Феофан выполнял обе функции. Он создавал обоснование для мира и индульгенцию для исполнителя.
Трактат «Слово о власти и чести царской», датированный 6 апреля 1718 года, имеет развернутый подзаголовок: «Яко от самого Бога в мире учинена есть, и како почитати Царей, и оным повиноватися людие долженствуют, кто же суть, и коликий имеют грех противляющиися им».
В самом названии уже содержится суть и смысл «Слова» – обличение людей, кои дерзнули отказать в подчинении царю.
В первой половине марта были жестоко пытаны и 17-го числа казнены епископ Ростовский Досифей и несколько близких к нему людей.
Это был круг бывшей царицы Евдокии.
В тот же день колесован был Александр Кикин, которого Петр некогда ласково называл «дедушкой», домашний человек в августейшей семье, и отправлен в ссылку в кандалах прославленный генерал, князь Василий Владимирович Долгорукий, еще недавно успешно соперничавший с Меншиковым, доверенное лицо царя.
Через месяц с небольшим будет вздернут на дыбу и бит кнутом Алексей, и начнется череда его жесточайших истязаний.
В этот промежуток и создается «Слово о власти и чести царской» – злободневный политический текст, пронизанный ощущением опасности и ясно намечавший ту самую кощунственную и необходимую Петру идею, которая возмущала и Флоровского, и Панченко, и многих современников Петра и Феофана.
Для обнародования «Слова» Феофан выбрал праздник Входа Иисуса в Иерусалим, где народ приветствовал его как царя Иудейского, и это можно было считать предвестием воцарения Иисуса в Иерусалиме Небесном. Уже тут началась тонкая словесная игра священными смыслами, и царь земной настойчиво ассоциировался с Царем Небесным.
При этом посрамляются враги Царя Небесного: «Негодуют о сем Архиерее и книжницы, но не успевают, рвутся завистию святии фарисее и пресещи торжество тщатся, но не могут».
И Феофан уже прямо провозглашает: «Не видим ли зде, кое почитание Цареви? Не позывает ли нас сие да не умолчим, како долженствуют подданный оценяти верховную власть? и коликое долженствует сему противство в нынешнем у нас открыся времени?»
Феофан понимает, как далеко он намерен зайти и какую это неизбежно вызовет реакцию, и потому отрицает очевидное: «Ниже да помыслит кто, аки бы намерение наше есть, земнаго Царя сравнити небесному: не буди нам тако безумствовати…»
И далее, постоянно возвращаясь к обличению нынешних последователей «древних монархомахов или цареборцев», Феофан последовательно и настойчиво подводит слушателей и читателей к главной идее.
«Рекл бы еси, что от самаго Царя послан был Павел на сию проповедь, так прилежно и домогательно увещевает, аки млатом толчет, тожде паки и паки повторяет: несть власть аще не от Бога, власти от Бога учиненны, Божий слуга, Божий слуга служитель Божии суть!»
И после длительной подготовки – ссылки и толкования священных текстов, отсылки к историческим примерам – он переходит к главному.
Приложим же еще учению сему, аки венец, имена или титлы властем высоким приличны: несуетныя же, ибо от самаго Бога данныя, которыя лучше украшают царей, нежели порфиры и диадимы, нежели вся велелепная внешняя утварь и слава их, и купно показуют, яко власть толикая от самаго Бога есть.
Кия же титлы? Кия имена? Бози и Христы нарицаются. Славное есть слово Псаломское: аз рех: бози есте и сынове вышняго пси; ибо ко властем речь оная есть. Тому согласен и Павел Апостол: суть бози мнози, и господие мнози. Но и прежде обоих сих Моисей такожде имянует власти: Богом да не злослопиши, и князю людей твоих да не речеши зла. Но кая вина имени толь высокаго? Сам Господь сказует у Иоанна Евангелиста своего, яко того ради бози нарицаются, понеже к ним бысть слово Божие. Кое же иное слово? Разве оное наставление от Бога им поданное, еще хранити правосудие, якоже в том же помянутом псалме чтем. За власть убо свою от Бога данную бози, сиесть наместницы Божии на земли наречены суть. И изрядно о сем Феодорит: «понеже есть истинно судия Бог, вручен же суд есть и человеком; того ради бози наречены суть, яко Богу в том подражающии».
Другое же имя Христос, или помазанный, так частое в писании, что долго бы исчисляти. И комуж потребен толк, чего ради тако нарицаются Царие?
То есть, говоря «Христос», мы можем подразумевать – Петр.
Обличая «древних монархомахов и цареборцев», Феофан решает и проблему политической свободы.
Но на чем назидали мнение свое древний оныи лстецы? На свободе христианстей. Слышаще бо, яко свободу преобрете нам Христос, о нейже и сам Господь глаголет, и на многих местех в посланиях Апостольских чтем, помыслили, будто мы и от властей послушания свободны есмы, и от закона Господня. 〈…〉 Не ведали или паче не хотели ведати окаяннии, в чесом свобода наша Христианская, свободил есть нас Христос крестом своим от греха, смерти и диавола, сиесть, от вечнаго осуждения, аще во истинном покаянии веруем в него 〈…〉. А от послушания заповедей Божиих и от покорения властем предержащим должнаго не подал нам Христос свободы…
После обширного экскурса в самые разные эпохи, когда возникали противоречия между властью и народом, Феофан предрекает национальную катастрофу России в случае посягновения на власть государя.
