У стен сохранилось несколько низких диванчиков с кривыми ножками. Видимо, курильщики садились на эти деревянные диванчики, обложенные тысячью маленьких подушечек. Перед гостем ставился кальян с первоклассным гашишем и, когда посетитель делал пару затяжек из бурлящего кальяна, можно было начинать деловой разговор.
Следующая комната называлась «Охотничьим залом». Здесь, как и следует в охотничьих комнатах, домиках и залах, светло-желтые стены были украшены белой лепниной, в которой ясно читались живописные фрески со сценами различных охотничьих забав. На стенах, очевидно, должны были висеть головы кабана, оленя и, может быть, льва, но меж стенными шпалерами остались только пустые места с темными пятнами. Вероятно, присутствующий атрибут охотничьего зала очень понравился кому-то из правительственных мародеров.
Хранятся ли экспонаты Дома Чертковых «где надо», никто уже ответить не сможет, но без них охотничья комната выглядела очень сиротливо. Судя по всему, фрески без присмотра и ухода тоже долго не проживут. В некоторых местах краска на картинах уже вспухла раковыми пузырями, кое-где лепная мозаика охотничьих боев уже обвалилась. Спасала «Охотничий зал» восточная стена, где меж трех огромных окон висели на стенах два таких же огромных зеркала, украшенных рамами из лепнины. Казалось, человеку давался выбор, в какое окно уставить свой любопытствующий взор: либо на открывающийся за окнами город, либо в Зазеркалье.
Покрытие пола было снято подчистую. Оставалось только догадываться, какой же удивительный паркет украшал раньше «Охотничий зал» Дома Чертковых! Уходя из этой комнаты, Давид непроизвольно оглянулся: горькая оскомина скривила его губы. Ему было до боли обидно, что страна так и осталась в лапах быдла, живущего по принципу «отнять и разделить».
«Белый зал» с кружевной лепниной ничуть не успокоил скорбное состояние Давида. Скорее наоборот. Над «Белым залом» явно потрудился великий скульптор своего времени, возможно, даже не один. По стенам от пола до сводчатого потолка виднелись ажурные барельефы из гипса, белого мрамора, гранита и базальта. Это было неописуемое зрелище. Огромное зеркало – от пола до потолка – привлекало пронзительной глубиной отражения. Возможно, это было настоящее Венецианское зеркало ХIХ века, таких в наше время уже почему-то не делают. Рама у зеркала была тоже выполнена из лепнины. Меж греческих муз гнездились русские пятикрылые птицы Сирин, символы любви и радости. Из-за подпирающих стены и потолки пилястров тут и там выглядывали испуганные нимфы и лукавые амуры. Меж колонн белого камня виднелись целые картины мифического быта Древней Греции. Но среди муз, сатиров и героев тут и там проглядывали также русские богатыри, красавицы в венцах с букетиками цветов и лентами в руках. А в белоснежной лепнине потолка на темно-синем фоне угадывался русский длинноволосый старец, сидящий рулевым на пароме через широкую полноводную реку. У ног старца виднелись человечьи черепа и кости. На коленях старца лежали русские гусли, и одет он был в заплатанный кафтан русского купца.
Только и этот зал не обошелся без отметин люмпен-пролетариата, дорвавшегося до власти. Носы у многих скульптурных фигур были отбиты. Кое-где гипсовая лепнина под ударами обрушилась на пол, да так и осталась неубранной. А на пароме перевозчика виднелась надпись из охры «Здесь был…» Кто был пассажиром у перевозчика, оставалось неизвестным, потому что половину надписи уже заботливо стерли. Но почему только половину? Печальная усмешка опять искривила губы Давида, но он ни слова не сказал.
Ляля ввела гостей в следующий зал. Прямо скажем, зал пострадал от внимания гегемонов намного меньше, чем предыдущие. Может, эта грандиозная комната была дальше от входа, а может, у большевиков просто не хватило смелости разрушить сводчатые черные двери в «Готическом зале». Прекрасный паркет во многих местах был лишь поцарапан, его оставили нетронутым.
Стены здесь были инкрустированы кружевными аппликациями, вырезанными из целикового мореного дуба. По стенам на одинаковом расстоянии были размещены двустворчатые двери-обманки, в которые вместо стекла вставлялись зеркала. Хотя все зеркала давно не протирались, в них просвечивала глубина отражений. Зеркала изготовлялись явно не на фабрике «Большевичка». Можно даже с уверенностью предположить, что это тоже уникальные венецианские изделия, потому что никто еще во всем мире не научился делать такие чистые и глубокие зеркала.
Готические треугольники в верхней части дверей в основном отражали рисунок распахнутых орлиных крыльев, меж которыми вместо туловища и головы птицы красовался замысловатый цветок в круге. Рамой к удивительной аппликации являлись ветви, вырезанные из мореного дуба с листочками, подложкой которым тоже послужили зеркальные вставки. Все они отличались от больших зеркал в створках дверей-обманок. Инкрустированные ветвями деревьев стены заканчивались вверху настоящим готическим сводом. Но ветви деревьев и лиан не достигали самой вершины потолка. Как раз там, где начинался готический излом, на каждой стене красовалось по довольно большой царской короне из того же мореного дуба. Лишь в одном месте угол с лепниной обвалился, обнажая наборный деревянный потолок, на котором и выполнялась лепнина.
