихотворение.
Он недоумённо покосился на старожила лито Дуняшина: мол, разве это стихи?
Дуняшин негромко пояснил:
– Калымханов – наша звезда экстра-класса. У него скоро в республиканском издательстве «Жужасы» первая книжка стихов выходит… Даже у Виктора Михайловича своей персональной книжки нет, а Калымханов – национальный кадр, ему – зелёная улица…
– И что вся книжка про козлёнка? – изумился Санин.
Дуняшин снисходительно улыбнулся:
– Ну, наверное, и про овечек что-то есть!
– Тише товарищи, не отвлекайтесь! – строго посмотрел в их сторону Корытных. – Вы лучше, Юрий Михайлович, – обратился он к Дуняшину, – скажите, что думаете о стихах товарища Калымханова…
Дуняшин за словом в карман не полез:
– Думаю, что стихи хорошие. Позитивные, патриотические. Опять же связь с природой налицо… Только вот социальности в них маловато… Где наш советский человек – созидатель? Или товарищ Калымханов его в образе козлёнка изобразил?
Калымханов набычился, а Корытных покраснел:
– Перестаньте юродствовать, Юрий Михайлович! Козлёнок – это метафора! Вы знаете, что такое метафора?
Тут обсуждение творчества Калымханова и закончилось.
Корытных пустился в долгие и малопонятные Санину филологические рассуждения о выражениях, употребляемых в переносном значении, в основе которых лежит сравнение неназванного предмета или явления с каким-либо другим на основании их общего признака.
В конце длинного монолога руководитель лито упёрся орлиным взором в Санина и представил:
– У нас новый член литературного объединения. Поднимитесь, товарищ…
– Санин Константин Георгиевич, – представился Санин, покрываясь испариной.
– О, тёзка Паустовского! – встрепенулся Корытных. – Что ж, очень хорошо! Давайте, Константин Георгиевич, расскажите о себе, стихи почитайте…
Санин, запинаясь, коротко пересказал свою биографию и прочитал три недавно написанных стихотворения – про партию, про степь и про любовь.
В зале стало тихо.
«Позор! Сейчас меня выгонят с треском…» – подумал Санин.
Но Корытных посмотрел на него с интересом:
– Так вы это сами написали? – вдруг спросил он.
От неожиданности Санин возмутился:
– Ну не Пушкин же!
– Хорошо, подойдите ко мне потом, – сказал Корытных и объявил заседание литературного объединения закрытым.
Члены лито потянулись к выходу. Дуняшин на прощание крепко пожал Санину руку:
– Здорово! Ты настоящий. Будем дружить!
Санин дождался, когда останется с Корытных наедине.
– Давай, на «ты», лейтенант! Зови меня Виктором, – неожиданно предложил Корытных. – Ты – поэт. А поэты друг с другом – всегда на «ты»…
– Хорошо, Виктор Михайлович…
– Виктор!
– Да, Виктор, извини… Так, значит, у меня – стихи?
Корытных рассмеялся:
– Ну, конечно, стихи! Я тут пять лет лито руковожу, всё ждал, когда же кто-то типа тебя появится… Вот и появился! А то ведь сплошные старпёры да графоманы косяком пёрли. Все – один к одному… Только у Дуняшина и встречаются вирши стоящие… Наш человек!
– А этот… Калымханов? Вы… ты же его хвалил…
– Восток – дело тонкое, Константин… Тут – политика партии. Против неё не попрёшь! – назидательно сказал Корытных и спросил деловито: – У тебя копии стихов, что ты читал сегодня, с собой? Давай! Я подборку для газеты готовлю. Представим тебя читателям! И телефон свой служебный оставь. Позвоню, если что…
Через две недели в областной газете появилась подборка стихов Санина, а ещё через неделю ему позвонил Корытных.
– Здравствуй, наследник Паустовского! – бодро поздоровался он и сообщил радостно: – Твоя подборка произвела фурор! Мне сам Шаркибаев звонил, про тебя спрашивал.
– Кто это – Шаркибаев?
