Реальная ситуация оказалась не менее драматична, но более сложна.
В 1716 году господа сенаторы занимались не только организацией похода Бековича, но выполнением другого указания Петра – отправкой в Персию посольства подполковника Артемия Волынского.
Имеется постановление Правительствующего сената от 16 мая 1716 года «о перевозке подполковника Волынского в Персию» на торговых судах. Этим же постановлением определялся характер финансирования починки и постройки судов для князя Черкасского.
Это был долгий процесс. Волынский отправился в путь только в августе того же года. До столицы Ирана Исфахана посольство добралось весной 1717 года, а в обратный путь двинулись 1 сентября.
То, что Петр решил одновременно действовать и на западном и на восточном берегу Каспия, свидетельствует о его неукротимом желании осваивать Азию.
Дорогу в Индию можно было прокладывать и через иранские земли.
История посольства Волынского не имеет непосредственного отношения к нашему сюжету – судьбе Красноводского гарнизона, хотя известно, что экспедиция Бековича и строительство крепости у Красных Вод обеспокоили шахское правительство, поскольку на этих землях кочевали туркмены, считавшиеся подданными шаха. И это обстоятельство предопределило недоверие и враждебность персов к посольству и существенно помешало его переговорам.
Но для нас в данном случае важно не это.
История посольства Волынского подробно документирована, поскольку существует журнал-дневник Волынского с ежедневными записями и многочисленные донесения посланника на всех этапах самому Петру и канцлеру Головкину.
Но в материалах Военно-ученого архива Главного штаба имеется документ, который, с одной стороны, существенно обогащает наши знания о судьбе Красноводского гарнизона, а с другой – задает неразрешимую загадку.
20 марта 1718 года обер-комендант Астрахани Михаил Чириков отправил казанскому губернатору Салтыкову «отписку» «с сообщением полученных им известий о посланнике Волынском и распоряжений, учиненных им для оказания помощи Красноводскому гарнизону, потерпевшему от кораблекрушения».
Чириков сообщал, что в декабре 1717 года он послал в Шемаху, где находился возвращающийся из Персии Волынский, «Юртовских Татар Илмаметя да Тартара для известия про оного посланника Волынского и полковника Фандер-Видена, где обретаются и что тамо чинится».
Курьеры Чирикова возвратились 4 марта 1718 года и привезли письма от Волынского, которые он по требованию посла немедля отправил в Москву государю.
Но Волынский прислал Чирикову и личное письмо, содержание которого обер-комендант подробно пересказывает. И то, что в пересказе Чирикова сообщает Волынский, не соответствует устоявшейся версии событий.
«Да писал ко мне особо, что де он посланник в Шемаху прибыл, но за настоящею зимою тамо до марта месяца пробыть намерен, и ежели не в начале, то по крайней мере в половине месяца в Низовую (поселение-гавань, которой активно пользовались русские и персидские купцы. – Я. Г.) поедет и там будет судов морских ожидать, понеже тамо он апреля дожидаться боится, что в прошлой весны и лето великое поветрие (холера? чума? – Я. Г.) в Шемахе служило, того ради может быть и в предбудущую весну отрыгнет…»
И посланник требовал скорой присылки морских судов.
Но далее в пересказе Чирикова произошел сюжетный сбой. По его рассказу получается, что Волынский побывал у Красных Вод и руководил эвакуацией гарнизона, что вполне невероятно.
Сообщив угрозу Волынского – «…а ежели де умедлю прислать, то причастны к их смерти будем», – Чириков продолжает явно от лица Волынского: «Красновоцкую пристань пусту оставил и, совсем забрався, оттуды октября 3-го числа с тринадцатью судами вышел в море, а намерен был возвратиться к Астрахани; но понеже штурм (шторм. – Я. Г.) им такое препятствие учинил, что суды их все врознь рознесло и многия погибли, толко люди спаслися, кроме одной бусы, которая совсем потонула, протчия три бусы зимуют в Низовой, при которых и маеор Бобынин; в урочище Бармаке с разбитых двух бус зимуют несколко офицеров и солдат; в устье Куры реки с Фондер-Виденым пять судов, да и в Гиляне на устье Янгуры реки розбило одну шняву и одну бусу, с которых там капитан Макшеев и человек со сто солдат зимуют и помирают с голоду, того ради чтоб и для их особливыя нарочно прислать суды и забрать всех, также и правианта прислать на них, понеже де у них весь потонул, и того ради на море им есть нечего будет. И был де у него маеор Бобынин, и по ведомости его с ними человек с четыреста, а правианту у них на март не будет, того ради, чтоб и к ним на месяц правианта к походу их прислали…»
Из дальнейшего рассказа получается, что именно посланник, то бишь Волынский, просит «не так о себе, как об них, чтоб по них суды скорее прислать, чтоб им не весновать тамо, ибо великия беды из того будут, понеже тамо от них зело подозрительны, в чем де и ему не имут веры; впротчем оным прежде присылки иттить невозможно, и чтоб протчия писма, которыя он посланник прислал в Астрахань, послать на нарочной почте, с добрым офицером, в Москву».
