Большую сенсацию произвело на этом заседании выступление П.Н. Милюкова, который разошелся с общим настроением заседания, выразил удивление, что военно-промышленный комитет стоит еще на старой точке зрения, согласно которой общественные организации, подобные Земскому союзу, Союзу городов и военно-промышленным комитетам, могут играть политическую роль. По мнению Милюкова, такую точку зрения следовало бы давно оставить. Союзы должны заниматься исключительно теми культурно-техническими задачами, для которых они созданы. Руководство же политической жизнью страны должно остаться у единого в настоящее время в России Прогрессивного блока Государственной Думы. Его взгляды не нашли сторонников на собрании и вызвали отрицательное отношение большинства. Предложение солидаризоваться с оценкой переживаемого страной политического момента было принято»{115}.
Не будем продолжать разбираться в политических позициях различных группировок, но из всего видно, что сила общего вектора действий против царского правительства все более увеличивалась. Попытки официальных властей перехватить инициативу оказались тщетными.
Несмотря на нараставший размах революционного движения, правящие круги продолжали считать выступление войск против правительства невозможным, во всяком случае до окончания войны. В этом убеждали царскую семью командующий Петроградским военным округом генерал С.С. Хабалов и министр внутренних дел А.Д. Протопопов. Однако положение все обострялось, оппозиция начала «сжигать мосты». Кризис власти приобрел необратимый характер, правительство катастрофически теряло популярность, контроль и влияние.
15 февраля 1917 г. прибыл из Измаила вместе с великим князем Кириллом Владимировичем батальон Гвардейского Экипажа и расположился в Александровке, рядом с Царским Селом. Это в какой-то мере оказалось вопреки воле императора, который просил генерала В.И. Гурко вернуть какой-нибудь лейб-гвардейский кавалерийский полк или еще лучше дивизию на отдых с фронта в окрестности Петрограда. На этот счет можно найти критическое замечание в одном из писем императрицы Александры Федоровны, направленном Николаю II в Ставку: «Гурко не хочет держать здесь твоих улан, а Гротен говорит, что они вполне могли бы разместиться»{116}.
Наконец, в Ставку в Могилев после продолжительной болезни и вынужденного отпуска прибыл из Крыма генерал М.В. Алексеев, и генерал В.И. Гурко 18 февраля вернулся к своим прежним обязанностям командующего Особой армией.
Император Николай II, по свидетельству дворцового коменданта В.Н. Воейкова, был спокоен за положение дел в Петрограде и готовился по просьбе генерала М.В. Алексеева на короткое время поехать в Ставку для обсуждения вопросов планируемого наступления на фронте.
Между тем министр внутренних дел А.Д. Протопопов, чувствуя приближение кризиса, пытался скрыть свой нарастающий страх. Он намеревался прибегнуть к решительным контрмерам. Четыре гвардейских кавалерийских полка были отозваны с фронта в Петроград, а полиция стала обучаться стрельбе из пулеметов. Однако лейб-гвардейская кавалерия так и не была переведена в столицу. В Ставке планы подавления народных волнений с помощью армии вызвали ропот неудовольствия, и генерал Гурко отменил этот приказ.
Позднее царский министр внутренних дел А.Д. Протопопов на допросах ЧСК Временного правительства давал подробные показания на этот счет: «Когда стала предвидеться возможность революционного движения в Петрограде, согласно сведениям Департамента полиции, я спросил градоначальника Балка, выработаны ли меры, которые надо принять для сохранения порядка (это было в декабре прошлого года или в январе). Эти меры были двух родов: доставка продовольствия (шло через министерство земледелия), как мера предупредительная, и борьба с движением, если оно возникнет, с помощью полицейской и военной охраны. Балк мне сказал, чтобы я не беспокоился по этому поводу, что у него на дому происходят совещания под председательством Хабалова, где вырабатывается план распределения полиции и войск по полицеймейстерствам с тем, что в каждом будет особый начальник военных частей. В основание плана принято распределение охраны, действовавшее в 1905 году, но, конечно, тогда войск было больше, теперь же приходится полагаться более на полицию, конную стражу, жандармов и учебные команды запасных батальонов. Всего около 12 тысяч человек, а в 1905 г. было более 60 тысяч, как я слышал. По поводу охраны я говорил также с ген. Вендорфом, пережившим движение 1905 г., и, помнится, просил Курлова быть на совещании у Балка. Курлов там был, кажется, раз и больше не ездил, сказав мне, что там он лишний, и дело обойдется без его участия. От Балка я получил дислокацию полиции и войск на случай беспорядков; она предполагала меры сначала полицейские, затем войсковые. Составлена была на четыре дня, кажется. Эту дислокацию я представил царю, который ее у себя оставил. Позже я слышал от царя, что он приказал ген. Гурко прислать в Петроград части гвардейской кавалерии (помнится, улан) и казаков, но что Гурко выслал не указанные части, а другие, в том числе моряков (кажется, 2-го гвардейского экипажа), считавшихся менее надежными (пополнялись из фабричного и мастерового контингента). Царь был этим недоволен; я ему выразил удивление, как Гурко осмелился не исполнить его приказа? Настаивал ли Государь далее на исполнении своего приказа – не знаю»{117}.