– О, Шаркибаев, это большой человек. Председатель областной писательской организации, в которой, правда, он один пока и состоит… Полковник КГБ в отставке!
– И что говорит «большой человек»? – напрягся Санин.
– Хвалит тебя, ну и меня заодно, что тебя нашёл! Предлагает нам троим в воскресенье поехать в совхоз, выступить перед трудовым коллективом… Ты как, сможешь?
– Надо, значит, смогу, – слегка растерялся Санин.
Утром в воскресенье к КПП воинской части подкатила чёрная «Волга». Из неё вышли Корытных и круглый, как дыня «колхозница», казах – в дорогом импортном костюме. Круглолицый, улыбчивый, он смотрел строго, с прищуром, сразу видно – из органов.
– Серик Шаркибаевич Шаркибаев, – назвался он и пухлой рукой неожиданно больно стиснул ладонь Санина.
– Лейтенант Санин, – по-уставному отчеканил Санин, с трудом вырывая ладонь из цепкой длани Шаркибаева.
– Молодес! – по-отечески потрепал Шаркибаев Санина по плечу. – Хороший стихи пишеш. Особенно этот: «Родная партия, ты путь нам нашертила…»
– Начертала, товарищ полковник… – осторожно поправил Санин.
– Молодес! Всегда так пиши. Свать как тебе, лейтенант?
– Константин, товарищ полковник.
– Коська, снашит. Ну, поехали!
В совхозе «Целинник», расположенном километрах в сорока от города, их уже ждали.
На крыльце сборно-щитового клуба, украшенного выгоревшим транспарантом «Слава КПСС!», топтались директор – точная шарообразная копия Шаркибаева, только в костюмчике попроще, и две казашки – в национальных нарядах, с караваем в руках.
«Разве что оркестра нет…» – удивился Санин столь помпезной встрече.
Шаркибаев, похоже, привык к таким церемониям. Он неспешно выбрался из «Волги», благосклонно выслушал приветствие директора на казахском и русском языках, принял каравай, передал его подскочившему водителю и направился в клуб, махнув Корытных и Санину:
– Не отставайте…
В клубе не протолкнуться. Все места заняты и даже в проходах стоят взрослые и дети. Все, как один – казахи.
Шаркибаева, Корытных и Санина зал встретил овацией.
«Ещё ведь ничего не сказали, а уже хлопают…Что же будет, когда стихи читать начнём? Интересно, а сам Шаркибаев что пишет?» – успел подумать Санин, следуя за катящимися, как два колобка, Шаркибаевым и директором по центральному проходу, оставленному свободным.
На сцене стояли трибуна с гербом СССР, покрытый красной бархатной скатертью стол и стулья: два впереди, и два – сзади.
На первый ряд уселись Шаркибаев и директор. Корытных и Санин, соответственно, устроились за ними.
– Сейчас начнётся… – шепнул Санину Корытных, пряча хитроватую усмешку в усах а-ля песняр Мулявин.
– Что начнётся?
– Сам увидишь.
Директор на ломаном русском объявил, что в совхозе сегодня важная и долгожданная встреча с известным советским писателем Шаркибаевым и членами областного литературного объединения. Тут он запнулся и фамилии Корытных и Санина прочитал по бумажке.
– Слово предоставляется нашему дорогому и горячо любимому писателю, живому классику казахской литературы Серику Шаркибаевичу!
Зал взорвался аплодисментами, которые долго не смолкали.
Шаркибаев вышел за трибуну, неторопливо налил в гранёный стакан воду из ребристого графина, сделал пару глотков, откашлялся в кулак и важно произнёс – тоже по-русски:
– Я родился в год десятилетий Великий Октябрьский революсия в семье простого щабана…
Корытных снова приник к уху Санина:
– Сейчас скажет: «И тоже пас овец, как мой отец, пока не загремели раскаты Великой Отечественной войны!»
Санин даже удивиться не успел, как раздался усиленный микрофоном голос Шаркибаева, и слово в слово повторил только, что озвученную Корытных фразу, конечно, с собственной неповторимой интонацией: