Французы все же сумели в середине своего лагеря организовать линию обороны, а пришедшие в себя кирасиры устроили контратаку. Бой разгорался нешуточный. Мюрат принялся вводить в сражение свои полки, но тут подоспели русские колонны и стали теснить врага. Оборона противника продержалась недолго, и французы кинулись отступать.
Эта победа при Тарутине решила исход войны в нашу пользу. А принесли ее русским войскам донские казаки! Тарутинское сражение показало и русским, и французам, что армия Наполеона уже не в силах бороться с русскими ополченцами. Как при наступлении Наполеона на Русскую землю донцы наседали на французов, так и при его отходе, казаки постоянно теснили врага, досаждая молниеносными набегами.
Как-то в середине октября Наполеон отправился верхом с конвоем в сопровождении генералов Раппа и Коленкура осмотреть поле только что проигранного ими сражения под Малоярославцем. Они не отъехали даже на версту от бивака своей гвардии, как император увидел у деревни Городня выходящую из леса стройную колонну. Верховые ехали ровными отделениями, и Наполеон подумал, что это французская конница, как вдруг колонны принялись перестраиваться во фронт и растекаться по полю. Показались зловещие казачьи пики.
– Государь! Это казаки! – в испуге закричал Коленкур.
– Не может быть, – не поверил Наполеон. – Вы в своем уме, генерал?
А казачья лава уже неслась к дороге! Генерал Рапп схватил под уздцы лошадь императора, дал шпоры своему коню и пустился наутек.
– Да это же наши, уверяю вас, – пытался на скаку возражать Наполеон. – Никаких казаков быть не может возле императорской ставки!
– Это казаки! – снова крикнул перекошенным от страха ртом генерал Рапп.
– О, мой Бог! – воскликнул Наполеон. Видимо, до него, наконец, дошло, что это действительно были донцы. Император выхватил шпагу и помчался к лагерю, оставив конвой для прикрытия своего отступления.
Донцы наступали несколькими полками. Спасло французского императора лишь то, что есаулы атамана Платова отвлеклись: они обнаружили неподалеку от ставки большое количество французской артиллерии. Донцы захватили и увезли с собой одиннадцать орудий, а оставшиеся двадцать девять вывели из строя.
С первых дней ноября начались сильные морозы, посыпал обильный снег. Русские заставили Наполеоновскую армию идти тем же путем, каким она наступала на Москву и который не на шутку был разорен. Продовольствие и фураж отсутствовали полностью. Настоящая русская стужа увеличивала страдания противника.
Однажды казаки напали на врагов, гревшихся у костра. На огне стоял большой котел, в котором варилась… человечина! Господь наказывал захватчиков за разоренную страну голодом так, что они принялись поедать друг друга.
Казакам тоже приходилось не сладко. Их ряды таяли. В тысячном Атаманском полку осталось только полтораста человек. Эти оставшиеся так неутомимо гнали бежавших из России захватчиков, что те принялись сдаваться любому мужику с ружьем. Но наши пленных уже не брали. У врагов отбирали оружие и отпускали на все четыре стороны. Бывшие французские солдаты принимались бродить по окружным деревням и с протянутой рукой обращались к русским: «Шер ами, шер ами-и-и»[97], – звучало в самых непредсказуемых местах. С той поры французов помнят в народе только как побирающихся «шаромыжников».
Казаки отбирали у сдающихся в плен французов священные сосуды из церквей, серебряные оклады, содранные со святых икон, и честно сдавали все это в какой-нибудь попавшийся по дороге храм или армейским маркитантам.
Однажды маркитант Литовского полка Щеглов заприметил у подъехавшего казака большой мешок, перекинутый через луку седла, и спросил:
– А тут у тебя нет ли чего продажного, станичник?
– Нет. Это церковное серебро, – ответил тот. – Я обещал пожертвовать его в какую-нибудь церковь. Боже сохрани, чтобы я воспользовался хоть одним золотником.
– Отдай тогда на нашу церковь, – предложил чиновник.
– Это ладно. Бери! – махнул рукой казак, снял тяжелый мешок с седла и передал маркитанту. Потом он беззаботно свистнул и уехал, даже не назвав своего имени.
Этот случай стал известен Государю Императору, потому как чиновник Литовского полка сам поведал об этом и передал все собранное им серебро в руки адъютантов Его Императорского Величества. Таких ценностей собралось достаточное количество, и Государь Александр Благословенный приказал отлить из этого серебра тяжелую решетку в сорок пудов весом, которая стоит и по нынешний день вдоль главного амвона Казанского собора в Санкт-Петербурге. На решетке выкована надпись: «Усердное приношение войска Донского».
В России с середины октября начались жестокие морозы. Реки, еще не замерзшие, поражали живой черной водой, текущей меж стылых заснеженных берегов. Практически все мосты были снесены осенним ледоходом или испорчены местными жителями.