Великий князь Александр Михайлович позднее с сожалением констатировал в воспоминаниях об этой ситуации: «Хлебные хвосты в Петрограде становились все длиннее и длиннее, хотя пшеница и рожь гнили вдоль всего Великого сибирского пути и в юго-западном крае. Гарнизон столицы, состоявший из новобранцев и запасных, конечно, был слишком ненадежной опорой в случае серьезных беспорядков. Я спросил у военного начальства, собирается ли оно вызывать с фронта надежные части? Мне ответили, что ожидается прибытие с фронта тринадцати гвардейских кавалерийских полков. Позднее я узнал, что изменники, сидевшие в Ставке, под влиянием лидеров Государственной Думы осмелились этот приказ Государя отменить»{118}.
Однако вернемся к изложению последовательности событий. За день до отъезда Николая II из Царского Села в Ставку во дворец прибыл А.Д. Протопопов. Вначале он встретился с императрицей Александрой Федоровной. Она сказала, что император настаивает на отъезде на месяц в Ставку и что она не сможет заставить его изменить принятое решение. Тут в комнату вошел Николай II, отвел в сторону Протопопова и сообщил, что намерен вернуться из Ставки через три недели. Протопопов возбужденно ответил: «Сейчас такое время, Государь, что вы нужны и здесь, и там… Я боюсь надвигающихся событий»{119}. Император Николай II, пораженный тревогой министра, обещал, что если это будет возможно, он вернется через неделю.
До председателя Государственной Думы М.В. Родзянко дошли сведения, что царь созывал некоторых министров во главе с председателем правительства князем Н.Д. Голицыным. На данном совещании обсуждался вопрос о последствиях возможного решения о даровании «ответственного министерства». Возможно, Николай II желал показать министрам, что над ними тоже занесен «дамоклов меч», чтобы подтолкнуть их на решительные меры. А может быть, он только зондировал их общий настрой и для себя выяснял позиции членов правительства к обострившейся политической ситуации. Совещание показало, что престарелый шестидесятисемилетний князь Н.Д. Голицын был доволен таким возможным поворотом дела, который снял бы с него непосильную ношу. Но вечером 20 февраля его снова вызвали в Царское Село. Николай II сообщил ему, что он уезжает на короткое время в Ставку. Когда князь Голицын напомнил царю, что тот собирался ехать в Думу и говорить о даровании ответственного министерства, то Николай II спокойно ответил, что он изменил свое решение{120}.
Что вызвало такое изменение решения? Можно только догадываться. Известно было, что в Могилев вернулся после продолжительной болезни генерал М.В. Алексеев. Великий князь Михаил Александрович передал в разговоре с «венценосным братом», что в Ставке выражают неудовольствие его длительным отсутствием. Возможно, Николай II еще раз решил взвесить все аргументы и прояснить до конца обстановку, прежде чем принимать такой ответственный шаг.
В самой Ставке тем временем создалась достаточно нервная и неопределенная атмосфера, о чем писал генерал А.С. Лукомский: «Продолжительное отсутствие из Ставки Государя, хотя на фронте было сравнительно спокойно, создавало ненормальное положение вещей и всех нервировало.
Циркулировали упорные слухи, что Государь в Ставку не вернется и состоится назначение нового главнокомандующего. Говорили о возможности назначения великого князя Николая Николаевича…
Сведения, приходившие из Севастополя о состоянии здоровья генерала Алексеева, давали основание предполагать, что он не вернется на должность начальника штаба. Но около середины – конца февраля была получена телеграмма, что генерал Алексеев возвращается»{121}.
Тревогу, изложенную генералом А.С. Лукомским, разделял генерал-майор Д.Н. Дубенский, который являлся редактором журнала «Летопись войны 1914–1917 гг.», состоял в Свите императора в качестве официального историографа военных действий. Он вел ежедневные записи в Ставке о происходивших событиях. Позднее он допрашивался следователями ЧСК Временного правительства, которым показал в ходе дознания следующее:
«Председатель. – Под 11–12 февраля вы делаете такую запись (читает): “17 февраля вступает в должность генерал-адъютант Алексеев, у него остается Гурко. Говорят, что Ставка будет в Царском, т. е. там останется Государь и очень ограниченный при нем состав. Если это осуществится, будет неладно. Влияние Александры Федоровны вырастет, а это не на пользу интересам России”.