Все смолкли на миг, а потом – рокотом пронеслось:
– Поезжай, княже-государе! Да будет воля твоя и Господня!
– Да будет тако! – громко, радостно подхватил Иван. – Пиши, дьяк! А теперя рассудить надо, как полки делить. Кому с какой рукой идти! Брате! – обратился он к Владимиру Андреевичу, Старицкому князю. – У тебя мои записи были. Покажь-ка их…
И в нетерпении Иван даже с места поднялся навстречу двоюродному брату, который подал ему принесенные с собой пергаментные столбчики-свертки.
Все было приподнялись тоже с мест. Но Иван нетерпеливо махнул рукой – и они опять уселись, зная, что порой непоседа-государь любит говорить стоя, особенно если волнуется.
По его знаку несколько боярских детей из живущих при думе царской, чтобы с делами знакомиться, быстро придвинули к Ивану стоящий здесь же, в палате, большой глобус, дар германского императора.
Весь медный, на невысокой подставке, он был искусно награвирован глубокой резьбой. Земли и моря, известные тогда, были изображены подробно и отчетливо. Слабее всего представлено было царство Московское. Но здесь нашелся искусник у митрополита Макария, который и пополнил, согласно местным сведениям, планам и картам, весь Северный край Европы и Восток ее, до Рифея, нанеся резцом все русские города, поветы и поселки, а также и становья народов, смежных с Русью.
Твердой рукой, как бы выполняя заученный урок, стал водить Иван по глобусу от города к городу и говорил, не глядя даже в список:
– На свое дело земское, великое перво-наперво, на судах, на Свиягу мы сильную подсобную рать пошлем. Ты, княже Александр, и ты, князь Петр Иванович еще с другими боярами, войско то поведете передовое! – обратился Иван к князьям Горбатому и Шуйскому. – Станете тамо зорко наше дело беречь, нас с достальными воеводами нашими и боярами, с головным войском дожидаясь, а пока горных, кочевых людей под нашу высокую руку приведете…
– Твои слуги, государь!
Оба боярина отвесили низкий поклон.
– В нашем царском полку – бояре наши ближние: князь Володимир Воротынский да Ваня Шереметев… В сторожевом полку – боярину и воеводе князю Василию Серебряному быть с московскими людьми да Семену Шереметеву другому… Далей! Слушайте! Московские люди из городов и посадов, все служилые со чадью со своею – к Мурому, сюды вот стекутся. Уж им знать дадено, вещуны посланы! Сеунчи поскакали… Нову-городу Великому и иным дальним городам – всем людям ратным отселева сбираться: правой руки полку, с князьями Петром Щенятей да Андреем Курбским – прямо на Каширу да на Коломну, на «берег» земли русской… Большому полку – идти со Мстиславским, с князем Иван Федоровичем, и Воротынский при ем… Наряд большой, пушки стенобойные, запас свой царский и припасы все воинские мы по воде, следом за князь Лександрой да за Петром Иванычем пустим. А с тем нарядом главным и со всеми припасами и казной воинской – тебе идти, боярин Михайло Яковлевич! Не кому иному. Уж потрудися для земли! – обращаясь к маститому воеводе Морозову, сказал ласково Иван.
– Тебе ль просить, государь?! За честь и за память – спаси тя Господь, Христос милостивый, на многая лета! – с поклоном, касаясь рукой земли, ответил довольный почетным и выгодным назначением боярин.
– Ну, и ладно! И клюшники мои, с моей, собинной казной и всеми припасами – с тобой же идут. Тебе их препоручаю… Все вы водой поплывете! А мы, как Бог часу даст, – полем туды же пойдем… На случай, если кто из Крыму али с Ногайской стороны припожалует… встречу дать бы!
– Да уж чуть зажурчала вода по оврагам – жди татарина, гостя незваного! Это – дело неминучее! – отозвался князь и боярин, родич царя Михайло Васильевич Глинский, словно желая напомнить о себе. – А еще сказать: полем идти – надежнее. На воде непривычны наши воины воевать. То ли дело в степи? Тут никто русскому не страшен.
– Знаю, знаю, что в степи безопаснее! – слегка хмурясь, проговорил Иван. – И ежели иду по такому пути – так не от страха, а земли своей ради! Чтобы земля спокойнее была! Да чтобы путь наш еще поспокойней был, для опаски для всякой – надо на Каму детей боярских с ратниками да со стрельцами и казаков береговых пустить… Вот по сему пути… Гляди, дядя Михайло! Тебе туды ехать приходится. Место бойкое. Никому, кроме тебя, и препоручить нельзя.
– Ничего, живет! И не по таким бойким местам хаживали – целы остались! Спасибо, государь, за память! – смягченный тонкой лестью Ивана, поклонился Глинский.
– Да с Вятки я тебе на подмогу воеводу Паука-Заболоцкого на Каму дошлю. Придет он с устюжскими волостями да с селянами вятскими… Они край знают, зело погодятся тебе! Да еще тамо Григорий Сукин у нас… Он под тобой же станет, сойдет с Вятчины… А ты, князь Михайло, гляди: как добудешься до места, по всем перевозам, по Каме да по Вятке, местных, городовых детей боярских, служилых людей, стрельцов и казаков и вятичей поставь, чтобы на подмогу Казани – кочевников из степи не пущали…
– Вестимо, государь, не впервой!