Итальянский корпус французской армии под командованием Богарне подошел к реке Вопь и не нашел моста. Паника среди отступающего врага была уже настолько сильна, что солдаты принялись переходить реку вброд по пояс в воде, но это не останавливало их. Они пытались выбраться на противоположный крутой берег, скатывались назад в реку, разбивались, тонули…
Беглецы спешили переправиться еще потому, что в туманной дали короткого осеннего дня слышались частые выстрелы – отступающих преследовали те же казаки. Французам пришлось бросить обоз и артиллерию, чтобы спастись.
Однако итальянский корпус был еще довольно велик и ближайшее к переправе село Духовщину оккупировал полностью. Атаман Платов во главе войска Донского на следующий день выбил «итальянцев» из Духовщины и погнал их остатки к Смоленску. Там им удалось укрыться за городскими стенами, но уже серьезной опасности они не представляли.
Атаману Платову за бои под Вопью и Смоленском было пожаловано графское достоинство. Перед новым графом стояла задача: заставить безоглядно удирать самого стойкого и мужественного маршала Наполеоновской армии герцога Эльхингенского, князя Московского Мишеля Нея. Даже сам Наполеон, не щедрый на похвалы, назвал Нея храбрейшим из храбрых. Прав был историк Фабер, вспоминая о маршале: «Революция, исключившая множество людей из армии, поставила на их места других для нее надобных, на которых бы они никогда без нее не были. Адвокаты, купцы… сержанты и капралы… поставлены были в предводители французского войска… Мишель Ней – это квинтэссенция всего того, что составляет легенду о Наполеоне»[98]. Подобные высказывания историков Александр Благословенный пытался никогда не пропускать.
В начале ноября граф Платов вошел в Смоленск, и узнал, что из города только что бежал Ней. Атаман с двенадцатью полками отправился вдогонку – по глубокому снегу, по узким дорогам, а иногда и просто по полю наперерез маршалу.
Французский полководец вел свои полки по самому берегу Днепра, выставив вправо и влево от колонны стрелковые цепи. Недалеко от села Гусиного на поляне меж двумя лесами Платов нагнал Нея, обстрелял французов из пушек и рассек колонну на две половины. В то же время часть казачьего войска с невероятными усилиями пробилась через лес и вышла в голову отступающей колонны. Завязалась нешуточная битва, но французы, напуганные натиском казаков, принялись разбегаться в разные стороны.
Тогда маршал Ней верхом на крестьянском мерине кинулся в самую гущу побоища и закричал:
– Солдаты! Неужели вы предпочтете постыдный плен славной смерти за императора и Францию?
Полководца солдаты любили, одна его фраза заставила их собраться в строй и быстрым маршем атаковать лес. Но в лесу никого не оказалось. Солдатам пришлось продираться через лес, бросая по пути ранцы. Лишь далеко за полночь добрались они до села Дубровны. Только отдыхать в этой приготовленной ловушке казаки позволили французам недолго: на рассвете атаман Платов развернул строй своих донцов за околицей и выгнал беглецов из села.
В середине ноября Наполеон принялся переправляться через реку Березину, и опять Платов пошел по пятам за французским войском. Это испугало даже самого Наполеона, и в почтовой карете, записавшись под именем Коленкура, он бросил войско и тайно укатил в Париж.
Теперь бегущую французскую армию прикрывал только Ней. Переняв опыт врага, он бросил обозы и всю артиллерию для того, чтобы спасти людей. Ней двигался так быстро, что русская армия не поспевала за ним, и в результате французов преследовал только атаман Платов со своими конными полками и пушками, поставленными на полозья.
В конце ноября произошла любопытная стычка меж убегающими французами и донцами. Маршал Ней взял ружье и во главе своего отряда попытался отбить преследование, но его солдаты разбежались, а сам Ней был отпущен казаками только потому, что никаких знаков различия на мундире у него не оказалось, да и сам мундир больше походил на тряпье парижского клошара[99].
Вся французская армия выглядела, как толпа оборванцев – нищих, голодных и обмороженных. Правда, Ней еще пытался обороняться в Ковно, где имелись пушки и неизмученные немецкие корпуса. Но немцы при приближении русских войск перепились и разбежались, и только двести верных гренадеров старой имперской армии остались с Неем в Ковно.
Русские не стали брать город, а просто обошли его и двинулись на запад. Нею с гренадерами пришлось лесами пробираться туда же. Это были остатки французской армии, перешедшей Неман. К Рождеству ни одного француза не осталось на Русской земле.
Глава 14
В это время взявшие на себя роль спасателей Давид и Вадим дремали в одном из гротов московского подземелья.
Вадим, снова и снова изучающий подземный город, проснулся от тихого механического шума и мелкого содрогания почвы. Казалось, волна землетрясения прокатилась по галереям подземки, но тут же утихла.
Давид тоже проснулся и резко сел. В отличие от своего спутника он не услышал ничего, но почувствовал – услышал тем самым подсознанием, которого, как утверждают материалисты, в человеке нет и быть не м