– Это самая лучшая комната, в которой побывало много разного люда, но никто из строителей светлого коммунистического будущего не осмелился разбить зеркала ни здесь, ни в остальных залах, – отметила Лариса Степановна. – Я специально держу комнаты в неприбранном виде, поскольку один вид нереставрированных комнат отгоняет ненужных претендентов от покупки особняка.
– Что? Были и такие? – удивился Давид. – При живых наследниках кто-то хочет экспроприировать чужое имущество?
– Эх, молодой человек, – покачала головой Ляля. – Не забывайте, в какой стране вы живете. Здесь возможно многое. Только вот не удается пока найти настоящего мецената. Вернее, однажды удалось. Николай Сергеевич Чертков нашел заинтересованных лиц, готовых вложить безвозвратную ссуду в культурное наследие России, но наше могучее правительство посмотрело на это немного по-своему.
– То есть как это?
– А вот так: и сам не ам, и другим не дам! Русские пословицы очень четко определяют сущность старающегося быть похожим на человека. Пусть комнаты пока стоят в неприбранном виде, это не разрушит их красоты.
– В чем вы видите красоту? – возразил Давид. – В «Белом зале», например, кружевные сплетения камня, да и сами барельефы так побиты, что вызывают только чувство сострадания художникам, потратившим некогда время и талант впустую.
– Вы искренне считаете, что труд художников прошлого пропал даром? – удивилась Лариса Степановна. – Вы просто не учитываете, что природа должна быть очеловечена, освобождена, оживлена и одухотворена тем же человеком. Человек должен вернуть камню его душу, раскрыть живое существо камня, чтобы освободиться от каменной давящей власти. «Наша эпоха самая не архитектурная и самая не скульптурная из всех эпох мировой истории. Но воплощенная красота пластична. Красота – не только цель искусства, но и цель жизни. Творец ждет от творения красоты не менее, чем от творения добра. В художнике-теурге[49] осуществится власть человека над природой через красоту. Ибо красота – великая сила, и она мир спасет[50]». И все, что создано, обязательно будет восстановлено, только не надо спешить, ибо поспешишь – людей насмешишь.
Давид слушал краткую лекцию о красоте, открыв рот, и, когда Ляля закончила выступление очередной пословицей, искренне рассмеялся. Вилена в отличие от своего спутника внимательно выслушала наставления нынешней хозяйки дома и удовлетворенно кивнула:
– Возможно, вы правы. Чем меньше будет здесь всякого сброда, тем скорее отыщется настоящий реставратор.
– Интересно – как? – ядовито хмыкнул Давид. – Ты полагаешь, что какой-то призрачный меценат вмиг озарится идеей реставрации и примчится сюда, теряя тапочки?
– Но ведь ты примчался! – возразила Бусинка.
– Давида интересует другое, – перебила девушку Ляля. – Он всецело охвачен поисками пропавшей библиотеки Ивана Грозного. Единственно, что он не учел – судьбы уникального литературного сокровища и особняка графов Чертковых неразрывно связаны. Поиски следов библиотеки привлекут сюда нужных художников и меценатов.
– Вы полагаете? – переспросил парень. – Но откуда вам стало известно о моих поисках следов царской библиотеки?
– Никакой магии здесь нет, – улыбнулась Ляля. – Все очень просто. Жаль, что у меня не оказалось в руках зеркала. Если бы вы оба посмотрели на себя, то расхохотались бы от вида сгорающих от любопытства физиономий.
– Да, – промямлил Давид и озадаченно почесал себя за ухом. – Вам палец в рот не клади…
– Вот и остерегись, – усмехнулась Ляля. – Еду, еду – не свищу, а наеду – не спущу!
– Хорошо, – махнул рукой парень. – Уговорили. Только вот подвалов вы нам так и не показали, хотя обещали!
– Не вопрос, – согласилась Лариса Степановна. – Но помните, что не от всех дверей у меня есть ключи. Покажу то, куда есть вход, а дальше уж извините.
– Дальше? – насторожился Давид. – Вы сказали – дальше?
Ляля загадочно усмехнулась и покачала головой:
– Который раз меня удивляет молодое население столицы. Будто не москвичи вовсе. В наше время вся школа на Кастанаевской улице, где я училась, знала, что центр столицы с незапамятных исторических времен богат подземными ходами. Кунцево, где я родилась, тогда считалось не Москвой, но метро до «Пионерской» уже ходило. А рядом с Кунцево – Крылатское. Оно тоже было пригородом. Более того, Крылатское раньше было Крылецким, то есть местом, где забугорные гости останавливались поначалу и ждали, пока им разрешат явиться на поклон к Государю. Не знаю, как в других районах, но у нас все пацаны знали какие и где есть подземные ходы под центром столицы. Знали даже, где и сколько бочек с порохом оставил в подземельях Кремля Наполеон.