Судов за посольством Чириков не послал. Волынский еще долго был в Шемахе в ситуации весьма опасной, но провиант, смолу и железные скобы для ремонта разбитых судов терпящим бедствие отправил.
Можно предположить, что приказ оставить Красноводскую крепость пришел фон дер Вейдену через Волынского. Сам он там, безусловно, не был. Но неясность остается.
Зато проясняется ситуация с численностью выживших в конечном счете офицеров и солдат Красноводской крепости.
Четыреста человек майора Бобынина – это, очевидно, основная часть спасшегося красноводского гарнизона. Если прибавить сто человек капитана Макшеева и «несколько офицеров и солдат» в урочище Барнаке, то получается более пятисот человек. О каком-либо личном составе при полковнике фон дер Вейдене не упоминается.
Если вспомнить, в каком темпе умирали солдаты при Красных Водах, то число выживших из двух тысяч представляется вполне правдоподобным. Надо учесть и неизвестное нам число солдат, погибших при крушении судов.
Можно представить себе, какой силы был шторм, если он занес этот флот на противоположный, западный берег Каспия. Например, устье Куры расположено значительно южнее Баку, напротив которого на восточном берегу стояла крепость.
На этом можно было бы и закончить скорбные подсчеты, если бы мы не располагали еще одним и, казалось бы, непререкаемым источником.
В Российском государственном военно-морском архиве в фонде генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина хранится «реестр» потерь Красноводского гарнизона.
В реестре сказано, что Бекович оставил в крепости 1293 человека.
Но как это сочетается с утверждением в документах Военно-ученого архива, что гарнизон состоял из двух полков – Крутоярского и Риддерова? По произведенным уже подсчетам, гарнизон крепости должен был насчитывать не меньше 2000 штыков. Причем приведенная в реестре цифра корректируется там же приведенными данными о потерях.
В том же «реестре» зафиксировано, что от болезней во время пребывания у Красных Вод в полках умерло 763 человека, а при эвакуации во время крушения погиб 191 человек.
Стало быть, от гарнизона осталось 339 человек.
Но данные, которыми мы располагаем, – свидетельство обер-коменданта Астрахани, получившего эти свои цифры по горячим следам событий, – говорят о почти вдвое большем числе выживших.
Причем речь, судя по всему, у Чирикова идет именно о гарнизоне у Красных Вод – без учета сведений о гарнизонах двух других крепостей, очевидно эвакуировавшихся ранее.
Какому бы источнику ни доверять, ясно, что гарнизон неуклонно и мучительно вымирал, теряя основную часть своего состава. Причем отнюдь не в боях.
В каждом полку по штату было девять рот. Стало быть, если вычесть три роты, оставленные в Александробаевой крепости, то в крепости Красноводской стояло пятнадцать рот. В каждой роте полагались три офицера – капитан, поручик и прапорщик. То есть даже при некотором некомплекте, а это маловероятно при настойчивости Бековича, в гарнизоне должно было быть порядка сорока офицеров.
В донесении Чирикова названы только трое – полковник фон дер Вейден, майор Бобынин, командир батальона, и один только ротный – капитан Макшеев. Судьба остальных понятна.
Бекович, выученик своего государя, прекрасно знавший условия существования в этом зловещем пространстве, оставил гарнизоны крепостей, и особенно Красноводский гарнизон, на верное вымирание.
Когда он со своим корпусом шел на Хиву, ему уже были известны потери в крепостях.
При всем при том нам останется невнятной страшная судьба красноводского гарнизона, если мы не постараемся представить себе те условия, в которых эти русские люди провели полтора года.
В июле 1764 года Красноводский залив посетила экспедиция инженер-майора Ладыженского. Ее задачей было уточнить очертание восточного берега Каспия, но главное, секретное задание – выбор места для постройки крепости.
Ладыженский, естественно, вел подробный дневник, записи в котором многое объясняют в трагедии Красноводского гарнизона.
«23-го числа, поутру, в 5-м часу ездил я с конвоем на двух лодках и на яле на берег, взяв с собою оставшегося у нас Трухменца, который обещал мне показать Бековичеву крепость».
Прошло без малого полвека, а память о попытке русских освоить и закрепить за собой эти места была достаточно свежа у кочующих здесь туркменов.
«Доехавши до Красной воды, увидели мы, что косу всю промыло водой, а крепости никаких признаков не видно, ибо все то место размыло водою и поросло мелким камышом, а займище во многих местах так мелко, что ял наш на мель становился; однако, по показанию Трухменца, пробрались мы камышом до самого того острова, где, по объявлению его, был крепостной вал, песком насыпанный и досками намощенный, которые доски при оставлении крепости были сожжены. Взошед на островок, который подлинно вышел в камыше наподобие бастиона и песок улегся гораздо тверже, нежели в других местах, велели в двух местах рыть ямы. На 3-х футах показалась вода соленая, а между тем вырыто несколько угольев и найдено в разных местах камней до 10-ти, каковых на всей косе природных нет и, как видно, привозимы были с гор. Трухменец объявил еще, что с нагорной и восточной стороны вал был снаружи огорожен деревянным забором, а на одном углу была сделана каменная башня, которая 4 года назад еще была видна сверх воды, и указывал нам место, где она стояла».