Мы не до конца сознаем накал народного ропота, доходивший до слуха властных верхов. Феофану, равно как и Петру, он был слишком хорошо известен. И он с искренней яростью обрушивается на недовольных, обнаруживая, вряд ли сам того желая, масштаб этого недовольства и грозящей власти опасности.
Увы окаянства! Увы злоключения времен наших! Да какое негодование равное возимем зде? Киими слезами не плачемся? Киим сердцем довольно возревнуем? Коль противное дело толь твердой истине показали нам нынешняя времена? Державной власти Царю богоданному, не честь умалити, еже и самое к вечному осуждению довольно, но и скипетра и жития позавидете схотелося: но кому похоть сия? Не довлели мски и львы, туды и прузи (саранча. – Я. Г.), туды и гадкая гусеница.
До того пришло, что уже самыи бездельнии в дело! Да в дело и мерзское и дерзское! Уже и дрождие народа, души дешевыя, человеки ни к чему иному, точию к поядению чуждих трудов родившиися, и те на Государя своего, и те на Христа Господня!
Снова Петр – «Христос Господень».
Феофан рисует картину хоть и несостоявшегося, но явно готовившегося страшного мятежа, сопровождаемого оскорблениями чести государя. И когда мы будем рассматривать само «дело» Алексея, следствие и его неограниченную жестокость, надо иметь в виду, что, судя по яростному возмущению Феофана, Петру и близким к нему мерещилась картина, напоминающая ужасы 1682 года, – неистовые толпы, посягающие на честь и жизнь «Христа Господня» – русского царя. «Кая се срамота? Кий студный порок? Страшен сый неприятелем, боятися подданых понуждается! Славен у чужих, безчестен у своих!»
И Феофан пророчествует и предупреждает: «Но не награждается единым студом грех сей, влечет за собою тучу и бурю, и облак страшный бесчисленных бед. Не легко со престола сходят царие, когда не по воле сходят. Тот час шум и трус в Государстве: больших кровавое междоусобие, менших добросоветных вопль, плачь, бедствие, а злонравных человек, аки зверей лютых от уз разрешенных, вольное всюду нападение, грабительство, убийство. Где и когда нуждею перенеслся скипетр без многой крови, и лишения лутчих людей, и разорения домов великих?»
И, рисуя эти апокалиптические картины, Феофан напоминает о Смутном времени как неизбежном следствии.
Этот панический текст подтверждает, что передаваемые иностранными дипломатами слухи о всеобщем недовольстве и грядущих мятежах и в самом деле пронизывали атмосферу государства.
Та тревога, которая сгустилась вокруг «дела» Алексея – бегства, возвращения, розыска, казней, – требовала мощного идеологического ответа. И Феофан призван был этот ответ дать и с грозной убедительностью обосновать безжалостную реакцию царя.
Из приведенного текста ясно, что перед Петром и его «птенцами» вставал призрак гражданской войны, новой Смуты.
Избежать потрясений, по убеждению Петра и Феофана, возможно было, прежде всего убедив общество, народ в абсолютном праве государя решать судьбы страны и каждого человека, не оглядываясь ни на чье мнение, в его неподсудности ничьей воле. Ибо для своих подданных царь был «Христос Господень».
Эту задачу со всей страстью и силой дарования пытался решить Феофан в «Слове о власти и чести царской».
В центре внимания создателей этой концепции ничем не ограниченной власти – монарха и монаха – стояла судьба законного наследника престола, человека царской крови, которого необходимо было уничтожить.
Латентное, а затем открытое противостояние Петра и Алексея при всей разности масштабов их личностей и реальных возможностей оказалось мощным катализатором разнообразных процессов – в том числе и церковной реформы.
Это сочинение в очередной раз демонстрирует безграничную эрудицию Феофана, его знание как Священного Писания, истории Церкви, включая борьбу с ересями и противостояние светских и духовных властей, так и вообще античной и средневековой истории. Но сквозь весь этот океан сведений и ассоциаций проходит любимая идея как Феофана, так и Петра: абсолютное верховенство государя и его божественное наместничество.
Он опирается на традицию, восходящую к временам римских царей, республики и империи, когда владыка соединял в себе власть – и светскую и духовную.
Силна же власть сия была и великими приилегиами;
1. Что не должен был ПОНТИФЕКС ни пред сенатом, ниже пред народом давати ответы о своих делах и никакому наказанию не был подвержен.
2. Что един высочайший был ПОНТИФЕКС, не имея себе равнаго другаго.
3. Что до смерти был ПОНТИФЕКС, не отлагаемое имея владычество.
Но если в мире языческом и раннехристианском понтифексы, верховные владыки, были все же ограничены традиционными установлениями, что не шло на пользу народу, то постепенно – и Феофан тщательно прослеживает этот процесс – эти ограничения исчезали и светские государи приобретали высшую духовную власть.