– Ну, то-то ж! И на Свияге-реке, княже Лександра, – снова обращаясь к Горбатому, сказал Иван, – тоже учини… От мира отрежь агарян нечестивых!
– Исполню, государь, и безо всякой отмены!
– Знаю. Далей теперя. Левой руки полку воеводы два Димитрия князя – Микулинский да Плещеев – остаются. А там и мы подоспеем… И с нами Бог!
– С нами Бог! – отозвались все, окончательно захваченные уверенным, горячим словом молодого царя.
В это время придверник подошел к Адашеву и что-то ему шепнул.
Адашев, вслед за царем давно уж перешедший к окну, где установили глобус, в свою очередь почтительно наклонился к Ивану и передал ему доклад придверника.
– А! От владыки, отца митрополита, отец наш духовный, батько Сильвестр… Пусть идет…
И царь сделал несколько шагов навстречу посланному Макария, своему духовнику и наставнику.
Как только вошедший протопоп Сильвестр выпрямился после обычного поклона царю, Иван подошел к нему под благословение, усадил духовника и тогда только спросил:
– Что принес нам, отче, от владыки митрополита?
– По желанию твоему, государь, сыне мой духовный, всему люду ратному московскому, что на Свияге-реке, паче чем в болестях, во гресех погряз, – шлет им владыко первосвятитель, милостию Божьею, послание свое архипастырское… Мыслит: очистят воины души ихние от скверны и Господь очистит от хвори телеса их грешные… Вот вручаю тебе милость и слово архипастыря нашего.
И бережно, почтительно передал протопоп царю послание к войскам русским на Свияге, страдавшим от жестокой цинги и утопавшим в распутстве…
– Бог посылает тебя, отче! Слово святое – не иначе как в час добрый да у места! Только мы и поминали нестроение наше свияжское… Вот послушайте, князи и бояре, дума моя царская, что пишет владыко митрополит нашему войску на Свиягу. Читай, дьяк!
Передав сверток Клобукову, Иван оперся локтем на подоконник окна, у которого теперь опустился на скамью, и стал слушать со всеми вместе.
Монотонным, бесстрастным голосом начал читать Клобуков послание Макария.
Иван, зная заранее содержание свитка, не зря приказал читать его при тех воеводах, которые отправлялись сейчас на подмогу свияжскому войску.
И теперь, переглянувшись с Адашевым, Иван не удержался, чтобы не сделать знака, имевшего смысл вроде:
– Пусть слушают! Кошку-то бьют, а невестку приучивают: чище бы дело делала.
Адашев, понявший мысль царя, ответил ему едва заметной, мимолетной усмешкой.
А Клобуков читал:
– «Благословение преосвященного Макария, митрополита всея Руси в новый Свияжский град. Духом Святым осененного, смиренного господина и сына нашего, благочестивого и христолюбивого царя и великого князя Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси – князьям его, и боярам, и воеводам, и детем боярским, и всем воинским людем, и всему христоименитому народу!
И подвигом крепким и упованием неуклонным ко Всемогущему Богу юного царя нашего, Ивана Боголюбивого, и по благословению нашего смирения, молением всего святительского и священного чина и всего православного христианства – благоволи, Бог, создану быть граду новому Свияжскому и в нем святым Божьим церквам…» – однообразно, безучастным голосом читает дьяк.
Иван рассеянно слушает. Он заранее знает, что дальше. И, глядя в окно, которое юноша даже распахнул, так как в горнице стало слишком душно, он всею молодой, широкой грудью вдыхает весенний свежий воздух, думает о предстоящем походе… Все так хорошо уладили и расписали ему его теперешние советники. Вон какие строптивые, седые бороды есть в думе, а не нашли что возразить! И война тоже кажется ему такой блестящей, легкой, заманчивой… Вот как он читал про походы Александра в Азию…
Правда, два похода под Казань неудачны были. Да сами виноваты. Уходить восвояси приходилось, врага и не повидав! А и то, агаряне сколько струсили!
Так ныне не то еще их ждет! Поражение окончательное…
Клобуков между тем продолжает читать, как бы отвечая на думы царя:
– «И дарова Господь Бог благочестивому царю нашему и всему его христолюбивому воинству светлую, без крови победу на вся сопротивные: Казанское царство покорися и на всю волю вдася государю благочестивому царю нашему…»
«Да, в руках было, да сплыло! – думает царь. – Не умели удержать бояре старые, ленивые, жадные, перекорливые! Теперь сам промыслю о Казани. Назад не верну, коли в руки ее схвачу!»
– «И казанский царь и царица в руце его предавшись, – продолжает звучать голос дьяка, будя жгучие, дразнящие душу Ивана, воспоминания, – и крепкая их опора, крымские князи и уланы (улусники) и мурзы пленены быша. И благочестивый государь завоеванный град Казань и со всеми улусы вручил своему царю Шиг-Алею. А горняя Черемиса вся покоришася и приложися ко новому свияжскому городу. И тьмочисленное множество христиан, мужей и жен, юнош и девиц и младенцев из поганых рук, из плену возвращахуся восвояси. Крымский же царь и нагайские князи, и многие орды и литовские короли и немецкие с мировыми грамотами и с честными дарами свои послан